Лера Ауэрбах: “Слезы с улыбкой, улыбка со слезами”. Интервью после премьеры

Лера Ауэрбах - человек фантастической одаренности и разнообразных талантов. Она поэт и писательница, дирижер и пианистка, художник и скульптор, фотограф и композитор... Я встретился с Лерой в декабре, чтобы поговорить об американской премьере ее Концерта для виолончели с оркестром “Записки сумасшедшего”, а получился разговор о музыке, войне, химерах, вдохновении и многом другом. Перед вами - наиболее интересные фрагменты нашей беседы.  

- Лера, в ноябре в Чикаго состоялась американская премьера “Записок сумасшедшего”. Чикагским симфоническим оркестром руководил маэстро Манфред Хенек. Как вам работалось с дирижером?

- Очень хорошо. Мне кажется, Манфред проникся этим сочинением. У нас была, кроме генеральной, всего одна репетиция. Манфред пришел предельно подготовленным, знал партитуру, прослушал запись с мировой премьеры. С ним было очень приятно работать, легко. Я довольна, как все получилось.

- Мне кажется, для дирижера это кайф - дирижировать музыкой композитора-современника. У Бетховена и Малера не спросишь, а с вами можно поговорить...

- Это зависит от дирижера. Манфред был открыт ко всем пожеланиям. Мировая премьера Концерта состоялась в феврале 2022 года в Мюнхене. Я не смогла приехать, работала с оркестром онлайн. В Чикаго я впервые работала с оркестром живьем над этим Концертом и впервые услышала его в зале.

- Каким вы нашли уровень Чикагского симфонического оркестра?

- Чикагский оркестр - замечательный инструмент, который может все. Как скрипка Страдивари. Дальше все зависит от скрипача. Музыканты чикагского оркестра потрясающе читают с листа. В партитуре много тембровых, деликатных балансов. Такую партитуру подготовить за одну репетицию - это впечатляет! Тут требуется высокий профессионализм и творческое отношение к процессу. Не просто сыграть глиссандо, а прочувствовать, что за этим стоит. Например, у меня в партитуре использовались определенные искажения звуков для тромбонов и труб. Я специально просила в каких-то местах менять интонацию, в каких-то - использовать эффект фруллато, чтобы в музыке чувствовался трагизм. Есть мелодия, которая, как в кривом зеркале, искажается и превращается в собственную противоположность... Если дирижер может оркестр “зажечь”, музыканты реагируют моментально. Манфред Хенек смог “зажечь” оркестр.

- Кроме Мюнхена и Чикаго в декабре прошли концерты в Стамбуле, в марте будут выступления в Стокгольме. Солист везде один - французский маэстро Готье Капюсон.

- Готье исполняет Концерт в четырех городах, чьи оркестры его заказали. Я часто работала с Готье. Мы в течение многих лет играли на фестивале Вербье, исполняли вместе камерную музыку.

- Я услышал много всего в вашей музыке: отголоски украинских и еврейских народных мелодий, влияние Шостаковича и Шнитке, а в целом - абсолютно оригинальное, яркое, глубокое произведение. Агрессия России, война, Буча, Мариуполь, трагедия украинского народа - все есть в вашей музыке! Это сегодняшний день, сегодняшняя трагедия. Как в 2021 году вы смогли все предвидеть?

- Музыкальный материал  к Концерту связан с моей оперой “Гоголь”. Для меня тоже поразительно, насколько эта опера актуальна сейчас и насколько она предвосхитила свое время. Все больные струны, конфликт России и Украины, внутренние течения, которые привели к сегодняшней трагедии, - все это отражено в опере.

- Я не слышал оперы, сужу только по музыке Концерта.

