Олег Дорман: О Лилианне Зиновьевне и “породе людей вокруг Лунгиных”

...Все начиналось с “Малыша и Карлсона” - повести, прочитанной им в шесть лет и ставшей одной из главных книг в его жизни. “Это книга о недостижимой жизни, которая протекает рядом; книга, полная необычайного обаяния, гуманности, веселья, игры и обаятельного духа свободы. Я был маленьким, но смекнул, что книга была сочинена в Швеции, а я ее читаю по-русски, и она мне кажется совершенно родной, русской книгой. Я запомнил имя переводчика – “Л.Лунгина”.”
Потом он обращал внимание на другие книги в ее переводе. Став старше, прочел “Пену дней” Бориса Виана, “Слово безумца в свою защиту” Августа Стриндберга, повести Макса Фриша... А потом лично познакомился с ней – удивительной Лилианной Лунгиной...

Знакомьтесь: режиссер фильма “Подстрочник” Олег Дорман. Разговор с Олегом Вениаминовичем я начал с того, что поздравил его с получением премии “Ника” в специальной номинации “За вклад в развитие телевизионного киноискусства” и спросил, какое значение имеет для него эта премия.

- Премия “Ника” была создана людьми, предпочитавшими свободу благополучию, и больше уважавшими человека, чем власть. Такая премия мне во всех отношениях дорога. Для меня это самая большая премия, которую может получить российский кинематографист.
- Как вы думаете, как бы отнеслась к этой премии Лилианна Зиновьевна?
- Эта премия в полной мере адресована именно ей, а не мне. Я воспринимаю себя как человека, который получает ее премию. Она была бы счастлива ровно по тем же причинам, о которых я сказал.

“Ты никогда не знаешь, к чему может привести неудача”

- Олег Вениаминович, как так получилось, что вы с первого раза не поступили во ВГИК?
- Меня не приняли по довольно смешной причине. Вместе со мной поступал сын одного известного режиссера, и набиравший мастерскую Марлен Мартынович Хуциев счел, что этот парень не подходит ему как студент. Отец парня стал давить на ректорат. Для того, чтобы избавиться от этого давления, ректорат организовал публикацию фельетона в газете “Вечерняя Москва”. Нечего, мол, принимать в институт сыновей режиссеров - заслуги отцов на них не распространяются. А мой отец тоже кинорежиссер. И хотя я прошел экзамен “на отлично”, Хуциев решил не “дразнить гусей” и не принял меня. В результате жертвой этого фельетона пал я. Это было, конечно, чудовищно несправедливо, но как говорит нам Лилианна Лунгина: “Ты никогда не знаешь, к чему может привести неудача”. В данном случае неудача привела к тому, что меня приняли на заочное сценарное отделение на курс Семена Лунгина, автора сценария (вместе со своим другом Ильей Нусиновым) таких фильмов, как “Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!”, “Внимание, черепаха!”, “Жил певчий дрозд”, “Агония”. Студентов-москвичей Лунгин принимал у себя дома, и там мы познакомились с его женой Лилианной Зиновьевной. Постепенно мне удалось завоевать ее расположение, и мы подружились.

“Приходи к завтраку. Рассказ будет долгий”

- Почему вы решили записать воспоминания Лилианны Зиновьевны?
- Все началось с того, что в 1990 году книга воспоминаний Лунгиной “Московские сезоны” была названа читателями журнала “Elle” лучшей документальной книгой года во Франции. Я спросил Лилю, почему бы не перевести книгу на русский язык и не издать здесь. (Я не из фамильярности, а для краткости говорю “Лиля”. При жизни я, конечно, называл ее Лилианной Зиновьевной.) Она сказала, что для своих нужно писать совершенно иначе, для разговора со своими нужна другая мера искренности и глубины. Лиля полагала, что она не готова писать такую книгу на русском языке. Тогда я попросил ее рассказать историю ее жизни. Она не сразу согласилась и сказала: “Приходите к завтраку. Рассказ будет долгий”. Я пришел к завтраку, потом - на следующее утро, потом еще раз... Рассказ о жизни Лилианны Зиновьевны произвел на меня такое впечатление, что вечерами, приходя домой, я записывал ее воспоминания. Записывал просто так, без всякой цели. У меня было такое чувство, что это не может быть только моим достоянием. Наверно, такие чувства испытывал первый человек, которому Гомер рассказал Илиаду.. Когда рассказ закончился, мы с Семеном Львовичем (а он сидел с нами и участвовал в разговоре) переглянулись, и он сказал: “Представляешь, какой поразительный художественный фильм можно сделать!”
- Я удивляюсь, почему такого фильма не сделал их сын Павел Лунгин?
- Поскольку в семье Лунгиных росло два режиссера – Павел и Евгений, то такой вопрос я задал сразу, когда возникла идея на основе воспоминаний Лунгиной сделать документальный фильм, и получил отрицательный ответ. Делать фильм о маме или папе – особое предприятие, не каждый на него решится. К тому же от фильма Лилианна Зиновьевна поначалу наотрез отказалась. Мне это очень понравилось, потому что, мне кажется, нормальный человек не должен хотеть выставлять свою жизнь напоказ. Это не вполне нормальное желание... Шло время, я продолжал ее уговаривать, она продолжала отказываться. Прошли годы, не стало Семена Львовича, и в какой-то момент то ли я, то ли она, то ли мы вместе вернулись к нашему разговору. И вдруг она сказала: “Давайте попробуем”. Вот этот подход – “давайте попробуем” – оказался наиболее плодотворным.
- Почему для съемок Лилианны Зиновьевны вам понадобился Вадим Юсов?
- Мне необходим был Портрет, а без Юсова это сделать было совершенно невозможно. “Я понимаю, - сказал я ему, - что неприлично обращаться к вам с предложением снимать бесплатно. Но, я думаю, что это замечательная история, и мне бы очень хотелось, чтобы вы в ней поучаствовали.” Юсов прочитал описание будущей картины и согласился. Одна старая камера (вторая сломалась на второй день съемок) и нехитрый свет, которого Вадиму Ивановичу оказалось достаточно, чтобы творить чудеса, – вот и все, с чем мы начали съемку. Вместе с Вадимом Ивановичем пришли два проверенных человека, с которыми мы давно вместе работали: звукооператор и помощник. Атмосфера была крайне располагающая... В течение пяти или шести дней мы приезжали к Лиле и работали. К вечеру первого дня по своей реакции и по реакции тех людей, которые приехали со мной, мы поняли, что не ошиблись. Так началась история нашего фильма.

“Зрителям это не нужно”

- Вам не пришлось делать каких-то дополнительных шагов, чтобы разговорить Лилианну Зиновьевну? Она сразу пошла на контакт?
- Разговор всегда трудно начинается, если это разговор о существенных, особенно о самых главных вещах. Конечно, это было совсем не просто, но постепенно корабль тронулся и, рассекая волны, поплыл...
- Вы сняли рассказ Лилианны Зиновьевны, а потом началась история ваших мытарств...
- В общем, да, хотя я стараюсь так к этому не относиться. Я совершенно искренне считаю, что мне никто ничего не должен. Это только мои проблемы, и никто не должен в этом участвовать. К сожалению, в кино невозможно самостоятельно получить результат. Поэт сочинил стихотворение, прочитал друзьям, положил в письменный стол и, как мне кажется, может быть абсолютно удовлетворен. То же самое можно сказать про живописца, композитора, писателя. А кинорежиссер не может закончить свой труд сам. Так как Лилина жизнь прошла через множество стран, нам надо было поехать в эти страны, кое-что поснимать... Конечно, я был вынужден искать деньги. Получал отказы, встречался с полным равнодушием...
- Получая “Нику”, вы сказали, что Михаил Швыдкой был в числе тех, кто отказал вам в показе фильма. Вы помните, в каких выражениях был получен отказ?
- Выражения всех чиновников были скупы и малословны. Мне говорили одно: зрителям это не нужно.
- Как вы жили все эти годы?
- К счастью, случилось так, что в драматургической мастерской, в которой я учился у Семена Львовича, вместе с ним преподавала легендарный киноредактор Людмила Владимировна Голубкина. Она пригласила меня вести вместе с ней мастерскую на Высших сценарных и режиссерских курсах – ту самую, в которой когда-то преподавал Семен Львович. Я получил замечательную возможность не покидать кино, честным трудом зарабатывать деньги и не соглашаться на халтуру.
- А как вы все-таки нашли деньги?
- Однажды мой приятель рассказал мне о новой японской видеокамере, которая снимает как профессиональный “Бетакам”, а стоит в двадцать раз дешевле. Как только это выяснилось, я понял, что мы доснимем фильм своими силами. Здесь я хочу рассказать о двух совершенно замечательных людях, которые помогли нам найти средства. Первый – литератор Феликс Дектор. Старшему поколению читателей он известен как переводчик книг литовского писателя Ицхокаса Мераса, в том числе романа “Вечный шах”. Дектор первым опубликовал (разумеется, за границей, в Израиле) “Черную книгу” Гроссмана и Эренбурга. Дектор помог нам материально, хотя человек он совсем небогатый. А еще нам помогла замечательный режиссер Инна Туманян. Она завещала какую-то небольшую сумму из своих более чем скудных средств на то, чтобы мы могли продолжить съемки... Когда деньги были найдены, я отправился к Вадиму Ивановичу и предложил ему доснимать картину, однако он меня убедил в том, что ехать необходимо мне. Я согласился и закончил съемки фильма. Когда картина была готова, для меня всякие печали закончились. После десяти лет для меня было уже несущественно, когда и кто ее посмотрит.

