Нью-Йоркские гастроли Елизаветы Боярской. Интервью с актрисой

Одну из лучших российских театральных и киноактрис, ведущую актрису Санкт-Петербургского Малого драматического театра - театра Европы, блистательную Елизавету Боярскую в июне можно будет увидеть на театральной сцене Нью-Йорка в двух спектаклях: “Коварство и любовь” по пьесе Ф.Шиллера в постановке Льва Додина Малого драматического театра (6-13 июня, Brooklyn Academy of Music) и “Иванов” по пьесе А.Чехова в постановке Тимофея Кулябина Московского театра Наций (14-17 июня, New York City Center). Перед американскими гастролями в эксклюзивном интервью вашему корреспонденту актриса рассказывает о своих ролях, работе в театре и объясняет, почему кино для нее - “дисгармоничный процесс”.

-          В спектакле “Коварство и любовь” Малого драматического театра вы играете Луизу Миллер. Как бы вы охарактеризовали вашу героиню? Кто она - романтическая девушка, страдалица, жертва обстоятельств...?

-          Наверно, в большей степени – жертва обстоятельств. Эпитеты типа “романтическая девушка” и “страдалица”, к счастью, к ней не подходят. У меня лично подобные эпитеты всегда вызывают отторжение. Мне кажется, это что-то очень приторное, вычурное, чрезмерно сентиментальное. Когда я сталкиваюсь с подобного рода героинями, всегда стараюсь максимально уйти от услащения, романтизации и жалости... Прочитав текст Шиллера, я схватилась за голову. Очень много вздохов, фраз “О, Боже...”, “Господи, что мне делать...”, “Спаси меня...”, ремарок “Луиза побледнела...”, “Луиза покраснела...”, “Луиза упала в обморок...” и т.д. Я читала все это и думала: “Какой кошмар! Что мне со всем этим делать?” Луиза - одна из моих самых сложных ролей именно потому, что я стараюсь ее делать совершенно по другому. Мы часто поступаем подобным образом. Скажем, в “Трех сестрах” Ирина у Чехова тоже прописана достаточно лирично, но тем не менее там совершенно другая драматургия. Я Ирину делаю натурой сильной и цельной. В “Коварстве и любви” Лев Абрамович не хотел делать романтичный шиллеровско-байроновский налет. Играем мы про другое. Поэтому мы многое убрали, многое - скорректировали. Луиза у меня – шестнадцатилетняя девушка, в какой-то степени бунтарка, которая пытается пойти против системы и искренне – в этом проявляется ее наивность - считает, что любовь может быть сильнее любой системы, в том числе - государственной. Она думает, что любовь может победить все! Но, конечно же, это не так, как мы знаем на практике. 

-          Как играть Шиллера, чтобы было про “здесь и сейчас”?

-          Шиллера можно играть “здесь и сейчас”. Главное – понимать тему. Мы, конечно, говорим о противостоянии человека и государства. Государство является машиной, жерновами, а человек – не больше, чем зернышком, которое можно перемолоть и даже не заметить, что оно было. Мы играем про коварство любви и любовь в коварстве, про то, что это – вещи взаимосвязанные. Наш спектакль о том, что каждый выбирает свой путь, но в итоге есть вещи, которые вопреки всему оказываются сильнее. Главные герои гибнут. Их побеждает система. Последнее слово остается за Фердинандом, который выпивает яд, показывая, что человеческие чувства сильнее и коварства, и системы. Он побеждает, но в итоге все заканчивается свадьбой на костях двух молодых людей: Фердинанда и Луизы. Этого никто не вспомнит, не заметит... Вот, наверно, про это мы пытались сделать наш спектакль. Тема, к сожалению, никогда не меняется.

-          Вы “играете любовь” с Данилой Козловским - вашим однокурсником по мастерской Льва Абрамовича Додина. Как вам работается вместе?

-          Мы поступали вместе в институт, были в одной десятке, мы с ним бок о бок с первых шагов в профессии. Пять лет обучения на курсе, совместные спектакли, роли в театре и кино... Я работаю с ним, как с человеком, которого знаю, как саму себя. Знаю, на какие клавиши нажимать, какие там есть октавы, какая тесситура... Это дает особенную свободу, свободу на уровне кончиков ресниц. Чувствуешь, знаешь и доверяешь.

-          Премьера спектакля “Коварство и любовь” состоялась в 2012 году. За прошедшие пять лет вы побывали с ним в России, Европе. Впереди - гастроли в Америке. Где зритель самый понимающий, где - самый придирчивый, где - самый доброжелательный?