- Оперу “Гоголь” почти никто не слышал. Она шла в 2011 году в Вене, в “Theater an der Wien” - том самом театре, который заказал Бетховену “Фиделио”. “Гоголь” стала первой оперой за всю историю Вены с мировой премьерой на русском языке. Есть совершенно потрясающая запись. Театр поставил оперу феноменально, оркестр прекрасный, Владимир Федосеев дирижировал, пресса замечательная... Опера прошла около десяти раз с колоссальным успехом, был аншлаг на каждом выступлении. Но я на то время была еще молодым композитором и не учла понятия “репертуарный театр”. Сейчас я бы не согласилась принять заказ на оперу от театра, который покажет ее только в один сезон, но тогда это была моя первая масштабная опера и очень престижный театр. Я не учла всех деталей. Больше “Гоголь” нигде не шел. Опера существует, но о ней не знают.

- Как обидно! Сейчас ее хорошо бы реанимировать...

- Сейчас она как раз в полной мере дозрела. Либретто было написано по моей пьесе “Гоголь”. Это не биография Гоголя, а, скорее, фантазия на темы его жизни, основанная на реальных событиях и фактах. Надеюсь, ее когда-нибудь поставят как драматическое произведение. В пьесе очень много того, чего нет в опере. Например, в опере нет моей самой любимой сцены - встречи Гоголя с философами в аду и их разговоров о смысле жизни. К сожалению, я не смогла включить эту сцену в оперу, потому что она вся основана на игре слов, а для оперы нужно определенное пространство, заполняемое музыкой.

- В программке опубликован ваш текст - как бы предуведомление к Концерту. Там есть такие слова: “Гоголевские видения и кошмары становятся реальностью, а весь мир превращается в сумасшедший дом. Кто остановит Безумца?” Сегодня этот вопрос задают себе миллионы людей во всем мире. У меня есть только один ответ - украинская армия. Как вы отвечаете на ваш вопрос?

- Моя задача как композитора скорее ставить вопросы, чем выдавать ответы...

- Вы родились и семнадцать лет прожили в Челябинске. С четырех лет начали учиться играть на рояле, в восемь впервые выступили с оркестром, в двенадцать написали оперу, в тринадцать выпустили первый сборник поэзии... Как вы воспринимаете агрессию России против Украины?

- Как все нормальные люди - ужасно. Это колоссальная трагедия. Моя семья из Украины. Я родилась в Челябинске, потому что мои бабушка и дедушка бежали с маленькой мамой на руках, когда подходила немецкая армия. Они не знали, куда, просто бежали в последних поездах и случайно оказались в Челябинске. Какая гоголевская ирония в том, что сейчас беженцы из Украины бегут в диаметрально противоположном направлении от наступающей российской армии!

- Возможно, сегодня те самые мальчики, с которыми вы ходили в музыкальную школу, которые пели волшебную песенку в вашей первой опере, убивают, насилуют, издеваются над мирным украинским населением. Как общаться с этими людьми?

- К счастью, из тех людей, которых я лично знаю, нет ни одного, кто поддерживал бы войну. Все музыканты, с которыми я росла, либо уехали, либо мы перестали поддерживать отношения... Понять то, что происходит сегодня, невозможно. Это -  колоссальная трагедия.

- Ваши родители уехали из Челябинска?

- Да, это заняло десять лет. Они живут в Нью-Йорке. Они пропустили важный отрезок моей жизни с семнадцати до двадцати семи, поэтому для меня всегда огромная радость, когда они могут присутствовать на моих концертах. Я пытаюсь сделать так, чтобы они были в зале, потому что в чем-то для них это даже большая радость, чем для меня.

- Вы называли Сергея Юрского “важной ниточкой”, связывавшей вас с Россией. Это правда, что вы подошли к нему после концерта в Нью-Йорке и показали свои стихи?

- Это не было “представлением” стихов. Мне тогда было восемнадцать лет, мой первый год в Нью-Йорке. Я пришла на выступление Юрского, подошла к нему после концерта и, стесняясь, подарила маленькую книжечку своих стихотворений. Думала, что на этом все закончилось. Мало ли, что ему дарят после концерта. Прошло какое-то время, может быть, несколько лет. Родители звонят из Челябинска в полном шоке: “Лера, мы сейчас были на концерте Юрского. Он читал стихи поэтов русского зарубежья: Цветаеву, Бродского и тебя”. Они к нему подошли, представились. Мне сразу пришла мысль: хорошо бы записать стихи на диск. Юрский согласился, пришел на радио и целую ночь записывал диск с моими стихотворениями. Он записывал каждое стихотворение в пяти разных интерпретациях, хотел предоставить мне возможность выбора. Совершенно потрясающий человек!

