Вадим Глузман: “Там, где заканчиваются слова”. Интервью с музыкантом

Поводов поговорить с замечательным скрипачом-виртуозом Вадимом Глузманом накопилось достаточно. Весеннее турне по скандинавским странам и Германии (наша беседа состоялась 3 мая), предстоящие выступления с Чикагским симфоническим оркестром (далее - ЧСО, 1-6 июня), концерты Двенадцатого фестиваля камерной музыки (7, 9 и 10 июня). Вадим остается одним из главных исполнителей современной музыки и все больше времени уделяет работе с молодыми музыкантами. А еще в этом году у Вадима юбилей - музыканту исполняется пятьдесят лет. Впрочем, интервью получилось совсем не “датским”. Вадим говорит, что “не воспринимает себя так серьезно”. Зато он с удовольствием вспоминает о прошлом, заглядывает в будущее, увлекательно и остроумно рассказывает о музыке, времени и себе.

- Вадим, ваше концертное расписание, как всегда, впечатляет. Недавно вы вернулись из поездки по Скандинавии: Копенгаген, Хельсинки, Берген. Как прошли выступления?

- Я выступал в камерных концертах с виолончелистом Иоганнесом Мозером и пианистом Андреем Коробейниковым. Мы заметили, что за прошедший год соскучились по совместному музицированию, а это хороший признак. Играли с большим удовольствием! В Бергене я играю, наверно, уже лет двадцать. Несколько сезонов был артистом-резидентом Бергенского филармонического оркестра. В этот раз было особенно трогательно, потому что бывший главный дирижер оркестра - мой большой друг Эндрю Литтон - отмечал двадцатилетие со дня первого совместного концерта.

- Есть какие-то особенности восприятия музыки в скандинавских странах?

- В принципе, вся публика одинаковая - глобализацию и космополитизм не отменить. В Норвегии, как в Америке, есть традиция вставать. В Финляндии такой традиции нет. Зато в Финляндии, Венгрии и Эстонии есть традиция ритмичного аплодирования. Как будто кто-то стоит за колонной и дирижирует залом. В свое время, когда Неэме Ярви был главным дирижером Детройтского симфонического оркестра, он научил публику так аплодировать. Хулиган он страшный. Какое-то время публика в Детройте именно так аплодировала.

- Последний (пока), состоявшийся с ЧСО концерт в 2019 году прошел у вас как раз с маэстро Ярви. Вы солировали в Первом скрипичном концерте Прокофьева. В первых числах июня вы играете в Симфоническом центре Первый скрипичный концерт Шостаковича. Какое значение имеет для вас его музыка?

- Шостакович - один из самых важных для меня композиторов. Связь с музыкой Шостаковича у меня глубокая и давняя. К сожалению, далеко не все его произведения широко исполняются. Скажем, Шостакович написал два скрипичных концерта, Второй почти не исполняется. То же самое с виолончельными концертами. Первый играют часто, он очень популярный, Второй - нет. Я не знаю, чем это объяснить. Похожая ситуация с его фортепианными трио: Второе невероятно популярно, Первое, которое он написал, будучи влюбленным “по уши” в возрасте семнадцати лет, - нет. Музыка, брызжущая энергией и юношеским романтизмом... Я ее в концертном зале никогда не слышал. В турне мы играли оба трио Шостаковича.

- Прекрасная идея - исполнить оба трио на вашем фестивале.

- У нас идет дискуссия о будущих произведениях. Набралось музыки часов на сорок. Но это Трио в какой-то момент мы обязательно сыграем. Потрясающая музыка!

- Я убежден, Шостакович сочинял музыку на все времена. Первый скрипичный концерт - тоже музыка на все времена.

- Конечно. Шостакович сочинял его в январе 1948 года, когда проходила встреча с советскими музыкантами, на котором тогдашний идеологический вождь Жданов объявил его, Прокофьева и почему-то Хачатуряна антинародными формалистами. Шостакович сочинял концерт и был уверен, что пишет “в стол”. Концерт не исполнялся в течение семи лет. В этом концерте Шостакович впервые использовал свою знаменитую монограмму DSCH, но в другой тональности. Мотив тот же, а ноты другие. Как будто бы он не верит в реальность происходящего с ним. Как в кривом зеркале.

- К “своей” тональности он придет потом, в своих будущих произведениях...

