Вот уже почти три десятилетия бессменным главным режиссером театра является Лев Абрамович Додин. Две трети актеров Малого драматического – его ученики. Актеры уважают своего режиссера, доверяют ему, не боятся экспериментировать, пробовать себя в самых неожиданных ролях, а сам Лев Абрамович называет свой театр актерским и растворяется в актерах, предоставляя им возможность выразить себя.
Многое в Малом драматическом непривычно для обычного театрального коллектива. Например, распределение ролей – далеко не главное событие. Главное – работа над материалом, обсуждение характеров героев, их поведения, поступков. На это уходят месяцы, а то и годы бесед, этюдов, репетиций. В начале репетиционного процесса все пробуют себя в разных ролях, и только по мере того, как выкристаллизовывается общий замысел спектакля, происходит распределение ролей.
В Малом драматическом не ставят однодневок, спектакли театра живут годами, а то и десятилетиями. До сих пор в репертуаре МДТ спектакли “Братья и сестры” Ф.Абрамова (премьера – 1985 г.), “Звезды на утреннем небе” А.Галина (премьера – 1987 г.), “Бесы” Ф.Достоевского (премьера – 1991 г.), “Пьеса без названия” А.Чехова (премьера – 1997 г.).
Работа над спектаклем не заканчивается после премьеры и не останавливается на гастролях. Продолжаются репетиции, продолжается поиск оптимального решения, а значит, спектакль продолжает развиваться. Не стал исключением и чеховский “Дядя Ваня”. Приехав в Чикаго, актеры познакомились со сценой Шекспировского театра и провели обычную репетицию. Не прогон спектакля, а именно полноценную репетицию.
А потом было пять удивительных спектаклей. Ваш корреспондент побывал на двух из них и готов подтвердить, что видел разные спектакли. Разные не по чеховскому тексту и мизансценам, а по атмосфере и поведению персонажей. Оба раза актеры Малого драматического театра играли завораживающе, и каждый раз, как необходимый элемент настоящего Искусства, возникало ощущение Чуда.
Декорации просты: деревянные стены, окно, несколько дверей, три стога сена на втором ярусе сцены. И наши любимые, до боли знакомые, такие близкие чеховские герои. Каждый со своей биографией, со своей трагедией, со своей жизнью...
“Дядя Ваня” Льва Додина и художника Давида Боровского – спектакль удивительно живой и невероятно красивый. Это спектакль, в котором “бьется пульс современной жизни” (выражение В.И.Немировича-Данченко, сказанное им о чеховской “Чайке”), спектакль с “легким дыханием” и любовью к авторскому слову. Пьесы Чехова так поэтичны, что читаются, как хорошие стихи. Не зря Лев Толстой назвал драматурга “Пушкиным в прозе”. Неважно, что в них нет действия, - в них есть настроение! “Дядя Ваня” - разговорная пьеса, в которой ничего, кроме приезда и отъезда профессора Серебрякова и его молодой жены Елены Андреевны, не происходит. Прогулки по саду, чаепития, распивание водочки под аккомпанемент гитары – вот и все развлечения. Очень легко сделать так, чтобы зрителям стало скучно. А скука – это даже не диагноз, это - приговор спектаклю. Скучные спектакли делали самые великие режиссеры. В Московском художественном театре ходит байка о том, как Горький, заглянувший в театр на спектакль “Мещане”, ушел в антракте со словами “Какая скукотища!”. А режиссером того спектакля был не кто иной как Станиславский. Как часто в последнее время мы видели скучного Чехова, и как замечательно, ярко, живо играют Чехова в МДТ! Никакой фальши интонаций, никакой тягостной внутренней пустоты. Перед нами - обыденная человеческая жизнь, в которой главные события происходят в молчании. В эти моменты доигрывается эмоция предыдущей сцены и предвосхищается эмоциональный взрыв следующей. “Выстрел ведь не драма, а случай... драма будет после...” - объяснял Чехов. Выстрел ничего не решает. Жизненная катастрофа происходит буднично, в череде одинаковых дней, в перестукивании счетов и за подсчетами запасов еды: “2-го февраля масла постного 20 фунтов... 16-го февраля опять масла постного 20 фунтов... Гречневой крупы...”