- Насколько для вас важна личность исполнителя, солиста?

- Очень важна, особенно личность первого исполнителя. С одной стороны, я всегда пишу для конкретного исполнителя и хорошо знаю его возможности. В то же время я надеюсь, что “Записки сумасшедшего” (как и другие мои произведения) будут исполняться многими солистами. Так что я одновременно пишу для конкретного исполнителя и некоего абстрактного музыканта.

- Среди первых исполнителей ваших произведений - весь цвет современной музыки, в том числе - ваш друг, скрипач Вадим Глузман. Я его тоже хорошо знаю, бываю на концертах Фестиваля камерной музыки, который он с женой Анжелой проводит в пригороде Чикаго. В 2016 году Вадим несколько раз исполнял вашу симфоническую фантазию “Дитя-менестрель и его коллекция странных существ”. В разговоре со мной он сказал интересную вещь: “С Лерой что-то произошло, и она написала совсем другую музыку. Лера вдруг стала улыбаться. Конечно, саркастически, “с иголками”, но улыбаться...”. Вы согласны с его определением: “вдруг стала саркастически улыбаться”? Получается, до “...менестреля” было все без улыбки?

- Мне всегда была близка улыбка: и саркастическая, и без всякого сарказма. Дело в том, что музыка - это сфера, в которой не так часто сталкиваешься с юмором, а “Дитя-менестрель” - тот случай, когда все сочинение искрится юмором. Это моя Третья симфония для скрипки, оркестра и хора. Мне хотелось создать музыкальный аналог “Алисы в стране чудес” - сочинение, которое могло бы привлечь и детей, и взрослых, и при этом детьми и взрослыми воспринималось бы по-разному. Скажем, Алиса ест грибы и после этого у нее случаются очень странные видения. Ребенок это воспринимает по-своему, а взрослый понимает разные уровни подтекста. Так и с музыкой. Дитя-менестрель символизирует вечного ребенка, сохранившего детскость восприятия. С другой стороны, менестрель-музыкант - это бард, который путешествует по разным странам и делится невероятными историями и открытиями. Каждая часть Симфонии посвящена какому-то существу, и с каждым из этих существ что-то не так. Они все какие-то странные. Например, Corpor Ant - корпоративный муравей, который трудится день и ночь, забыв про радости жизни... Дитя-менестрель - наш проводник по чудесному миру фантазий. Кроме этого, мне хотелось прикоснуться к английской традиции абсурдистской поэзии, которая практически полностью отсутствует в поэзии русской. Есть Хармс, но огромного слоя детской литературы, посвященного абсурдным, часто гротескным героям, нет. Мне было очень интересно создать что-то новое в этом жанре.

- Мне кажется, вы пишете очень грустные стихи и сочиняете очень грустную музыку. Внутри нее есть место улыбке, сарказму, радости, надежде, всему на свете, но послевкусие все равно грустное. Легкое ощущение печали...

- Я думаю, это зависит от сочинения. Слезы с улыбкой, улыбка со слезами...

- Из какого сора растут стихи (применительно к вам еще и симфонии, пьесы, оперы, балеты, концерты), не ведая стыда? Как вы сочиняете, откуда черпаете вдохновение? Это как-то возможно объяснить?