- Совершенно верно. В Десятой симфонии, Восьмом квартете... О том, как ему сочинялось, Шостакович писал в письмах к Гликману. Я прочел это в книге “Письма к другу: письма Д.Д.Шостаковича к И.Д.Гликману”. Книга совершенно феноменальная. Я не большой любитель чтения писем и дневников. Всегда есть ощущение, что заглядываю в замочную скважину. Но письма Шостаковича Гликману не прочитать я просто не мог. Я почерпнул оттуда абсолютно бесценную информацию.

- Исполнение музыкального произведения меняется в зависимости от времени?

- И да, и нет. Да - потому что мы живем здесь и сейчас. Мы не глухие и не слепые, мы знаем, видим, читаем, слышим. Время отражается на вас - слушателях и на нас - исполнителях. Но на этом я бы остановился. Что-то должно оставаться недосказанным. Для этого есть музыка. Она начинается там, где заканчиваются слова.

- Однажды Софья Губайдулина была на официальном приеме вместе с Шостаковичем. Д.Д. стоял, окруженный студентами, и говорил: “11, 12, 13, 14, 15...” Студенты стали постепенно отходить. Шостакович воскликнул: “Пожалуйста, останьтесь. Если вы отойдете, ОНИ будут говорить со мной. Пожалуйста, поближе. 11, 12, 13...”. Страшный пример атмосферы страха, в которой жили Шостакович и вся страна. Как можно было в этих нечеловеческих условиях сочинять такую нечеловечески прекрасную музыку?

- Как можно в принципе сочинять гениальную музыку? Сын Шостаковича Максим как-то сказал, что его отец писал бы гениальную музыку, даже если бы жил на Луне. Я не знаю, так ли это. Мы этого никогда не узнаем. Гений - понятие, находящееся за пределами времени, политики, истории.

- Тогда был жесточайший прессинг и жесточайший страх, но не было войны. Сегодня продолжается жуткая агрессия России против Украины. На вас отражается война?

- Без всякого сомнения. Я знаю, что происходит, и это отражается на том, что и как я играю. Я никогда не забуду наш концерт 24 февраля 2022 года. Он закончился как раз в те часы, когда Россия вторглась в Украину. Мы играли Первое и Второе фортепианные трио Шостаковича в Дюссельдорфе, в зале, построенном фашистами в 1938 году. В составе нашего трио - музыкант с российским паспортом, немец и израильтянин - выходец с Украины. Большего “компота” не придумаешь. Концерт для нас был особенным, мы до сих пор его вспоминаем.

- Вы родились в Украине, в Житомире. Каково это для вас - видеть, как российские солдаты насилуют и убивают мирное украинское население?

- В Житомире я родился и прожил месяц. Вырос я в Риге, но в Житомир приезжал каждое лето навестить родных. Так продолжалось до конца восьмидесятых, пока мы не уехали в Израиль. Я до сих пор неплохо понимаю украинский язык... Привязка к месту несомненно есть. Я не могу исключить из памяти историю евреев на украинской земле. Наши отношения с украинским народом довольно сложные, но это ни в коем случае не объясняет и не оправдывает тот кошмар, который происходит сейчас. Естественно, мои симпатии исключительно на стороне Украины. Через две недели после концерта в Дюссельдорфе я должен был выступать в Киеве. Они отменили концерт из-за ковида еще до того, как началась война. Если бы не отмена, я бы поехал.

- В нашей первой беседе вы сказали: “Я вышел из романов Шолом-Алейхема и Экзюпери, Булгакова и Визеля. Я вышел из клейзмерской музыки, Брамса, Чайковского, Шостаковича и Бернстайна...”. Многие из сегодняшних солдат тоже читали Булгакова и Экзюпери, тоже слушали Брамса и Чайковского, а потом стали убийцами. Как происходит превращение человека в раба и злодея?

- Разве немецкие солдаты не читали Гете и не слушали Бетховена? Мне кажется, что наша история - пример того, как мы НЕ учимся на своих ошибках. То, что происходит, ужасно, но, к сожалению, в этом нет ничего нового. Мы наступаем на собственные грабли столетиями. В эти месяцы - в очередной раз.

- Первый скрипичный концерт Шостакович посвятил Давиду Ойстраху, и Ойстрах был его первым исполнителем. На вопрос о великих скрипачах прошлого первым вы неизменно называете Ойстраха. Сегодня вы играете Концерт, первым исполнителем которого был ваш любимый скрипач. Чувствуете ответственность?