“Присутствие Вуди Аллена делает жизнь терпимее”

- Но вы предлагали готовый фильм телекомпаниям?
- Предлагали, и они точно так же, механически отказывали. Ну а историю появления фильма на телевидении, наверно, интересующиеся знают. Диски попали в руки к Григорию Шалвовичу Чхартишвили. Ему фильм понравился, он показал его своему младшему товарищу Леониду Парфенову, а тот - своим бывшим коллегам по НТВ. Они сейчас возглавляют канал “Россия”. По рассказу Лени, как только они посмотрели фильм, они тут же приняли решение его показать.
- Действительно, история появления фильма на канале “Россия” хорошо известна. Гораздо менее известна история, которая предшествовала вашей встрече с Чхартишвили. В одном из интервью вы сказали, что появлению фильма вы обязаны Вуди Аллену...
- Я перевел несколько рассказов Вуди Аллена и показал их потрясающему, лучшему в мире переводчику с польского языка Ксении Яковлевне Старосельской. Она предложила показать рассказы Вуди Аллена в книжном издательстве “Иностранка”, созданном при журнале “Иностранная литература”. Возглавляла это издательство очаровательная Варя Горностаева. Потом мы подружились, работали вместе и выпустили не одну книжку Вуди Аллена. Вот она и показала фильм “Подстрочник” своему другу Григорию Чхартишвили. Они дружат семьями, Варин муж – замечательный журналист Сергей Пархоменко.
- Кроме кино, вы еще занимаетесь переводами?
- Мне очень хотелось перевести на русский язык рассказы Вуди Аллена. А после того, как вышла книга с рассказами, мне прислали из Америки пьесы Аллена. Пьесы оказались очень хороши, и я не пожалел, что взялся за эту работу. Мне кажется, присутствие Вуди Аллена делает жизнь терпимее.

“Дневник на клочках”

- Олег Вениаминович, я знаю, что у вас остались фрагменты, которые не вошли в окончательный вариант фильма. Что в них?
- Все, что есть в этих фрагментах, опубликовано в книге “Подстрочник”, которая вышла в издательстве “Корпус”. Она примерно на треть больше, чем фильм. История с этой книгой говорит о том, насколько люди, определяющие, что нам смотреть и что нам читать, не знают аудиторию. На протяжении нескольких (кажется, четырех) месяцев книга “Подстрочник” является бестселлером номер один в Москве и Санкт-Петербурге. Она даже обошла новые книги Акунина и Дэна Брауна. Этот факт для меня поразителен. За эти годы я испытывал чувства, что людей, для которых это важно, больше не существует, что наши интересы минимальны и незаметны на общем фоне, что мы представляем ничтожно малую величину, которая не имеет никакого значения. Оказалось, ничего подобного! Оказалось, есть большое количество людей, которые готовы платить, должен сказать, немалые деньги за эту книгу. Для меня это колоссальное открытие!
- Как вам кажется, жизнь и судьба Лилианны Зиновьевны уникальна или в ее поколении каждая жизнь уникальна?
- Я думаю, в любом поколении каждая жизнь уникальна. Одно из самых существенных переживаний человека – вдруг внезапно понять, что ты единственный, что вся ответственность возложена только на тебя, и больше никто никогда и нигде ее не разделит, и в этом смысле хотя бы на мгновение поразиться мысли, что мир не смог обойтись без тебя: без такого маленького, растерянного человека. Иногда в этом есть какое-то возвышающее чувство.
- Я посмотрел фильм и подумал, как было бы здорово, если бы, скажем, Фаина Георгиевна Раневская рассказала бы о своей жизни. Как много вообще было у нас великих старух и стариков, которые могли бы рассказать о своей жизни, и как жалко, что они уходят, а у нас остается слишком мало воспоминаний…
- Фаина Георгиевна долгие годы делала отчаянную вещь – она писала записочки, совершенно не предполагавшиеся для печати. Писала на клочках, на полях газет, на почтовых конвертах. Когда с моим старшим другом и учителем Алексеем Евгеньевичем Габриловичем мы делали фильм “Вспоминая Раневскую”, я оказался в ее архивах в ЦГАЛИ и первым прочитал то, что сейчас имеют счастье читать миллионы людей в книге “Дневник на клочках”. Я прочитал эти клочки, и это стало одним из решающих потрясений жизни. Это был дневник великого и совершенно одинокого человека. Раневская при всей ее актерской популярности - человек фантастически штучный, глубокий, интеллигентный, высокообразованный. Таких актеров больше нет и, наверно, долго не будет... И опять же, оказалось, что книга “Дневник на клочках” невероятно популярна. У нее миллионные тиражи, и уже лет восемь она продается в книжных лавках на вокзалах – высшее признание популярности.

“Я хотел думать, что я ему помогаю”

- Ваш отец – известный кинорежиссер Вениамин Дорман. Я вспомню только его самые известные картины - “Ошибка резидента”, “Судьба резидента”, “Земля, до востребования”, “Пропавшая экспедиция”, “Разорванный круг”. Как отнесся Вениамин Дорман к решению сына пойти по его стопам?
- С тревожным доверием, я бы так сказал. Невозможно не тревожиться за ребенка, который выбирает себе непроложенную стезю и идет, по существу, в темный лес. Но тем не менее папа никогда не возражал. Наоборот, он всячески меня призывал к максимально серьезному отношению к этому делу. Но призывать тут было нечего. Я видел, как работает он, и все мне было ясно.
- А вы помните, когда вы решили стать режиссером?
- Мне кажется, в утробе матери. Я не помню никаких других желаний, кроме желания заниматься этим исключительно странным делом. Это не значит, кстати, что я был прав и не ошибся в своем выборе. С восьмого класса я ездил с отцом в съемочные экспедиции: на одной картине я работал в монтажной, на другой – в съемочной группе. У меня была любительская камера, и я снимал свое кино про то, как они снимают свое кино. Я себя чувствовал кинорежиссером.
- Вы ему помогали, конечно...
- Я хотел думать, что я ему помогаю. Надеюсь, что не мешал. К сожалению, я недолго смог с ним поработать. В 1988 году его не стало. Он умер совсем молодым человеком – ему только исполнилось шестьдесят лет.
- Какой фильм стал вашим дебютом в кино?
- А что считать дебютом? Я начал снимать фильмы на любительскую камеру, когда мне было двенадцать лет. В девятом классе мы с моими одноклассниками сделали полнометражный игровой фильм по пьесе Александра Хмелика “А все-таки она вертится”. Я думаю, эту картину вполне можно назвать моим режиссерским дебютом. А моей дипломной работой стал фильм “Этюд освещения”.

“Что здесь делают все эти люди? Это ведь моя книга!”

- Какие фигуры мирового кино оказали на вас влияние?
- Я настолько не ощущаю себя никакой фигурой, что совершенно нелепо ставить себя в ряд с теми людьми, теми богами, в свете которых живу. Это был бы настоящий гротеск, если бы я стал хоть как-то вписываться в этот ряд. Ни в коем случае! Я лучше промолчу.
- Задавая этот вопрос, я ожидал, что вы назовете Федерико Феллини, его фильм “Восемь с половиной” и героя Марчелло Мастрояни – режиссера Гвидо Ансельми...
- Слышать мне это от вас заменяет получение “Оскара”. Это имеет личное отношение ко мне, не к моей работе. Спасибо вам большое! Это вы сказали.
- Вышел фильм “Подстрочник”, выпущена книга. Вы до сих пор болеете этой темой или для вас эта история стала фактом биографии и в ваших планах уже новые сценарии, задумки, фильмы?
- Я не болел - я выздоравливал этой темой! Эта история всегда будет со мной. Замечательно рассказывала Джоан Роулинг: “В огромном книжном магазине, где я раздавала автографы, ко мне подошла одна девочка и сказала: “Что здесь делают все эти люди? Это ведь моя книга!”” Совершенно то же самое я чувствую все эти годы. Это ведь моя книга!
- Может быть, когда у вас будет идея нового фильма, в материальном плане вам будет легче найти спонсоров?
- У меня нет чувства, что мое положение каким-то образом изменилось. Люди, которые были бы готовы вложить деньги в кино, имеют в виду вложить их, во-первых, естественно, в успех, а во-вторых, в повторение “Подстрочника”. Девять из десяти продюсеров рассуждают таким образом. Их интересует повтор. Они не понимают, что единственная надежда на успех, в том числе и коммерческий, заключается в абсолютной смелости, безоглядности и, извините за глупое слово, оригинальности.
- Значит, все сначала?
- Я уверен, что все сначала.

Сергей Элькин

Фотография к статье: Лилианна Зиновьевна и Семен Львович Лунгины

“ТЕТ-А-ТЕТ”: Эти “немодные” вопросы...

30 апреля, 1 и 2 мая театр “ТЕТ-А-ТЕТ” представляет премьеру - спектакль “Степь” по пьесе “Чморик, или Подсобное хозяйство” Владимира Жеребцова.