-          Зритель везде отзывчивый. Отзываются на чувства, тему узнаваемую. Когда речь идет о том, в чем зритель видит себя, что он понимает, то не так важен язык, на котором разговариваешь. Важен первоисточник. В Америке, наверно, самый открыто реагирующий зритель, в Европе – тонко чувствующий, вдумчивый. Забавно было в Японии. Мы как раз ездили на гастроли со спектаклем “Коварство и любовь”. Ощущение было, что мы играли в пустом зале. Тишина смертельная весь спектакль, и только в конце раздались бурные аплодисменты. Видимо, у них так принято: по ходу спектакля не реагировать, а в конце бурно взрываться. Это было необычно и интересно.

-          Вы играете в шести спектаклях МДТ. Компания авторов впечатляет: Шекспир, Шиллер, Чехов, Гроссман, Абрамов. Почему среди ваших ролей нет героинь - ваших ровесниц?

-          Почему же, ровесницы есть. Конечно, с Луизой у меня разница большая, но в нашем театре это никогда никого не смущало. Когда все честно, правильно, вдумчиво и глубоко прожито, то не должно возникать никаких вопросов. Все чеховские героини, абрамовская Варвара, Женя Шапошникова в “Жизни и судьбе” Гроссмана (я сейчас приближаюсь к ее возрасту)... – я стараюсь проникнуть в их глубину, тонкость, многослойность, сложность...

-          Почему Лев Абрамович предпочитает классику современной драматургии?

-          Не знаю. Честно говоря, я не жалуюсь, что в моем репертуаре нет современных пьес. Мне с классическими прекрасно живется. Такое наслаждение - произносить текст Чехова! Я знаю, что есть много хороших современных авторов, но то, что мне попадалось, мне не вполне нравится, не очень близко. Я была бы очень рада поработать над современной пьесой, но только чтобы это было действительно что-то особенное, серьезное, масштабное. А почему Лев Абрамович предпочитает классику? Я думаю, просто современная драматургия не находит у него отклика. Но об этом лучше у него спросить.

-          По-прежнему ли вам интересны ваши героини, или старые роли потихоньку превращаются в рутину, а все внимание вы уделяете новым персонажам?

-          Конечно, нет. Наоборот. Я считаю, что спектакли нужно смотреть как минимум через полгода, еще лучше - через год после премьеры. Только тогда в нас полностью “втекает” спектакль и мы становимся свободными в ролях. Столько обнаруживается каждый раз! Интересно смотреть, как развивается спектакль, как ты растешь вместе с ролью, как то, что происходит в твоей жизни, влияет на роль. Это удивительный процесс! Я за это обожаю театр намного больше, чем кино. Все равно как ребенок растет, как у него меняется характер, что он переживает, какие открытия совершает... То же самое с ролями. Внутри одной и той же роли, которую произносишь много-много раз, может быть столько открытий. Бездонная среда, в которую хочется погружаться и погружаться. И так со всеми ролями: чем дальше, тем интереснее. Никакой рутины!

-          Вся ваша творческая биография связана с личностью Льва Абрамовича Додина. Вы учились у него в Санкт-Петербургской академии театрального искусства, студенткой стали играть на сцене МДТ, переиграли огромное количество ролей во многих спектаклях Мастера. После стольких лет совместной работы вы можете сказать, что понимаете его? Можете просчитать его слова, советы, реакции, или он для вас по-прежнему непредсказуем?

-          С одной стороны, я примерно понимаю, что Лев Абрамович от меня ждет, представляю, какие актерские проявления во мне ему симпатичны, понимаю степень ответственности, включенности, погруженности в роль. (Это даже не обсуждается, это распространяется на каждого, кто переходит порог Малого драматического театра.) Я понимаю, что он любит какие-то парадоксальные вещи, связанные с героями, что нельзя идти по первому плану. Надо поискать что-то особенное, зацепиться за какую-то определенную, конкретную вещь в том или ином этюде, найти обратные стороны характера, не давать определенной оценки (хорошая или плохая) героине. Этого у нас делать нельзя. Человек многослойный, в каждом есть хорошее и плохое... Конечно, есть определенные вещи, которые я про него знаю по опыту работы над предыдущими спектаклями. Но тем не менее от спектакля к спектаклю, от роли к роли, когда он говорит какие-то вещи, я удивляюсь и думаю: “Я столько лет знаю этого человека. Почему он каждый раз меня удивляет? Каждый раз он находит такой ключ, о котором я не знала. Почему я не могу о нем догадаться? Почему только с его подсказки я могу к этому придти?” И это прекрасно. Если бы я до конца понимала своего Мастера, это бы означало предел. Мне кажется, у нас со Львом Абрамовичем есть взаимопонимание. Я иногда быстро хватаю его мысли, его замечания, а он меня ведет, и я стараюсь исполнять то, что он просит. Я знаю его вкус и способ работы, но в итоге все равно на выпуске спектакля каждый раз возникают новые горизонты. Я этому очаровываюсь и восхищаюсь, любуюсь и учусь. Каждый раз - новое, совершенно необычное, не похожее на предыдущее, плавание. Лев Абрамович удивляет нас постоянно, когда речь идет о репетициях нового спектакля. Сейчас мы делаем “Братьев Карамазовых”, и каждая репетиция для меня - открытие новой планеты. Дико сложный материал, невыносимо тяжело играть. Одно дело – читать Достоевского, другое - пытаться каким-то образом в это серьезно “влезть”. Это прямо испытание, честно скажу.