- Я точно так же чувствую ответственность, когда играю любое произведение, которое исполнял Ойстрах. Естественно, есть традиция исполнения, и традиция создается поколениями. Фотография Давида Федоровича находится со мной уже лет сорок. Из одного футляра перемещается в другой. Но сейчас - мой черед играть Шостаковича. Хорошо или плохо - не мне судить. Меня просят это сделать, и я хочу это делать.

- Концерт существует в двух редакциях - 1948 и 1955 годов. Какую редакцию мы услышим?

- Вторую, конечно. Изменения были сделаны для проформы, чтобы показать, что Шостакович осознал свои ошибки и теперь все поменялось, что, конечно же, сущая ерунда. В действительности - между каденцией, которой заканчивается третья часть, и началом четвертой части Шостакович дописал восемнадцать тактов, после которых вступает соло скрипки. Об этом попросил Давид Федорович, чтобы была возможность отдохнуть. Это технический момент, на музыкальную составляющую он не влияет.

- ЧСО дирижирует Давид Афхам. Вы впервые работаете с ним?

- Первый раз. Я буду играть с американским оркестром, в котором собраны лучшие музыканты со всего мира, а за дирижерским пультом будет стоять родившийся в Германии иранский маэстро. Большего космополитического “компота” представить себе невозможно... У меня сейчас начинается новый период, когда я регулярно играю с дирижерами младше себя. Последнее время работаю с совершенно потрясающим финским дирижером Сантту-Матиас Рували, главным дирижером лондонского оркестра “Филармония”, симфонических оркестров в Тампере (Финляндия) и Гетеборге (Швеция). Мы два месяца назад играли с ним в Финляндии. Скоро будем играть в Берлине и Лондоне. Абсолютно выдающееся явление в дирижерском мире! Ему тридцать восемь лет.

- Кстати, почему Академия Сибелиуса вдруг стала кузницей дирижерских кадров?

- Достаточно одного педагога, чтобы возникла школа. В Одессе работал Столярский, в Петербурге - Леопольд Ауэр, в Ленинграде - Мусин и Рабинович. В Хельсинки живет и работает выдающийся педагог Йорма Панула. Ему сейчас девяносто два года. Я с ним знаком. Он воспитал всех замечательных финских дирижеров. Теперь в Академии Сибелиуса уже преподают старшие ученики Панулы.

- Буквально через день после ваших выступлений с ЧСО открывается Двенадцатый фестиваль камерной музыки. В этом году фестиваль делает упор на музыку французских композиторов: Шоссон, Мессиан, Пуленк, Мийо, Франк...

- Мы с моим бесценным музыкальным советником Михаилом Вольпертом заметили, что в прошлые годы мало была представлена французская музыка, и решили восполнить пробел. У нас получилось выстроить программу, которая “вращается” вокруг Франции.

- Для меня самыми интересными произведениями на фестивале кажутся секстет “Леопарды” турецкого композитора Фазыля Сая и “Квартет на конец времени” Оливье Мессиана. Для меня “Леопарды” - это название немецких танков, которые все мы ждем как можно быстрее в Украине, чтобы началось контрнаступление и Украина победила. Название Секстета как-то связано с войной?

- Нет, “Леопарды” - это не про танки, а про животных, леопардов. В сентябре прошлого года в Академии музыки Кронберга (Германия) я играл мировую премьеру Секстета. Сейчас предстоит американская премьера... Фазыль - ходячий “магнит”. Когда он входит в комнату, все обращают на него внимание, хотя он ничего для этого не делает. Он - невероятно одаренный, концертирующий пианист, в последнее время все больше времени занимается композицией и делает это с большим успехом. Крупные оркестры играют его произведения. Я исполняю музыку Фазыля в Германии и решил познакомить с ней наших слушателей.

- “Квартет на конец времени” Мессиана - это ваше “музыкальное заявление” по поводу того, что происходит сегодня в мире?

- С кларнетистом Ильей Штеренбергом мы говорим об этом произведении буквально с первого года существования фестиваля, и каждый раз находилась причина, почему мы не будем его играть. Если честно, в моей голове никаких параллелей с сегодняшним днем не было. Но музыка, написанная в концлагере и сыгранная в концлагере, говорит сама за себя - громче сегодня уже не скажешь.