Когда журналист из Стерлитамака - небольшого города в ста тридцати километрах к югу от Уфы – Владимир Жеребцов взялся за перо и решил попробовать свои силы в драматургии, он вряд ли ожидал ТАКОГО успеха. Пьеса “Чморик...”, впервые показанная на Первом фестивале современной пьесы “Новая драма” (тогда этот фестиваль еще назывался Декадой) в Москве в марте 2003 года, поразила критиков и зрителей. Как говорится в таких случаях, автор проснулся знаменитым. Театральный критик Марина Шимадина (газета “КоммерсантЪ”) пишет о “Чморике...” так: “Несмотря на вроде бы привычный для сегодняшнего театра чернушный антураж - серые беспросветные будни на подсобной свиноферме воинской части недалеко от космодрома Байконур, авгиевы конюшни вместо секретных полигонов и заготовка помоев для скота вместо запуска ракет, - проблематика пьесы кажется какой-то несовременной. Ее главному герою, младшему сержанту Хрусту, приходится сделать нелегкий выбор между законом волчьим, повсеместно царящим в армии, и человеческим, между честью и бесчестьем, в конце концов – между подлой жизнью и совсем не героической смертью. Сейчас таких тем, да и, пожалуй, таких слов стараются избегать”. Марине Шимадиной вторит Ирина Леонидова (газета “Культура”): “Молодые драматурги частенько стараются самовыразиться на все сто, усердно “окучивая” постмодернистские приемчики, полагая, что эпатажные выверты - гарантия успеха. Хорошим тоном считается сочетание подросткового цинизма и старческого брюзжания на тему “Так жить нельзя!”. “Чморик...” - удивительно приятное исключение. Пьеса формально проста, ясна, отчасти наивна и очень эмоциональна. Но копни глубже - и откроется ее многослойность, неоднозначность, и вечные вопросы отыщутся в самых наиреальнейших ситуациях. Ответы же не прописаны крупным шрифтом, а остаются “за кадром”. Ясно одно: все это не выдумано, а пропущено через себя, свое авторское и человеческое “я””.
Согласитесь, не каждому драматургу удается прочитать о себе такие рецензии! Но и это еще не все. Всегда неравнодушный к современной драматургии Олег Табаков сразу после инсценированной читки объявил о постановке спектакля, и 11 сентября 2003 года в его Театре-студии, знаменитой “Табакерке”, состоялась премьера. Спектакль получил название “Солдатики”. После московской премьеры пьеса “пошла гулять” по России, и имя Владимира Жеребцова стало одним из ярких открытий последних российских театральных сезонов. Сегодня о нем говорят как о продолжателе традиций Александра Вампилова в русском театре.
Предстоящие спектакли станут премьерой пьесы Жеребцова в Америке.
Есть ли выбор между честью и бесчестьем? На что один человек способен для другого? Может ли он преодолеть свой страх, привычку быть как все, пресмыкаться перед сильнейшим? Эти “немодные” вопросы оказались актуальными для сегодняшнего российского театра. Надеюсь, что они окажутся актуальными и для зрителей театра “ТЕТ-А-ТЕТ”, и драматургия Владимира Жеребцова найдет отклик в Чикаго.

В спектакле заняты Илья Приказчиков, Сергей Межеричер, Дмитрий Вишневский, Инна Карпов, Марина Музыченко, Леонид Евский, Вячеслав Колесников, Кирилл Бурцев, Дмитрий Снежков, Шехад Мухич, Дмитрий Пригоренко.

30 апреля и 1 мая, 8.00 pm; 2 мая, 2.00 pm (в этот день состоится специальный бесплатный показ спектакля для ветеранов, участников Великой отечественной войны, пенсионеров. Спектакль посвящен 65-летию великой Победы).
The Next Theater, 927 Noyes Street, Evanston, IL 60201. Справки и заказ билетов по телефону 312-595-5600 и на сайте театра www.tetatetchicago.com.

Дэвид Копперфильд

Только два дня и три представления проведет в Чикаго великий маг, фокусник и волшебник Дэвид Копперфильд. В программе “вечера великой иллюзии” (так называется шоу Копперфильда) – полет волшебника над сценой, проход его через стальную решетку и еще много удивительных и неповторимых подвигов и приключений.
В Чикаго хорошо помнят Копперфильда. Тогда, правда, у него не было этого яркого псевдонима героя диккенсовского романа. Его имя было попроще – Додик Коткин. Именно с Чикаго началась всемирная слава волшебника. Он участвовал в шоу “Волшебник”, где не только показывал фокусы, но и играл, пел, танцевал... Ему было восемнадцать лет, он мечтал стать первым, и именно “Волшебник” стал поворотным пунктом в развитии его карьеры. Коткин-Копперфильд перестал работать, как все, и превратил каждый свой выход, каждый фокус, каждый трюк в уникальное и неповторимое шоу. Между номерами Дэвид выходил из роли волшебника и просто разговаривал со зрителями. Вскоре Чикаго стал тесен волшебнику, и он отправился покорять мир. Копперфильд прыгал с Ниагарского водопада, передвигал статую Свободы, проходил сквозь Великую Китайскую стену, разрезал себя и других пилой, проходил сквозь огонь и воду... Говорят, он может даже менять погоду. На одном из выступлений мага во Флориде в городе пошел снег. Я думаю, в Чикаго он наконец-то привезет настоящую весну. Ведь для него нет ничего невозможного!

7 мая, 8.00 pm; 8 мая, 4.30 и 8.00 pm.
Cadillac Palace Theatre, 151 West Randolph Street, Chicago, IL 60601, справки и заказ билетов по телефону 800-775-2000. Подробная информация – на сайте www.BroadwayInChicago.com.

“Billy Elliot”

На сцене Ford Center for the Performing Arts, Oriental Theatre продолжается показ бродвейского мюзикла Элтона Джона “Билли Эллиот”, созданного по мотивам одноименной книги Ли Холла и фильма 2001 года Стивена Долдри.
Действие мюзикла происходит в Англии в 1984 году во время забастовки шахтеров. Главный герой мюзикла – мальчишка Билли. Он вырос в шахтерской семье, но смыслом жизни для него становится балет.
Мюзикл “Билли Эллиот” получил десять премий “Тони”, в том числе – главный приз за лучший мюзикл 2008 года. Недавно журнал “Тайм” назвал его лучшим мюзиклом десятилетия. 16 апреля о мюзикле говорилось в шоу Опры Уинфри. В числе ее гостей был композитор Элтон Джон. Несколько дней назад было объявлено, что “Билли Эллиот” продлевает свое пребывание в Чикаго еще на пятнадцать недель. Мюзикл будет идти до 24 октября 2010 года.

Ford Center for the Performing Arts, Oriental Theatre, 24 W. Randolph Street, Chicago, IL 60601, справки и заказ билетов по телефону 800-775-2000. Подробная информация – на сайте www.BroadwayInChicago.com.

Павел Гомзяков: из городка Чайковский – в Чикаго

В конце апреля - начале мая в Чикагском симфоническом центре выступит российский виолончелист Павел Гомзяков. Предстоящие концерты станут дебютом музыканта в Америке. С Чикагским симфоническим оркестром под управлением Тревора Пиннока музыкант исполнит Виолончельный концерт Й.Гайдна. Я позвонил Павлу Гомзякову в Лиссабон, где он живет в настоящее время, и задал ему несколько вопросов перед предстоящими концертами в Чикаго.