-         Что это значит - быть актрисой Додина?

-          Стараться быть продолжением его мыслей, чувств, высказываний, быть его оком, голосом, жестами. Стараться соответствовать...

-          Что выделяет творчество Льва Абрамовича? В чем уникальность его - и вашего с ним - театра?

-          Лев Абрамович сам не любит таких слов, как “уникальность” или что-то в этом роде. Мы просто спокойно делаем дело, которое любим. В этом и есть его основная правда. Это не работа на успех или новую форму, или эпатаж, или новое слово в режиссуре. Это лабораторная работа, внутреннее, тихое, спокойное желание разобраться в самых сложных, глубинных недрах человека, его природы, его взаимоотношений с миром, с богом, с собой, друг с другом. В разных произведениях, эпохах, у разных авторов речь идет об одном - о человеке и о нашей жизни. Наша самая главная работа происходит в репетиционном зале, когда мы сидим долго-долго, с 4 до 12 ночи, и как ученые, под микроскопом, изучаем наших персонажей и репетируем, репетируем, репетируем... Потом уже спектакли, публика, отзывы, награды. Это все, безусловно, важно, но самое главное – погруженность в героев, внимание друг к другу и к жизни. Природа человека до конца не меняется. Если вскрывать нарывы каждого времени, пьесы, эпохи, ситуации, то оказывается, что все это очень близко к нам. Всегда речь идет о нас. Вот, наверно, в этом актуальность спектаклей Льва Абрамовича.

-          В спектакле “Иванов” Московского театра Наций вы играете роль Шурочки (Саши Лебедевой). Насколько неожиданным было для вас предложение Тимофея Кулябина сыграть эту роль? В чем отличие режиссерского подхода Кулябина от подхода Додина?

-          Когда мне пришло приглашение от театра Наций, я сразу согласилась. Во-первых, это Чехов, во-вторых - театр Наций, в третьих - Тимофей, о котором я слышала много замечательных слов. Ну и самое главное - мне безумно хотелось поработать с Евгением Мироновым, с Чулпан Хаматовой, Гординым, Вержбицким, со всей нашей чудесной компанией, хотелось попробовать поработать с другим режиссером. Конечно, они с Додиным разные. Тимофей - молодой, с совершенно другими взглядами на режиссуру, с другой энергией, другим темпераментом. Чем они схожи? Тимофей тоже очень глубокий, тонкий, интеллигентный, деликатный человек. Мне это было очень близко. Работают они по-разному. Мы сначала проводим лабораторные опыты, взращиваем образ из самых крупиц и в самый последний момент приходим к чему-то внешнему, обсуждаем, как мы сидим, во что одеты, какие мизансцены, и т.д. А на первой репетиции с Тимофеем уже была полная выгородка того, что будет на сцене, был готов весь реквизит. Мы начинали от внешнего и шли к внутреннему. Выстраивали мизансцены, подробнейше обсуждали существование каждого персонажа на сцене. Кто что берет, кто куда что ставит... Один из важных нюансов спектакля - подробная, узнаваемая физическая жизнь. Мы переносим действие “Иванова” из чеховского времени в наше. Не усадьба Лебедевых, а дача; не усадьба Иванова, а его офис и рядом курилка; не дворец, где проходит бракосочетание, а обычный загс... Максимальная подробность физическая была очень важна, но при этом мы многое разбирали, копались внутри героев, щупали, узнавали, проговаривали, сочиняли... Разные подходы у Тимофея и Льва Абрамовича, но сказать, что у меня возникли какие-то противоречия, я не могу. Мне было интересно и очень любопытно.

-          С вашими коллегами по МДТ вы играете на одной сцене годами, вы их прекрасно знаете. А с новыми для вас актерами театра Наций сразу нашли общий язык?