- В беседе с музыковедом А.Голеа Мессиан говорил, что название Квартета имеет второй смысл - “конец музыкального времени, основанного на мерной метрической пульсации классической музыки. В Квартете отсутствует метр, замененный абсолютно свободными, независимыми ритмическими фразами”. Получается, музыковеды трактуют Квартет как философское высказывание композитора, а сам композитор говорит о другом!

- Как можно отделить музыку от философии и жизни? Музыка для многих и для меня в том числе - способ скрыться от реальности. Я могу себе представить, что во время сочинения Мессиан не чувствовал себя в концлагере. Может быть, эти часы как раз сохранили его. Кроме того... Что такое метр в музыке? Сердцебиение в человеческом организме. Что происходит, когда сердце не бьется? Человек умирает. Мессиан своим произведением показал свое понимание конца времени. Перед каждой частью он дает небольшие описания: либо о природе, либо о каком-то религиозном событии. В нашем исполнении пастор церкви будет читать его слова. Буквально несколько предложений перед каждой частью. Это дает нам возможность “развернуть” музыку и услышать ее с его комментариями. Сначала - слова композитора, потом - его музыка.

- Каких новых звезд мы услышим на фестивале?

- В концертах фестиваля дебютирует скрипач Уильям Хеген. Он не так давно играл в Равинии с ЧСО. Уилл - изумительный музыкант, я его знаю много лет, очень люблю и жду его выступления. На мой взгляд, он - один из ярчайших представителей нового поколения скрипачей. Снова с нами Дженис Карисса, которую мы нашли несколько лет назад. На сегодняшний день я уже без нее фестиваля не представляю. Снова приезжает наш друг, пианист Билл Вольфрам. Еще одно молодое имя - скрипачка Хина Хонг Ху. Если вы помните, на фестивале прошлого года играла стипендиатка Фонда Фомина скрипачка Фиона Хонг Ху. Хина и Фиона - родные сестры. Фиона младше. Хине сейчас девятнадцать, она заканчивает первый курс Джульярдской школы. Только что выиграла престижный скрипичный конкурс во Флориде. Чудная девчонка! Она будет играть музыку к балету Мийо “Бык на крыше”. По-моему, это произведение было написано для нее. Мийо об этом просто не знал.

- Вы говорите, что у вас накопилось музыки на сорок часов. Почему бы не добавить еще один-два концерта? Почему все ограничивается тремя?

- Мне кажется, тот формат, который мы нашли, - оптимальный. Я не хочу “сервировать слишком много блюд”. Лучше уйти немного голодным и ждать нового фестиваля. Кроме того, за время пандемии наш директор (и моя жена) Анжела не только не позволила фестивалю простаивать, а еще и добавила чрезвычайно успешную круглогодичную серию “On Stage/Off Stage”. Сейчас мы планируем на следующий сезон всевозможные образовательные мероприятия и концерты. Ко всему нужно готовиться, а у нас до сих пор офис состоит из одного человека - Анжелы. То качество, которое вы видите, такое именно потому, что все находится под ее контролем. При этом она дает камерные и сольные концерты, много гастролирует. Через две недели после закрытия фестиваля мы уезжаем в турне по Германии. Сначала играем Прелюдии Леры Ауэрбах с Гамбургским балетом, потом даем концерт на Международном фестивале Шостаковича в Горише (земля Саксония). Неподалеку от этого места, в Дрездене, Шостакович написал свой гениальный Восьмой квартет. Так что Анжела еще успевает подходить к роялю и на нем играть. Иногда я приглашаю других пианистов, поскольку она не может физически быть в двух местах одновременно. Так, недавно я сыграл сольный концерт с Дженис Кариссой.

- В разговоре со мной Лера Ауэрбах рассказала, как благодаря вам Джон Ноймайер познакомился с ее музыкой. А как началось ваше сотрудничество с Джоном?

- В 1998 году мир отмечал восьмидесятилетие со дня рождения Бернстайна. Ноймайер поставил балет “Bernstein’s Dances”. Он собрал целый “компот” из музыки композитора, включая Серенаду для скрипки с оркестром, и предложил мне сыграть это сочинение. Я провел две недели в Гамбурге. Сидел на всех репетициях и абсолютно влюбился в танец. Раньше я этого не замечал, хотя с четвертого класса учился в одной школе с танцорами.