- Виолончельный концерт Гайдна – Библия для виолончелиста. Его играют все и всегда. В чем, по-вашему, трудности исполнения этого концерта?
- Технически это очень сложный концерт, но главная сложность состоит в том, чтобы обойти клише, не начать играть общепринятые фразы, которые не пропущены через себя, через душу, через сердце. Я стараюсь выразить свою собственную трактовку этого концерта и свое отношение к этой музыке. Это очень важно. Ведь музыка – это диалог музыканта с композитором в присутствии большого количества людей.
- Сыграть концерт Гайдна – это был ваш выбор или предложение оркестра?
- Это предложение дирижера Тревора Пиннока.
- О нем говорят как о признанном мастере старинной музыки. Что вы можете сказать о его творческой манере?
- У него очень искренняя, естественная манера игры. Гайдна он играет без всяких барочных мод, которые приняты в последнее время. В игре Пиннока всегда присутствует человеческий фактор. Мы понимаем друг друга во фразировке, в стиле, в отношении к музыке. Я познакомился с ним в Италии, работал в Лондоне. Я благодарен ему за тот музыкальный кредит доверия, который он мне выдал, предложив сыграть Гайдна в Чикаго, и многого жду от нашего совместного музицирования. Не всем молодым российским музыкантам удается сыграть с чикагским оркестром.
- Совсем недавно в Чикаго состоялся дебют пианиста Кирилла Герштейна.
- Это мой старый друг, мы с ним вместе учились в Мадриде.
- Он учился у Башкирова...
- Да, в Мадриде знаменитая русская тройка педагогов: Шаховская, Башкиров, Брон. Мы вместе с ним занимались: он у Башкирова, я у Шаховской. Встречались за обедами и ужинами, а потом расходились по разным комнатам и занимались. Я очень уважаю Кирилла, восхищаюсь его умом, талантом, трудолюбием. Прекрасно, что до сих пор в музыке появляются такие личности. Значит, не все построено на менеджменте и взаимовыгодных договорах.
- А последним русским виолончелистом, игравшим с Чикагским оркестром, был Мстислав Ростропович. Так что у вас великий предшественник!
- Я учился у его первой ученицы Натальи Николаевны Шаховской. Ростропович готовил ее к конкурсу Чайковского, и в 1962 году она получила на нем Первую премию. Их сотрудничество продолжалось долгие годы. Когда он жил в Париже, а она была в Европе на зарубежных гастролях, они встречались по ночам, втайне от людей из Госбезопасности. Долгими вечерами Наталья Николаевна рассказывала мне о том, каким был Мстислав Леопольдович, как он занимался, на что обращал внимание, разучивая новые произведения. Я знаю много историй о нем из первоисточников.
- Расскажите, пожалуйста, о вашем детстве, ваших родителях.
- Я родился на Урале в маленьком городке, который называется Чайковский. Мама – хоровик, преподает в музыкальном училище, руководит камерным хором. Папа – врач-стоматолог. Моя сестра раньше меня начала заниматься на фортепиано, и вначале, видя ее мучения, я заявил, что музыкой заниматься не буду. Меня интересовали точные науки: математика, физика, химия. Но постепенно мама меня уговорила. В городском музыкальном училище работает прекрасный педагог. Три ее ученика впоследствии учились у Натальи Николаевны Шаховской – хороший результат для маленького провинциального городка. Я начал заниматься у нее и через какое-то время почувствовал вкус к музыке. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, в Чайковском проходил организованный Дмитрием Кабалевским детский музыкальный фестиваль. Я участвовал в этом фестивале, и меня услышал один из виолончелистов оркестра из Нижнего Новгорода. После моего выступления он подошел к моей маме и посоветовал показаться педагогу Мерзляковского училища. Идея вырваться из маленького городка и поехать учиться в Москву показалась мне очень любопытной, и в четырнадцать лет я отправился покорять столицу.
- Кто был вашим педагогом в Москве?
- Мне очень повезло с педагогами. Моим педагогом в Московской консерватории был профессор Дмитрий Миллер. Буквально с первых уроков у меня сложилось с ним плодотворное сотрудничество по принципу: молодой музыкант – зрелый музыкант. Я занимался с ним три-четыре раза в неделю. Он уделял мне много времени, в последний год даже называл меня “сынок”. За год до окончания консерватории он сказал мне: “Ты знаешь, тебе нужна “свежая кровь”, тебе нужно уйти к новому педагогу”. После такого честного признания с его стороны я поехал к Наталье Николаевне Шаховской, у которой давно хотел заниматься. В тот год, когда я поступил в консерваторию, Наталья Николаевна ушла из нее, и я смог с ней позаниматься в Мадриде. Наша учеба продолжалась четыре года, и до сих пор я езжу к ней за советами. Недавно я показывал ей Концерт Гайдна... Когда я начал серьезно заниматься сюитами Баха, история повторилась. Наталья Николаевна сказала: “Я поговорю с Филиппом Мюлером. Поезжай-ка ты к нему”. И я поехал в Парижскую консерваторию заниматься у лучшего французского педагога.
- Как преподают в Париже?
- У Филиппа Мюлера совершенно отличная манера преподавания. У Миллера и Шаховской я занимался по четыре с половиной часа в день, не упуская ни единой детали, ни единой ноты, а Филипп дал мне полную свободу творчества, и на базе, накопленной занятиями с Миллером и Шаховской, я начал работать сам. С Мюлером мы работали над Бахом, французской музыкой, разучивали современные произведения.
- Как вы оказались в Лиссабоне?
- Три года назад я познакомился с португальской пианисткой Марией Жоао Пиреш. Она предложила создать дуэт, и последнее время мы выступаем вместе. На фирме “Deutsche Grammophon” мы с ней записали Сонату Шопена для виолончели и фортепиано. Это была моя первая запись, и она была номинирована на премию “Грэми”. А оказался я в Лиссабоне потому, что португальское правительство предложило мне иметь резиденцию в Лиссабоне, за двадцать четыре часа оформило все необходимые документы и вскоре предоставит португальское гражданство. Я пошел на это, чтобы не иметь проблем с визами. Из-за этих проблем мне пришлось отменить концерт в Вене, у меня были неприятности в Ирландии... Каждый раз мне приходится тратить время на оформление документов. Европейский паспорт мне поможет путешествовать.
- Но от российского гражданства вы не отказываетесь?
- Нет. Если бы они предложили поменять российское гражданство на португальское, я бы отказался. У меня в России родители, много друзей...
- Вы выступаете в России с концертами?
- К сожалению, концертов в России после конкурса Чайковского 2002 года, на котором я получил Специальный приз, у меня практически не было. Это меня, конечно, задевает, но, я думаю, в какой-то момент это произойдет. Я очень на это надеюсь. Мне бы хотелось играть в России. Собственно говоря, я начал играть с лучшими оркестрами в Европе последние три года. У меня был дебютный концерт в зале Концертгебау в Амстердаме, и директор зала сказал мне, что я стал третьим виолончелистом после Ростроповича и Йо Йо Ма, которые играли там сольные концерты. У меня прошли концерты в Париже в зале на Елисейских полях, в Токио с оркестром Сейджо Озавы... Надо просто запастись терпением.
- Запасемся терпением и мы. Хотелось бы услышать ваш дуэт с Марией Жоао Пиреш в Чикаго.
- Раньше Мария Жоао много играла в Америке, но когда Буш пришел к власти, отменила американский тур с оркестром Концертгебау, отменила сольные выступления в Карнеги-холле, концерты с Чикагским оркестром и последнее десятилетие не играла в Америке по политическим причинам. Когда президентом стал Барак Обама, она была очень рада, и, возможно, ее выступления в Америке возобновятся.
- Это лишний раз доказывает, что музыканты имеют активную гражданскую позицию.
- Во всяком случае, они не должны идти на компромисс со своими взглядами в угоду карьере. Когда я получил письмо от Тревора, я сказал ей, что у меня состоятся концерты в Чикаго, и услышал в ответ: “Поезжай. Чикагский оркестр – лучший оркестр в Америке”. Я с нетерпением жду встречи с этим оркестром.

Nota bene. Концерты Павла Гомзякова и Чикагского симфонического оркестра под управлением Тревора Пиннока состоятся 29 и 30 апреля, 1 и 4 мая в Симфоническом центре по адресу: 220 S. Michigan Ave, Chicago, IL 60604. Билеты можно заказать по телефону (312) 294-3000 или зарезервировать на Интернет-сайте http://www.eurochicago.com/sites/dd.html.

PS.
Выражаю благодарность пресс-службе Чикагского симфонического оркестра за помощь в организации интервью.

Браво, “Campanella”!

На недавно прошедшем в Нью-Йорке, в церкви святого Бартоломея хоровом фестивале (The National Invitational Choral Festival - Festival of Gold) огромного успеха добился чикагский хор “Campanella”. Он занял первое место в своей возрастной категории и общее второе место среди всех участников конкурса! По итогам фестиваля хор “Campanella” получил 97.67 из 98 баллов. По словам артистического директора Майкла Хаффа, это – “самый высокий бал, который получил детский коллектив за семнадцать лет существования фестиваля”.
Фестиваль был очень представительным. В нем приняли участие более тридцати коллективов из Америки и Канады. Хоры представляли школы и общественные колледжи. В жюри входили музыканты высочайшего класса, профессора университетов с мировым уровнем. Вот лишь несколько комментариев членов жюри: “Прекрасный звук и великолепное интонирование.” (Мак Вилберг) “Очень профессиональное исполнение.” (Эдит Копли) “Выдающаяся чистота звука. Очень музыкальное исполнение.” (Лин Гакл)
Для заключительного концерта были отобраны восемь лучших коллективов, в том числе хор “Campanella”. Малышам из Чикаго стоя аплодировал весь зал. Это был настоящий триумф!
В Хоре “Campanella” занимаются дети от семи до четырнадцати лет. Коллектив создан усилиями замечательного хормейстера, педагога, энтузиаста своего дела Марианны Косой. Огромную роль в успехе хора сыграли концертмейстер Наталья Коган и гитарист Михаил Сычев.
Газета “Chicago Review” и ваш корреспондент поздравляет хор “Campanella” с большой победой и желает дальнейших творческих успехов. Так держать!
В эти дни хор “Campanella” проводит последние репетиции перед новым концертом. 24 апреля в 7.30 pm в уютном зале Unitarian Church of Evanston хор представляет программу, в которой прозвучат хоровые произведения Дж.Перголези и Б.Бриттена и русская народная хоровая музыка, фортепианные трио В.А.Моцарта и Ф.Шуберта, виолончельная музыка, сочинения для гитары. В коцерте примут участие известные чикагские музыканты: Сара Су Джонс, скрипка; Назар Джирун, виолончель; Татьяна Степанова, фортепиано; Михаил Сычев, гитара.

Unitarian Church of Evanston, 1330 Ridge Avenue, Evanston, IL 60201, справки по телефону 847-401-0754.