-          Вы знаете, я очень люблю все новое. Не неизведанное, а новое. Скажем, вдруг поехать с одним рюкзаком и наличными в кармане в другую страну пожить, не оглядываясь назад, я не могу. Я не настолько человек, любящий приключения, адреналин и т.д. Но, зная профессию, режиссера, пьесу и артистов, просто нырнуть в новые ощущения мне безумно интересно. Это совсем новый опыт: все из разных мастерских. Интересно смотреть, как работают другие артисты, что-то у них заимствовать или, наоборот, предлагать свое, взаимодействовать друг с другом. Женя - прекрасный, отзывчивый, чуткий, живой, ироничный, ранимый партнер. Чулпан - выдающаяся, талантливейшая, глубочайшая, поцелованная богом актриса. Счастье стоять на одной сцене с Игорем Гординым, взаимодействовать с ним... Про каждого могу сказать добрые слова - и про тех, у кого большие роли, и про тех, с кем у нас “точечные” соприкосновения, например, в сцене именин Шурочки во втором акте. Там по миллиметру выстроены отношения с каждым персонажем... Мне было очень интересно работать. Свежие, новые, яркие, запоминающиеся впечатления. Я очень рада, что в моей жизни существует “Иванов”, я очень люблю этот спектакль и всегда жду его с большим удовольствием.

-          Чем для вас является кино? Отдыхом от театра? Отдушиной?

-          Кино для меня - намного более тяжелая профессия, чем театр. Более вынимающая нервы, время, силы. Играть спектакли десять лет – процесс гармоничный, размеренное, вдумчивое, долгое осознание роли, себя, моей связи с героиней. А кино - дисгармоничный процесс. Так, все, быстро собрались, работаем, выучили текст, сегодня снимаем шесть сцен, быстро сняли, поменяли костюмы, грим, сняли сцену из первой серии, сцену из двенадцатой, теперь из шестой, потом из восьмой... Такая суета, нужно так быстро переключаться, уметь фантастически работать в другом скоростном режиме. Поскольку у нас, к счастью (я говорю сейчас об учениках Льва Абрамовича), есть определенный уровень, ниже которого мы не можем физически и морально позволить себе опуститься, мы работаем на износ. Каждый - на пределе своих возможностей. Это требует много сил, энергии, это огромная домашняя работа по сочинению роли, выстраивания ее по взаимоотношениям с другими персонажами. Где piano, а где legato, где crescendo, а где staccato... Потом ты должен это сконцентрированно сыграть за несколько дублей. Хорошо, если режиссер хочет добиться от тебя определенного качества и есть время повторить дубли. А если нет? У меня такое было, и не один раз. Нет права на ошибку. Ты должен за два дубля максимум показать все, на что ты способен. А сцен не одна, а шесть или семь... Это ужасно изнурительный, дисгармоничный для меня процесс. Я не говорю, что я не люблю кино. Конечно, люблю, но если сравнивать, то театр - отдушина, покой, гармония.

-          Были ли у вас в кино такие же запоминающиеся работы, как в театре?

-          Одна из последних - Анна Каренина в сериале по роману Толстого. Подход к этой работе у меня был такой же, как в театре. Сначала - много времени на работу с Кареном Георгиевичем (режиссер Шахназаров. – Прим. автора.), с моим мужем Максимом, который играл Вронского. Долгая, тщательная работа с романом, дневниками Толстого, с работами, посвященными Анне Карениной... Потом - репетиции. На площадке (к счастью, Карен Георгиевич мог себе это позволить) мы снимали, не торопясь, очень подробно, огромное количество кадров, дублей, с подробнейшими декорациями, костюмами, гримом, реквизитом... Свечи, все настоящее, никакого электрического света, полное, тотальное, подробное погружение в атмосферу как внешне, так и внутренне. Я считаю, что такая кропотливая работа повлияла на результат, которым я искренне довольна и горжусь.

-          Вы в Нью-Йорке не первый раз. Каковы ваши впечатления от нью-йоркского зрителя?

-          Зритель в Нью-Йорке очень открытый, позитивный, непредвзятый, яркий на проявления чувств, эмоций, легкий на смех и вместе с тем обладающий способностью быть задетым, отзывчивый...

-          Если вам предложат какой-то безумный проект в Нью-Йорке, согласитесь? Вы бы хотели поработать в Америке?

-          Сложный вопрос, честно сказать. И да, и нет. Эгоистично, по-актерски, азартно и жадно – да-да-да, конечно. А если взвесить все, то, наверное, нет. Если бы действительно было что-то сверхвыдающееся, безумное, открывающее новые горизонты, то, я думаю, даже моя любимая, обожаемая семья сказала бы мне: “Лиза, не глупи, вперед, дерзай и пробуй!” Но это должно быть что-то действительно очень стоящее...

Фотографии к статье:

Фото 1. Елизавета Боярская. Фото – Михаил Тарасов

Фото 2. Елизавета Боярская. Фото – Михаил Тарасов

Фото 3. Елизавета Боярская и Лев Додин. Репетиция спектакля “Коварство и любовь” МДТ. Фото – Виктор Васильев

Фото 4. Евгений Миронов и Елизавета Боярская. Сцена из спектакля “Иванов” Московского театра Наций. Фото предоставлено Cherry Orchard Festival

Фото 5. Елизавета Боярская и Лев Додин. Репетиция спектакля “Жизнь и судьба”. Фото – Виктор Васильев