- Вы говорите о школе в Риге, в которой учились Барышников и Гидон Кремер?

- И Миша Майский. Если бы всех собрать вместе, у нас получился бы потрясающий класс... В Гамбурге Анжела была со мной, это было еще до рождения дочки. Мы были, так сказать, свободными художниками. Танцоры выступали в костюмах Армани. Я выходил на поклоны, держа за руку самого Джорджо Армани. Невероятно! Балет вошел в репертуар театра, и я возвращался в Гамбург каждый год по несколько раз... А потом мы с Анжелой репетировали Прелюдии Леры для скрипки и фортепиано. Я ни в коем случае не пытаюсь сказать, что Лерина музыка похожа на музыку Бернстайна, но в какой-то момент мы услышали две ноты, которые гармонически были очень похожи на место из “Вестсайдской истории”. Я смотрю на Анжелу, она - на меня, и я рукой показываю па, которое было сделано на эти полтакта в балете Бернстайна. Решение было принято мгновенно - звонить в Гамбург! Через неделю мы улетали в Германию на концерты. Мы приехали в Гамбург и сыграли Ноймайеру те Прелюдии, которые успели к тому моменту выучить. Я никогда не забуду этой сцены. Балетная студия. Два софита: один направлен на нас, другой - на его стул. Мы играем только ему. Лучшей публики в своей жизни я не видел и никогда не увижу. Невероятно, как он впитывал в себя музыку! Мы закончили играть, и он сказал: “Это танец”. Этим же вечером была назначена премьера балета. Он связался с Лерой, попросил еще музыку, и получился балет в двух частях с ее скрипичными и виолончельными прелюдиями. По двадцать четыре в каждой части, в каждой тональности... Это балет, в котором нет вымышленных героев. Герои названы именами солистов, которые танцевали премьеру. Джон ставил спектакль о них... У него “кровавые” репетиции. В жизни он мягкий и доброжелательный, а на репетициях - беспощадный. Не отпускает артистов, пока не добьется нужного результата.

- Вы можете представить без него Гамбургский балет? Он же объявил об уходе...

- Я не могу представить, что он исчезнет. Он все равно будет, и дай бог ему, как говорится, работать до ста двадцати! Он в прекрасной форме, выглядит лет на пятнадцать моложе, чем есть на самом деле.

- Есть произведения, за которые вам браться страшно? Суеверие или боязнь провала?

- Есть произведения, которые я сознательно не играю. Не чувствую связи с композитором или если мне кажется, что я хорошо не сыграю. Например, большинство творчества Белы Бартока мне не близко. Мне кажется, что в моем исполнении он не будет звучать так, как я бы хотел. Я бы сыграл его Первый концерт, но пока не сложилось. А кроме того, сколько еще всего ненаписанного, чего я не сыграл?! Это для меня одно из главных наслаждений - открывать новую музыку. Только что я сыграл мировую премьеру нового концерта замечательного эстонского композитора Эрки-Свен Туура. Он учился в Таллинской консерватории и стал рок-музыкантом. У него была одна из первых успешных рок-групп в бывшем Советском Союзе. Потом он разочаровался в роке и пришел в мир классической музыки. Туур писал музыку для лучших симфонических оркестров мира. У него абсолютно уникальный “голос”!

- Вас связывает многолетняя дружба с прекрасным латышским композитором Петерисом Васксом. Вы много играли и записывали его музыку.

- Я бы не назвал наши отношения дружбой. Ему семьдесят семь лет, я к нему отношусь с глубочайшим уважением, мы в очень теплых отношениях. С Петерисом других отношений быть не может. Он - святой человек. Живет в Риге, обожает свою родину. Как-то, пытаясь объяснить цвет звука, он взял меня за руку, вывел из дома через маленькую опушку леса к озеру, показал рукой вдаль и выразительно сказал: “Вот так”. В последние год-полтора в мою жизнь вошла музыка Валентина Сильвестрова. Потрясающий композитор! Я бы с наслаждением исполнял его музыку и без войны, но так совпало... Мы с ним познакомились прошлым летом, вскоре после его переезда в Германию. Ему вручили медаль в Горише на Фестивале музыки Шостаковича. Мы играем много камерных произведений Сильвестрова, недавно с коллегами записали его пьесу “Моменты с Моцартом”. Сильвестров использовал интонации Моцарта и сочинил шесть серенад. Каждая - по полторы-две минуты, как маленькое ювелирное изделие: хрупкое, тонкое, полное света.