Гастроли Санкт-Петербургского Малого драматического театра в Чикаго

Состоявшиеся в марте гастроли Санкт-Петербургского Малого драматического театра – театра Европы в Чикаго – событие исключительное! Впервые за многие годы мы увидели не очередную антрепризу, не самодеятельные и полусамодеятельные труппы с актерами, азартом и молодостью восполняющими отсутствие профессионализма, а настоящий, серьезный, русский драматический театр. Театр, где не заигрывают со зрителем, а уважают его; театр, в котором не боятся ставить Шекспира, Чехова, Гроссмана, О’Нила без осовремениваний и дешевых приемов; театр, которому удается снять штампы и наслоения десятилетий и вернуться к живому авторскому слову; театр, актеров которого отличает максимально честное, ответственное и серьезное отношение к своей профессии. За годы эмиграции мы почти забыли, что такой театр возможен, а молодое поколение зрителей этого и не знало.
Вот уже почти три десятилетия бессменным главным режиссером театра является Лев Абрамович Додин. Две трети актеров Малого драматического – его ученики. Актеры уважают своего режиссера, доверяют ему, не боятся экспериментировать, пробовать себя в самых неожиданных ролях, а сам Лев Абрамович называет свой театр актерским и растворяется в актерах, предоставляя им возможность выразить себя.
Многое в Малом драматическом непривычно для обычного театрального коллектива. Например, распределение ролей – далеко не главное событие. Главное – работа над материалом, обсуждение характеров героев, их поведения, поступков. На это уходят месяцы, а то и годы бесед, этюдов, репетиций. В начале репетиционного процесса все пробуют себя в разных ролях, и только по мере того, как выкристаллизовывается общий замысел спектакля, происходит распределение ролей.
В Малом драматическом не ставят однодневок, спектакли театра живут годами, а то и десятилетиями. До сих пор в репертуаре МДТ спектакли “Братья и сестры” Ф.Абрамова (премьера – 1985 г.), “Звезды на утреннем небе” А.Галина (премьера – 1987 г.), “Бесы” Ф.Достоевского (премьера – 1991 г.), “Пьеса без названия” А.Чехова (премьера – 1997 г.).
Работа над спектаклем не заканчивается после премьеры и не останавливается на гастролях. Продолжаются репетиции, продолжается поиск оптимального решения, а значит, спектакль продолжает развиваться. Не стал исключением и чеховский “Дядя Ваня”. Приехав в Чикаго, актеры познакомились со сценой Шекспировского театра и провели обычную репетицию. Не прогон спектакля, а именно полноценную репетицию.
А потом было пять удивительных спектаклей. Ваш корреспондент побывал на двух из них и готов подтвердить, что видел разные спектакли. Разные не по чеховскому тексту и мизансценам, а по атмосфере и поведению персонажей. Оба раза актеры Малого драматического театра играли завораживающе, и каждый раз, как необходимый элемент настоящего Искусства, возникало ощущение Чуда.
Декорации просты: деревянные стены, окно, несколько дверей, три стога сена на втором ярусе сцены. И наши любимые, до боли знакомые, такие близкие чеховские герои. Каждый со своей биографией, со своей трагедией, со своей жизнью...
“Дядя Ваня” Льва Додина и художника Давида Боровского – спектакль удивительно живой и невероятно красивый. Это спектакль, в котором “бьется пульс современной жизни” (выражение В.И.Немировича-Данченко, сказанное им о чеховской “Чайке”), спектакль с “легким дыханием” и любовью к авторскому слову. Пьесы Чехова так поэтичны, что читаются, как хорошие стихи. Не зря Лев Толстой назвал драматурга “Пушкиным в прозе”. Неважно, что в них нет действия, - в них есть настроение! “Дядя Ваня” - разговорная пьеса, в которой ничего, кроме приезда и отъезда профессора Серебрякова и его молодой жены Елены Андреевны, не происходит. Прогулки по саду, чаепития, распивание водочки под аккомпанемент гитары – вот и все развлечения. Очень легко сделать так, чтобы зрителям стало скучно. А скука – это даже не диагноз, это - приговор спектаклю. Скучные спектакли делали самые великие режиссеры. В Московском художественном театре ходит байка о том, как Горький, заглянувший в театр на спектакль “Мещане”, ушел в антракте со словами “Какая скукотища!”. А режиссером того спектакля был не кто иной как Станиславский. Как часто в последнее время мы видели скучного Чехова, и как замечательно, ярко, живо играют Чехова в МДТ! Никакой фальши интонаций, никакой тягостной внутренней пустоты. Перед нами - обыденная человеческая жизнь, в которой главные события происходят в молчании. В эти моменты доигрывается эмоция предыдущей сцены и предвосхищается эмоциональный взрыв следующей. “Выстрел ведь не драма, а случай... драма будет после...” - объяснял Чехов. Выстрел ничего не решает. Жизненная катастрофа происходит буднично, в череде одинаковых дней, в перестукивании счетов и за подсчетами запасов еды: “2-го февраля масла постного 20 фунтов... 16-го февраля опять масла постного 20 фунтов... Гречневой крупы...”
Лев Абрамович Додин не ставил себе цель показать Россию конца XIX века. Рассказанная история могла случиться где угодно – во французской глубинке, в штате Мичиган или на ферме под Мельбурном. Войницкий, Астров, Серебряков, Соня, Елена Андреевна... – эти и другие чеховские герои вне времени, вне географических привязок, вне национальных особенностей. Разве что по русской традиции чай и водку пьют, да няня все время напоминает об остывающем самоваре. А в остальном – спектакль о жизни, где люди, выражаясь словами Антона Павловича, “обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни...”.
В перерыве между спектаклями и репетициями мне посчастливилось побеседовать с актерами театра Сергеем Курышевым и Ксенией Раппопорт, а также с заместителем директора театра по работе с зарубежными партнерами Диной Додиной.

Сергей Курышев: “В идеале каждый спектакль - репетиция”

Сергей Владимирович Курышев – ведущий актер Малого драматического театра. Родился в городе Катта Курган. В 1989 году закончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по классу Л.А.Додина. В том же году принят в труппу Малого драматического театра – театра Европы. Заслуженный артист России (2002 год). Играет: Кириллова – “Бесы”, Платонова – “Пьеса без названия” (премия “Золотой софит” в 1998 году), Копенкина – “Чевенгур”, Фрэнка Суини – “Молли Суини”, Глостера – “Король Лир”, Виктора Павловича Штрума – “Жизнь и судьба”, Лукашина – “Братья и сестры”, Эдмунда Тайрона –“Долгое путешествие в ночь”. В спектакле “Дядя Ваня” играет главную роль – Ивана Петровича Войницкого. За исполнение этой роли получил премию “Золотая маска” в 2004 году.