- Есть разные варианты ответа. Могу ответить просто, как Бах: “Я очень много работаю”. В этом большая доля правды, без работы ничего бы не было. Я работаю в разных направлениях. Для меня живопись и скульптура стали частью работы над крупными произведениями. Во-первых, я это делаю вместо того, чтобы ходить к психотерапевту. Намного более эффективно. Во-вторых, это возможность посмотреть на работу с другой стороны, то есть сохранить свежесть восприятия. У меня есть картины и скульптуры, связанные с тем же Гоголем, с тем же менестрелем. Вот одна история. У меня есть скульптура, которую я сделала во время работы над оперой “Гоголь”. Она называется “Лунный всадник”. Там животное типа пантеры, на нем сидит некая фигура, напоминающая Месяц. В опере Месяц стал существом, наблюдающим за Гоголем. Он не поет, но появляется, и с ним связана тема скрипки. “Лунный всадник” стоял у меня над кроватью как химера, как существо, охраняющее от кошмаров, но само при этом являющееся кошмаром. Как химеры Нотр-Дама, задача которых - отгонять нечистые силы, но если на них посмотреть, то можно испугаться. Когда я стала работать над “...менестрелем”, я подумала: “Это же то самое странное существо, которое должно стать частью Симфонии”. Поэтому одна из частей Симфонии так и называется - “Лунный всадник”, о существе, которое оберегает тех, кто невинен, а тому, кто сделал что-то плохое, посылает кошмар. Опера “вдохновила” скульптуру, а скульптура - Симфонию. Все связано... Занятия разными видами искусства требуют полной отдачи. Конечно, это постоянная нехватка времени, но в моем случае разные ипостаси творчества необходимы друг другу.

- Что первично для вас в творчестве - голова или сердце? Музыка, поэзия рождается на эмоционально-чувственном уровне или необходимо “поверить алгеброй гармонию”?

- Зависит от того, как этот процесс происходит. Когда возникает первая идея, первый набросок сочинения, тебе самому надо стать инструментом. Это правило работает независимо от того, что рождается: стихотворение или симфония. Произведение использует тебя для своего написания.

- Как у Бродского: “Поэт - инструмент языка”.

- Так и есть. Очень важно самому стать проводником сочинения, не “вставлять ему палки в колеса”. У меня есть ощущение, что произведение уже на каком-то уровне существует, но у него еще нет “тела”. “Тело” - это либо музыкальная материя, либо слова, краски, глина. “Телу” нужно дать форму, структуру. Это верхний уровень пирамиды. Дальше - вопрос профессионализма, труда, деталей. Самое большое время в работе композитора занимает последний этап - редакционная работа.

- Вы себя ничем не ограничиваете, когда сочиняете?

- При заказе музыки у меня полная свобода. Оговариваются только длительность сочинения и используемые инструменты, чтобы знать, нужно ли нанимать дополнительных музыкантов. В случае с “Записками сумесшедшего” был стандартный симфонический оркестр. Мне нравится продолжительность концерта в тридцать пять - сорок минут. Как я заполню это время, зависит от меня.

- Кто ваши духовные учителя в поэзии?

- Для меня в свое время очень большую роль сыграл Бродский. Когда я открыла его поэзию, мне было тринадцать лет. Его стихи стали для меня колоссальным откровением. Когда я приехала в Нью-Йорк, мне очень хотелось с ним встретиться. Я уже тогда писала стихи и хотела узнать его мнение. Мне удалось узнать его адрес, и я послала ему несколько стихотворений. Письмо девочки из Челябинска вполне можно было бы проигнорировать, однако мы встретились, и он серьезно отнесся к моему творчеству. Я навсегда сохранила огромную благодарность ему... Вот такие люди встречались на моем пути - Бродский, Юрский. Невероятно цельные, глубокие и вместе с тем открытые. Огромную роль в моей жизни сыграл Гидон Кремер. Опять-таки, он не прошел мимо. Услышав мои сочинения, Гидон, не задумываясь, пригласил меня в Локенхаус (в 1981 году в этом австрийском городе Кремер организовал Фестиваль камерной музыки. - Прим. автора.). Не просто так, а в качестве композитора-резидента. Я была тогда еще студентка. После этого мы вместе гастролировали.

С Лерой Ауэрбах я не прощаюсь. О ее сотрудничестве с Джоном Ноймайером и балете “Русалочка”, который в апреле покажет в Чикаго Балет Джоффри, читайте во второй части нашей беседы.

Фотографии к статье:

Фото 1. Лера Ауэрбах. Фото - Рафаэль Де Стелла

Фото 2-3. Лера Ауэрбах. Фото - Раньеро Тацци