- Как при такой огромной занятости у вас еще хватает время на студентов?

- Я сравнительно часто даю мастер-классы. Долгие годы я связан с Академией музыки Кронберга, где учатся потрясающие молодые музыканты. Недавно концертмейстером Венской государственной оперы стал палестинский израильтянин из Назарета Ямен Саади. Он учился в Берлине и Кронберге. Когда он пришел ко мне первый раз, единственное, что я мог ему сказать, где он был все эти годы? Невероятный талант. Он играет каждую ноту как будто последний раз... Педагогическая работа с подрастающим поколением со временем становится для меня все более важным занятием. Шестой год я преподаю в Peabody Conservatory в Балтиморе, занимаю позицию “Distinguished Artist in Residence”. На сегодняшний день у меня учатся четыре студента. Я стараюсь помочь им открыть новые для них двери в музыкальный мир. Дальше - все зависит от них. Я считаю своим долгом дать им направление, помочь сделать ох какие сложные первые шаги, как помогали мне мои незабываемые учителя много лет назад. Мне кажется, очень важно передавать знания и опыт молодому поколению. В Фонде Фомина мы даем возможность для выступлений, и не только на фестивале. У нас есть программа “Звезды завтрашнего дня”, где наших стипендиатов приглашают выступать крупные оркестры по всей стране. Ничего ценнее, чем опыт выхода на сцену, нет. Когда-то мне давали такую возможность. Сегодня - моя очередь.

- У вас есть своя методика, или вы импровизируете с каждым студентом?

- Есть сложившаяся практика. Я не педагог, я - скрипач. Моя задача - передать молодым музыкантам опыт. Я не ставлю студентов в угол и не читаю им лекции о том, как они должны заниматься. Если они не занимаются, это не моя проблема. Правда, такого я за эти годы не видел. Студенты серьезно подходят к музыке. Уже несколько раз за эти годы, слушая игру студента, ловил себя на мысли, что хотел бы это произведение сыграть именно так!

- Хороший комплимент для ваших студентов. А как поживает ваша дочь Орли? Когда-то она играла на скрипке, потом - танцевала. Что она делает сейчас?

- Ей девятнадцать. Она учится на первом курсе Школы бизнеса Аризонского университета, в городе Тусоне. Ей нравится. Она поехала туда, потому что там тепло, хорошая программа и далеко от папы с мамой.

- Не обидно, что она не пошла по стопам родителей?

- Абсолютно нет. Разве я ее от этого меньше люблю? Единственное, что я буду делать, - поддерживать ее во всех начинаниях. Среди моих друзей в Чикаго музыканты в абсолютном меньшинстве, и я от этого получаю огромное удовольствие. Им все равно, как я сыграл ре диез. Я могу отключиться и говорить о не связанных с моей каждодневной жизнью вещах... Музыку Орли любит. Она в ней выросла. С другой стороны, музыка - это то, что забирало от нее родителей. Все детство Орли спрашивала: “Папа, ты, наверно, не очень хорошо играешь на скрипке? Почему ты не можешь получить работу в оркестре?”

- У вас скоро юбилей. Первые пятьдесят лет. Вы планируете какие-то особые мероприятия?

- Нет, я себя так серьезно не воспринимаю. Идет обычная концертная жизнь. С моим ближайшим другом Евгением Синайским (мы с ним дружим сорок три года, с первого класса за одной партой) в следующем сезоне сыграем несколько концертов, которые называются “100”, потому что нам на двоих будет сто лет. Поедем в Ригу - город детства - играть нашим друзьям. А так - все, как всегда: Чайковский в Берлине, Шостакович - в Лондоне, и так далее...

- С наступающим Днем рождения, Вадим! С нетерпением жду ваших новых концертов! 

Фотографии к статье:

Фото 1. Вадим Глузман. Фото - Марко Борхреве

Фото 2. Играет Вадим Глузман. Фото из личного архива

Фото 3. Играет Вадим Глузман. Фото из личного архива

Фото 4. Вадим Глузман и Анжела Иоффе. Фото - Леонард Бельский

Фото 5. Вадим Глузман со студентами Джулианом Ри и Джанис Кариссой. Фото из личного архива