Дядя Ваня Сергея Курышева появляется в мятом пиджаке, сонный, вялый, циничный. Какой там Шопенгауэр, какой несостоявшийся Достоевский! Перед нами - давно изношенный жизнью чеховский человек. Появление в доме красивой и недоступной женщины смяло его. Двадцать пять лет служил он этому “старому сухарю”, “работал на него, как вол”, а теперь растерян, не знает, куда идти. “Пропала жизнь!”
Сергей Курышев говорит:
- Чем отличается состояние влюбленности, страсти, ненависти, тоски по лучшей жизни конца XIX века и начала XXI? Ничем! Прогресса никакого нет. Люди так же любят, так же чувствуют. Да, ходят в других костюмах, но и только. В этом смысле Чехов, как еще более далекий Шекспир, - авторы абсолютно современные.
- Как у вас возникает ощущение роли?
- По-разному. Интереснее всего, когда тебе сразу понравилась пьеса или роман. Тогда возникает творческое внутреннее предощущение роли и понимание, что ты что-то можешь сделать. Тогда и интереснее, и легче работать. Гораздо труднее, когда ты не совсем понимаешь характер персонажа. Например, в “Пьесе без названия”, когда Лев Абрамович предложил мне репетировать Платонова, я очень долго, до премьеры, не понимал своего героя. Репетиции были мучительными...
- А Войницкого вы понимаете? Принимаете?
- Мне кажется, понимаю и принимаю, и сочувствую. Роль дяди Вани я начал играть, когда мне исполнилось сорок лет. Я был младше своего героя. Но осознание того, что можно было прожить жизнь лучше, интереснее, в другом месте, в других обстоятельствах, - эти мысли могут возникнуть у человека и в двадцать шесть, и в тридцать семь лет. Платонову двадцать семь лет, Иванову тридцать пять (исполняется тридцать шесть), дяде Ване – сорок семь. И, в общем-то, мысли героев об одном и том же. О лучшей жизни и о том, что этой лучшей жизни уже не будет.
- Какова самая важная составляющая при работе над ролью?
- Cочувствие. Если ты сочувствуешь, значит, понимаешь своего героя, и его чувства как-то откликаются в тебе. Почему зритель реагирует на спектакль? Потому что он вдруг начинает узнавать себя в героях. Даже если это другая ситуация, даже если это про других людей из другой страны, но если зритель узнает себя в героях, отклик спектаклю обеспечен.
- Готовясь к роли, вы видели спектакли ваших коллег? Например, “Дядю Ваню” Товстоногова, где Войницкого играл Олег Басилашвили?
- Я видел только телевизионную версию спектакля. Профессора Серебрякова замечательно играл Лебедев, но это был совершенно другой Серебряков по отношению к Игорю Иванову. Первой Соней в БДТ была Таня Шестакова. Говорят, играла она великолепно. В телефильме ее уже нет... У нас спектакль другой по режиссерскому прочтению. Это разные спектакли, разные миры. У Луи Малля я помню очень хороший фильм “Дядя Ваня с 42-й стрит“. Он тоже совсем не такой, как наш спектакль... Все зависит от личности режиссера и компании актеров. Мы играли много лет “Вишневый сад”, где у меня была роль Пети Трофимова, а у Питера Брука я увидел удивительный спектакль, но совсем другой. Спектакли могут быть разными. Главное, чтобы они были живыми.
- Чехов не принял постановку Станиславского, Чехову не понравился Мейерхольд - первый Треплев, Чехову так не понравился Леонидов-Лопахин в “Вишневом саде”, что на сообщение о том, что забеременела одна из актрис Художественного театра, драматург воскликнул: “Жаль, что не забеременел Леонидов”...
- Чехову страшно не понравился Станиславский в роли Тригорина. Об этом есть в переписке Чехова с Книппер и другими...
- Как вы думаете, что сказал бы Антон Павлович про ваш спектакль?
- Не знаю. Мне было бы страшно. У Чехова, конечно, возникли бы вопросы. Но у Чехова были огромные претензии и к МХАТу, и тем не менее он выбрал МХАТ. Значит, чувствовал новизну и жизненность этого театра.
- Сергей Владимирович, вас можно назвать актером одного режиссера – Льва Абрамовича Додина...
- Да, я с ним всю жизнь вместе, начиная со студенческих лет. Его курс закончили шестнадцать человек, и восемь из них, в том числе я, оказались в Малом драматическом театре.
- Всю жизнь работать с одним режиссером – это замечательно, особенно если это такой великий режиссер, как Додин. Но, с другой стороны, вам никогда не хотелось “погулять на стороне”, поработать с другим мастером в другом стиле?
- У одного Додина столько стилей! “Гаудеамус”, который мы привозили в Чикаго шестнадцать лет назад, абсолютно не похож на “Дядю Ваню”, а “Клаустрофобия” не похожа ни на “Гаудеамус”, ни на “Дядю Ваню”. Если уж, как вы говорите, “на стороне”... Если бы была возможность позаниматься с Питером Бруком или с покойным Стрелером, или с Мнушкиной – это одно. А заниматься с Тютькиным не очень интересно. Я встречался с молодыми режиссерами, знаю положение дел в Петербурге и Москве. Может быть, в будущем появятся новые яркие личности, но пока, кроме Петра Наумовича Фоменко, я таких не вижу.
- Из всего многообразия ролей вы могли бы выбрать для себя наиболее значимую роль?
- Я могу назвать мою первую большую работу, давшую толчок к будущим ролям. Это Кириллов в “Бесах”. После Кириллова ко мне пришло понимание театра.
- Расскажите, пожалуйста, о репетициях Додина. Я знаю, что он пробует на одну роль нескольких актеров, и актеры пробуются на несколько ролей...
- Как правило. Мы целиком читаем роман или пьесу, и Лев Абрамович предлагает делать этюды по любой роли, в том числе женской. Например, в “Бесах” в этюдах мы с нашим замечательным артистом Петром Михайловичем Семаком репетировали нескольких персонажей. И только ближе к премьере стало ясно, кто кого играет. Семак сыграл Ставрогина, а я – Кириллова. Тогда это решение стало для меня неожиданностью, хотя сейчас я не представляю себя в другой роли. Все становится ясно во время репетиций. В идеале каждый спектакль – репетиция.
- В “Дяде Ване” меня поразил актерский ансамбль. Как вы друг друга хорошо понимаете!
- У нас большая труппа. В Америку приехала маленькая компания – девять человек. Мне очень нравится наш коллектив. Мы в жизни дружим друг с другом, относимся друг к другу с нежностью и любовью, и это естественно переносится на сцену. Раздрай в театре, о котором я знаю теоретически, потому что у нас этого нет, не дает возможности ансамблевой игры. Только хорошая атмосфера в жизни и на репетициях позволяет взаимодействовать на сцене. Пример подает старшее поколение. Татьяна Владимировна Щуко у нас играет Maman. Она играла когда-то у Льва Абрамовича в “Недоросле” Фонвизина и долгие годы была в театре на Литейном. Потрясающая актриса! Она практически не снималась в кино, работала только в театре. Ее отношение к роли, ее поведение на репетициях – пример всем нам. Саша Кошкарев, который играет Работника в “Дяде Ване”, - ее сын. Мы с ним и с Астровом - Игорем Черневичем вместе учились. Три однокурсника в одном спектакле!
- Вы сказали, что Татьяна Владимировна Щуко практически не снималась в кино. Так и у вас роман с кино не сложился. Это вы кино не замечаете, или кино не замечает вас?
- В девяностых годах не случилось, хотя были пробы и в какие-то фильмы брали. Но не совпадали сроки... Я хотел бы сняться в фильме, который бы оказался хорошим. (Смеется.) Но это никогда не угадаешь... У меня вполне достаточно работы в театре, и работы интересной. Не каждый сезон были премьеры, но всегда мы что-то репетировали. Я всегда был занят у Льва Абрамовича. Сейчас у меня в репертуаре - девять ролей. Это серьезная нагрузка.
- Вам могут позавидовать тысячи актеров, которые годами ждут новой роли!
- Да, пожалуй. И вот сейчас мы начали обсуждать новый спектакль – “Три сестры” Чехова. Я там тоже играю.
- Распределения пока не было?
- Нет. Честно говоря, в “Трех сестрах” я бы сыграл любую роль. Тузенбах – конечно, для меня молодой человек...
- Ну почему, вы же играете молодых в “Братьях и сестрах”!
- “Братья и сестры” ребята начинали репетировать, когда сами были молодыми... Нет, там была другая история. “Братья и сестры” в 1979 году был дипломным спектаклем первого курса Додина. А премьера театральной версии, которая серьезно отличается от студенческой, состоялась в 1985 году. В том году я только поступил в институт. Я не репетировал в “Братьях...” Когда я закончил институт, несколько лет играл тень отца главного героя. Я выходил на одну минуту и делал это с удовольствием. Мне очень нравится этот спектакль. Я бы в нем даже монтировщиком работал! В 2000 году умер наш замечательный артист Николай Лавров. Он играл в “Братьях и сестрах” Председателя колхоза. Его заменил Сергей Козырев. А полтора года назад он на некоторое время ушел из театра, и Додин предложил мне играть эту роль. Так что сейчас я уже по возрасту подхожу, а может, даже несколько старше. (Смеется.) Мне очень нравится, что меня пустили в удивительный мир Федора Абрамова. Много лет прошло, и по многим обстоятельствам, в том числе трагическим, пришлось заменять актеров, но костяк остается прежний. Петр Семак, Игорь Иванов. Наталья Акимова, Таня Шестакова...
- Вы играете совершенно непохожие роли: Тайрон в “Долгом путешествии в ночь”, Штрум в “Жизни и судьбе” , Глостер в “Короле Лире”... Как происходит у вас переход от одного материала к другому, от одной темы к другой?
- Если говорить об этих трех ролях – они очень разные, и я надеюсь, что я их по-разному играю. Хотя, как говорил Михаил Чехов, природная идея существует во всех ролях. Но это не противоречит Станиславскому. В репетиционный период погруженность в роль полная. Тяжелее, если сегодня играешь Тайрона, завтра – Глостера, послезавтра – Платонова. Вот здесь, особенно с возрастом, начинаются трудности. По возможности (а такую возможность мне дает семья), я прихожу в театр пораньше, и пока никого нет, сосредотачиваюсь и таким образом к спектаклю перестраиваюсь. Хотя это непростой процесс. Играть только “Дядю Ваню” на гастролях легче и интереснее - видишь развитие спектакля.
- Были ли у вас ситуации, когда вы были внутренне не согласны с рисунком роли, который вам предлагает Лев Абрамович?
- Конфликтов не было. Я довольно быстро понял, что лучше сначала прислушаться к режиссеру – тем более к такому, как Додин, – и попытаться понять, что он предлагает. Если меня что-то не устраивает или что-то я недопонимаю, я всегда могу подойти к режиссеру и побеседовать. В этом смысле Додин никогда не отказывает! Наоборот, он всегда с удовольствием проанализирует роль.
- У вас остается время на гастролях, чтобы походить по театрам, посмотреть работу коллег?
- Редко. В девяностые годы в наш выходной мы посмотрели генеральную репетицию Бежара, а один раз в Нью-Йорке на генеральную нас пригласил Барышников. В Израиле удалось посмотреть спектакль Брука. Дома иногда хожу в театры. Не сказать, что часто, но хожу.
- Вы упомянули Петра Наумовича Фоменко. А что происходит в театральном Питере?
- На мой взгляд, с приходом Валерия Фокина в Александринку (Пушкинский театр) театр стал возрождаться. И внешне – произведен колоссальный ремонт и переоборудование сцены, – и в творческом смысле. Театр стал гораздо более живым.
- Глядя издалека на театральный Петербург, Малый драматический мне видится неким культурным заповедником. Вы не боитесь, что это может привести к некоторой законсервированности в будущем?
- В 1980 году вышел спектакль “Дом”, через несколько лет Лев Абрамович стал главным режиссером театра. И вот за столько лет консервации не произошло. Мало того... Мы играем “Бесы” с 1991 года. Зал у нас небольшой, и когда зажигается свет, видны лица зрителей. В театр приходит молодое поколение! Спектакль, который начинается в двенадцать часов дня и с двумя перерывами заканчивается около десяти вечера, вызывает интерес молодых! Пошлость, конечно, нарастает со страшной силой, но такие очаги, как у нас, у Фоменко, существуют, и они не консервируются. Спектакли ведь живые! Попробуй с нашим режиссером похалтурить или “мертво” сыграть. (Смеется.) “Огребет” и заставит, чтобы чувства возникли. Чтобы не омертветь, надо все время заниматься и по возможности репетировать.
- Многим приходится жертвовать ради актерства?
- Для меня, для моей жены и в какой-то степени для моего сына это стало привычным. Хотя я скучаю, особенно, когда большие гастроли. Но тем не менее, пробыв двадцать лет в театре, я уже не считаю это жертвой. Мне интересно работать, а если интересно в работе, то какая же это жертва?..

На торжественном приеме в Шекспировском театре, посвященном началу гастролей Малого драматического театра, Сергей Курышев пожелал, чтобы “впечатления зрителей от “Дяди Вани” не унеслись ветром в озеро Мичиган, а остались с ними”.

Ксения Раппопорт: “Приоритеты расставляет судьба”

Ксения Александровна Раппопорт. Родилась в Ленинграде. В 2000 году закончила Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства (класс В.М. Фильштинского). В том же году принята в труппу Малого драматического театра - Театра Европы. Дебютировала в роли Нины Заречной в спектакле Л.А.Додина “Чайка” А.П.Чехова. Лауреат независимой молодежной премии “Триумф” (2004 год). Заслуженная артистка России (2009 год).
Играет: Софью – “Пьеса без названия”. В театре “На Литейном” играет: Иокасту – “Царь Эдип”, Исмену – “Антигона”, Беатриче – “Слуга двух господ”.
Снималась в фильмах: “Цветы календулы” (Россия, 1998), “Плачу вперед!” (Россия, 2001), “Незнакомка” (Италия, 2006), “Ликвидация” (Россия, 2007), “Качели” (Россия, 2008), “Юрьев день” (Россия, 2008), “Человек, который любит” (Италия, 2008), “Итальянцы” (Италия, 2009), “Двойной час” (Италия, 2009) и др. В спектакле “Дядя Ваня” А.П.Чехова играет роль Елены Андреевны. За исполнение этой роли удостоена театральной премии “Золотой софит” (Санкт-Петербург, 2003 год).

Одна из лучших сцен в “Дяде Ване” – ночная сцена объяснения Сони и Елены Андреевны. Окно настежь и душа настежь... Елена Андреевна хочет поиграть на рояле и говорит Соне спросить разрешения старого мужа: “Поди спроси. Если он ничего, то сыграю. Поди”. Соня, вернувшись, произносит одно слово: “Нельзя”. Далее у Чехова написано: “Занавес”. Сониным “Нельзя!” заканчивается второе действие пьесы. Но у Додина спектакль продолжается, и мы видим гениальный этюд Ксении Раппопорт - Елены Андреевны. Актриса великолепна в коротком, яростном, безмолвном бунте своей героини. На рояле играть нельзя?! Тогда буду играть на столе! Она берет какую-то палочку и начинает стучать по банкам, склянкам, бутылкам, по собственной голове, потом одним махом опрокидывает все лекарства. Скинула все, разрушила этот порядок жизни, присела, через секунду опомнилась, снова расставила все по ранжиру, на свои места. Бунт прошел. Теперь все будет по-прежнему... “Пропала жизнь!”
- Вы по-разному играете сцену объяснения с Соней. Ваш бунт разный! На одном спектакле вы яростно сбрасываете со стола все эти баночки с лекарствами, а на другом – лишь опрокидываете их, но оставляете на столе.
- Это зависит от ночной сцены с мужем. Если она была мучительной, непримиримой или оскорбительной, то это дает какую-то одну эмоцию. Вчера она была болезненной, мне было очень его жаль. От этой сцены остался шлейф его настоящей болезни, поэтому было трудно сделать жесткое движение.
- То есть каждый раз вы действуете совершенно импульсивно. У вас нет жесткого режиссерского канона?
- У нас, конечно, есть рисунок сцены, и я все равно эти склянки собью. Я когда-то это придумала себе. Но то, как, каким движением я это сделаю, зависит от спектакля, от предыдущей сцены... В репертуарном театре большой плюс состоит в том, что одна компания работает над разными произведениями, и все произведения влияют друг на друга. Шекспир начинает проникать в Чехова, Чехов – в Шекспира. Круг мыслей один, и многолетнее блуждание в этом кругу дает свои результаты.
- А если бы вам предложили поменяться с Еленой Калининой и сыграть Соню...
- Я бы с огромным удовольствием это сделала. Елена Калинина – замечательная актриса, и если нас поменять местами, я думаю, тоже будет интересно.
- Ксения, за десять лет вашей работы в Малом драматическом театре вы сыграли три чеховские роли: Нину Заречную, Софью и Елену Андреевну. Почему? Лев Абрамович в вас видит только чеховскую героиню?
- Нет, просто так совпало. Вообще-то, я играла еще в “Клаустрофобии”, репетировала Гонерилью в “Короле Лире”, но вот случился кинороман с Италией, и Лев Абрамович меня отпустил. Я не думаю, что он меня видит в каком-то жестко ограниченном амплуа. Что такое чеховская героиня? Это - как тургеневская девушка: нечто такое умозрительное.
- А как Лев Абрамович относится к вашим кинороманам?
- Я думаю, он не в восторге от этого, но понимает и отпускает. Я ведь ничего плохого не делаю...
- Ну вот сыграли бы Гонерилью, если бы не случился итальянский роман. Как вы расставляете для себя приоритеты?
- Это не я расставляю приоритеты – приоритеты расставляет судьба.
- Но выбор все равно за вами. Лев Абрамович вам предлагает роль в театре, а на следующий день звонит Джузеппе Торнаторе и предлагает роль в кино...
- Во-первых, это было не на следующий день. К тому моменту мы уже полтора года репетировали “Короля Лира”... Ну да, выбор был, но, знаете, есть такие предложения, от которых не отказываются. Есть актерская судьба, актерский путь, в котором происходят какие-то вещи. Если ты от них отказываешься, не принимаешь их, значит, ты сворачиваешь в какую-то другую сторону. Нужно нести ответственность за судьбу.
- Ксения, вы заканчивали ЛГИТМиК по классу Фильштинского. Как произошло ваше знакомство с Додиным?
- Мы с первого курса дружили с Малым драматическим театром. А когда Лев Абрамович стал искать Нину Заречную, он пригласил меня. Я участвовала в репетициях, а потом сыграла эту роль на сцене. Я еще училась в этот момент.
- Это была стажерская группа?
- Я никогда не смотрю, куда меня записали на бумажке. Мне совершенно все равно, как я называюсь. Если я играю Нину, могу называться даже буфетчицей.
- А в театре на Литейном вы играете как приглашенная актриса?
- Я там играю как нагло пришедшая актриса! После окончания института нашей дружной компании однокурсников очень не хотелось расставаться. Мы хотели продолжать играть вместе. В тот момент я уже репетировала и выпускала “Чайку”, понимала, что хочу работать в Малом драматическом, но после студенчества энергии было много, и мы с однокурсниками ночами стали делать “Царя Эдипа” Софокла. У нас не было помещения, мы шатались по разным квартирам, подвалам, чердакам, пока, наконец, никому ничего не сказав, не пришли в театр на Литейном. Там можно было пройти через вахту, и никто тебя ни о чем не спросит. А помещения все стоят свободные. Мы пришли и стали там репетировать. Потом громкие крики привлекли внимание общественности. К нам заглянул директор театра и спросил: “Что вы здесь делаете?” Мы сказали: “Репетируем”. “Покажите”. Мы показали, директор дал нам художника, и мы выпустили спектакль, с которым потом объездили полмира.
- Вы его до сих пор играете?
- Да, мы играем его до сих пор, и кроме того в этом же театре этой же компанией мы сделали еще два спектакля. Мы не актеры этого театра. Мы – блудные дети. Это для меня совершенно другое актерское пространство.
- Это то пространство, куда вы уходите на время от Додина?
- Я не то что ухожу. Мне удается это совмещать. Там тоже есть моя частичка.
- Какие имена в русском театре для вас наиболее значимы?
- Петр Фоменко. У него совершенно уникальная интонация в театральном мире. Я очень люблю его и его артистов, восхищаюсь ими. Недавно появился потрясающе талантливый режиссер Сергей Женовач. Из старой гвардии - Фрейндлих, Демидова, Неелова... В моем родном театре такое количество прекрасных артистов, у которых учиться, учиться и учиться.
- Я обратил внимание: у вас молодая труппа. Стариков нет.
- Просто наши старики такие бодрые, что их и к старикам не отнесешь. (Смеется.)
- Всегда ли вы соглашаетесь со Львом Абрамовичем на репетициях?
- Когда мы делаем спектакль, мы все размышляем вместе. Конечно, все определяющие мысли – его. Может быть, я очень счастливый человек, но я как-то никогда не сталкивалась с тем, что была несогласна с тем, что делаю. Я несколько раз видела, как актер мучается на сцене. Спрашивала актеров, и они говорили: “Это режиссерское решение меня бесит, я не понимаю, зачем я это делаю”. Я в такой ситуации никогда не находилась. Бывает, мы со Львом Абрамовичем не сходимся в каких-то вещах, но в результате в работе получается такой сплав, в котором входит и то, и другое, и становится в десять раз интереснее. Работать с ним – такое удовольствие! Только расти, понимай, размышляй, добирай...
- А застольный период обязателен для вас?
- Да. Это не дежурный разбор характера. Скорее, это общий круг размышлений, круг проблем. Не бывает, что один актер играет одно, другой – другое, третий – третье. Лев Абрамович никогда не растаскивает целое на куски. Это общая боль, общая надежда, и во всем этом мы ищем свое место. Иногда на это уходят годы.
- Театр Додина – это ваш дом?
- Дом – это дом. Дом – там, где дети, родители. А театр – это все-таки театр. Театр Додина – это мой любимый режиссер и мои любимые партнеры, глубоко уважаемые мною люди, прекрасные артисты. У нас замечательный коллектив. Во всех цехах у нас работают совершенно потрясающие люди: художники, реквизиторы, костюмеры, монтировщики. Мы все чувствуем локоть друг друга.
- У вас есть любимая театральная роль?
- Я не выберу одну роль. Я их все люблю.
- А в кино?
- Кино – это другое. В кино я практически никогда не бываю довольна результатом. Я стараюсь максимально наслаждаться съемочным процессом и максимально честно делать свою работу. Фильм выходит, и я иду дальше. Как это можно любить или не любить? Это же не то, чем я занимаюсь каждый день.
- А свои старые работы пересматриваете?
- Никогда.
- Мне кажется, в вашей фильмографии особняком стоит “Юрьев день” Кирилла Серебренникова...
- Я очень хорошо помню работу над этим фильмом. Это был совершенно неповторимый опыт и по интенсивности, и по физическим затратам, и по невыносимым условиям создания картины. Все было непросто: и сценарий непростой, и роль непростая, и Кириллу Семеновичу этот фильм дался большим трудом. Работать было тяжело, но невероятно интересно. Надеюсь, фильм был кому-то интересен.
- Как вы относитесь к сериалам?
- К сожалению, реальность такова, что в жестких условиях сериала нереально сделать что-то интересное. Или у меня нет к этому способностей. Мне нужен долгий, серьезный процесс. Есть артисты, которые все делают легко и блистают даже в сериалах, но я к ним не отношусь. Поэтому как только у меня появилась возможность не сниматься в сериалах просто для того, чтобы выжить, я это делать перестала.
- А “Ликвидация”?
- “Ликвидация” – это все-таки не “мыло”. Это художественный фильм, только многосерийный. Мы работали над этой картиной так, как иногда не работаем в большом кино в смысле времени, репетиций, обсуждения, подхода. Сергей Владимирович Урсуляк – просто замечательный режиссер. Он никогда не будет делать “халяву”.
- Вы как-то сказали, что когда согласились на предложение Торнаторе, знали по-итальянски только “Si”. Если вдруг вам предложат роль, скажем, на португальском языке, сыграете?
- С удовольствием. Мне важен материал, тема. Будоражит ли это тебя, интересно ли это, волнует ли это тебя.
- Язык не имеет значения?
- Если в картине будет уместен акцент, то нет. Потому что, как вы понимаете, выучить язык за две недели и говорить на нем, чтобы все думали, что я – португалка, невозможно. Но если это интересная роль, почему бы и нет?
- А в театре? Поработали бы на сцене на другом языке?
- С удовольствием.
- Как вы относитесь к жанру комедии, абсурда?
- Очень хорошо. В жанре абсурда я работаю давно. (Смеется.) Мне еще в институте нравился Ионеско, и я мечтаю что-то такое сделать в этом жанре. А комедия у меня есть. Беатриче в “Слуге двух господ” на Литейном. Там я “отрываюсь” по полной программе...

Дина Додина: “Мы не делаем “проекты” – мы делаем хорошие спектакли”

Дина Додина. Родилась в Ленинграде. Закончила филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Второе образование (Diploma of Cultural Management) получила в Лондоне. Заместитель директора театра по работе с зарубежными партнерами.

- Дина Давыдовна, у вас прямо семейный бизнес: дядя ставит спектакли, племянница их продает.
- (Смеется.) Да, у нас то же самое имение с дядей Ваней и его племянницей Соней...
- Расскажите, пожалуйста, как начиналось ваше сотрудничество с Малым драматическим?
- Честно говоря, я не собиралась связывать свою жизнь с театром. Когда я была на втором курсе в университете, Малому драматическому срочно понадобился оператор титров на больших английских гастролях. За два дня до выезда заболел человек. И Лев Абрамович вспомнил про племянницу, которая “кажется, говорит по-английски”. С этого все началось, так все это и длится, и я совершенно об этом не жалею. Малый драматический театр – удивительное место, где серьезно занимаются искусством. Я не боюсь таких высоких слов, просто потому, что Лев Абрамович нас приучает их не бояться. Другого пути к искусству, кроме как серьезность, нет.
- В чем, по-вашему, заключается феномен узнаваемости театра Додина на Западе?
- Феномен узнаваемости состоит в нашем “бренде”, в высочайшей репутации театра. Не узнавая по именам ни одного из наших актеров отдельно, на Западе знают, что Малый драматический – один из лучших театров мира. Это тот редкий случай, когда зрители забывают проверить, кто же там играет, в каких фильмах кого мы видели, и приходит смотреть на ансамбль. Это, в принципе, система Станиславского в лучшем виде, когда имя спектаклю и театру делает ансамбль. В нашем театре нет звездной системы, все преданно и сплоченно делают общее дело.
- Где тяжелее организовывать гастроли: в Европе или Америке?
- Есть определенные проблемы с финансированием, но они есть во всем мире. Есть, конечно, страх, но и он одинаков для любой страны. “Дядя Ваня” длится три часа десять минут, на русском языке, с субтитрами, в спектакле ничего не происходит. Кроме безусловного художественного качества, других “selling points” нет. Качество спектакля – то, во что продюсеры влюбляются и решают показать в разных странах.
- А потом оказывается, как в Чикаго и Нью-Йорке, что все билеты проданы за месяц до начала гастролей...
- И вот тогда продюсеры начинают “кусать локти” и говорить: “Почему же мы показываем так мало спектаклей?” В силу того, что нет своей репертуарной труппы, а потому нет и ревности, американцы обладают редкой способностью влюбляться в театры, которые к ним приезжают. Если спектакль хороший, то техники, администраторы, весь обслуживающий персонал относятся к нему, как к своему.. Вот мы в Чикаго всего неделю, а уже жалко уезжать! Мы познакомились с черным лабрадором, который приходит в Шекспировский театр вместе с американским гримером. А так как все артисты уехали на пять недель, оставили своих собак дома и очень скучают по ним, то мы все сразу полюбили этого лабрадора.
- Может быть, успех этих гастролей сподвигнет организаторов не ждать следующие шестнадцать лет, чтобы снова пригласить вас?
- Я вам отвечу с цинизмом человека, не раз бывавшего в подобных ситуациях. На зарубежных гастролях с Малым драматическим всегда происходит одна и та же история. Полные залы, все билеты проданы, все говорят: “Вы должны приехать снова, не надо ждать шестнадцать лет”, и т.д, и т.п. И обычно это ведет к перерыву в шестнадцать лет. С финансированием зарубежного театра в Америке очень тяжело. Но мы будем надеяться. За шестнадцать лет в Чикаго произошли огромные изменения к лучшему. Если мы приедем еще через шестнадцать лет, Чикаго станет еще красивее.
- Хотелось бы все-таки, чтобы следующая встреча произошла гораздо раньше. Чем наша газета может помочь вам?
- Нужны только деньги. У нас большая труппа. Мы везем те же декорации, те же костюмы, в которых мы играем дома. Мы хотим, чтобы спектакль был так же технически оснащен, как на домашней площадке, чтобы один человек не бегал и не пытался выполнить работу восьмерых, как часто бывает на гастрольных спектаклях. Нас привозить дорого и тяжело. Поэтому я могу только поаплодировать нашему давнему другу и партнеру Дэвиду Идену, который спустя шестнадцать лет привез нас в Чикаго. Видимо, чтобы собраться с силами и средствами, ему нужно было так много времени. И, конечно, наш театр бесконечно благодарен Министерству культуры России, чья финансовая поддержка сделала эти гастроли возможными.
- Но в Нью-Йорке последний раз вы были совсем недавно - в 2008 году - со спектаклем “Жизнь и судьба”. Я завидовал нью-йоркским театралам и спрашивал: “Неужели они не могут заехать в Чикаго”?
- Меня всегда веселят два вопроса: почему вы привезли тот или иной спектакль, и почему вы не заехали туда-то и туда-то? Эти вопросы мы не решаем. Это решает приглашающая сторона. “Жизнь и судьба” – удивительный, миссионерский спектакль, который Додин мечтал поставить не один десяток лет. К сожалению, в нынешней финансовой ситуации другим театральным площадкам Америки, кроме зала в Линкольн-центре в Нью-Йорке, не удалось найти средств для показа этого спектакля. В спектакле задействованы пятьдесят человек. Это очень дорогое удовольствие. Вы знаете, я много работаю с западными партнерами, и, мне кажется, если я буду в деловых вопросах становиться на их точку зрения, мы сэкономим массу времени и энергии. Мы всегда рады видеть в зале русскоговорящую публику – наших соотечественников и американских зрителей, родившихся в русскоязычных семьях в Америке, - но, в основном, в каждой стране мы играем для местных жителей. Мы стараемся донести слово Чехова, слово Гроссмана в том виде, в каком мы доносим его до русского зрителя дома. Мы не делаем “проекты” – мы делаем хорошие спектакли. Художественный компромисс тут неуместен.

Пролетела неделя, закончились гастроли Малого драматического театра – театра Европы. Мы вернулись к привычной жизни, суете, заботам. Жизнь все та же и разговоры все те же, и мысли, и слова, и поступки... Но хочется надеяться, что впечатления зрителей от великого спектакля Льва Абрамовича Додина “не унеслись ветром в озеро Мичиган, а остались с ними”. Пусть не навсегда, но хотя бы ненадолго... До нового приезда театра в Чикаго.

PS.
Выражаю благодарность Дине Додиной за помощь в организации интервью.

Чикаго, март-апрель 2010 года