Лев Абрамович Додин не ставил себе цель показать Россию конца XIX века. Рассказанная история могла случиться где угодно – во французской глубинке, в штате Мичиган или на ферме под Мельбурном. Войницкий, Астров, Серебряков, Соня, Елена Андреевна... – эти и другие чеховские герои вне времени, вне географических привязок, вне национальных особенностей. Разве что по русской традиции чай и водку пьют, да няня все время напоминает об остывающем самоваре. А в остальном – спектакль о жизни, где люди, выражаясь словами Антона Павловича, “обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни...”.
В перерыве между спектаклями и репетициями мне посчастливилось побеседовать с актерами театра Сергеем Курышевым и Ксенией Раппопорт, а также с заместителем директора театра по работе с зарубежными партнерами Диной Додиной.
Сергей Курышев: “В идеале каждый спектакль - репетиция”
Сергей Владимирович Курышев – ведущий актер Малого драматического театра. Родился в городе Катта Курган. В 1989 году закончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по классу Л.А.Додина. В том же году принят в труппу Малого драматического театра – театра Европы. Заслуженный артист России (2002 год). Играет: Кириллова – “Бесы”, Платонова – “Пьеса без названия” (премия “Золотой софит” в 1998 году), Копенкина – “Чевенгур”, Фрэнка Суини – “Молли Суини”, Глостера – “Король Лир”, Виктора Павловича Штрума – “Жизнь и судьба”, Лукашина – “Братья и сестры”, Эдмунда Тайрона –“Долгое путешествие в ночь”. В спектакле “Дядя Ваня” играет главную роль – Ивана Петровича Войницкого. За исполнение этой роли получил премию “Золотая маска” в 2004 году.
Дядя Ваня Сергея Курышева появляется в мятом пиджаке, сонный, вялый, циничный. Какой там Шопенгауэр, какой несостоявшийся Достоевский! Перед нами - давно изношенный жизнью чеховский человек. Появление в доме красивой и недоступной женщины смяло его. Двадцать пять лет служил он этому “старому сухарю”, “работал на него, как вол”, а теперь растерян, не знает, куда идти. “Пропала жизнь!”
Сергей Курышев говорит:
- Чем отличается состояние влюбленности, страсти, ненависти, тоски по лучшей жизни конца XIX века и начала XXI? Ничем! Прогресса никакого нет. Люди так же любят, так же чувствуют. Да, ходят в других костюмах, но и только. В этом смысле Чехов, как еще более далекий Шекспир, - авторы абсолютно современные.
- Как у вас возникает ощущение роли?
- По-разному. Интереснее всего, когда тебе сразу понравилась пьеса или роман. Тогда возникает творческое внутреннее предощущение роли и понимание, что ты что-то можешь сделать. Тогда и интереснее, и легче работать. Гораздо труднее, когда ты не совсем понимаешь характер персонажа. Например, в “Пьесе без названия”, когда Лев Абрамович предложил мне репетировать Платонова, я очень долго, до премьеры, не понимал своего героя. Репетиции были мучительными...
- А Войницкого вы понимаете? Принимаете?
- Мне кажется, понимаю и принимаю, и сочувствую. Роль дяди Вани я начал играть, когда мне исполнилось сорок лет. Я был младше своего героя. Но осознание того, что можно было прожить жизнь лучше, интереснее, в другом месте, в других обстоятельствах, - эти мысли могут возникнуть у человека и в двадцать шесть, и в тридцать семь лет. Платонову двадцать семь лет, Иванову тридцать пять (исполняется тридцать шесть), дяде Ване – сорок семь. И, в общем-то, мысли героев об одном и том же. О лучшей жизни и о том, что этой лучшей жизни уже не будет.
- Какова самая важная составляющая при работе над ролью?
- Cочувствие. Если ты сочувствуешь, значит, понимаешь своего героя, и его чувства как-то откликаются в тебе. Почему зритель реагирует на спектакль? Потому что он вдруг начинает узнавать себя в героях. Даже если это другая ситуация, даже если это про других людей из другой страны, но если зритель узнает себя в героях, отклик спектаклю обеспечен.
- Готовясь к роли, вы видели спектакли ваших коллег? Например, “Дядю Ваню” Товстоногова, где Войницкого играл Олег Басилашвили?
- Я видел только телевизионную версию спектакля. Профессора Серебрякова замечательно играл Лебедев, но это был совершенно другой Серебряков по отношению к Игорю Иванову. Первой Соней в БДТ была Таня Шестакова. Говорят, играла она великолепно. В телефильме ее уже нет... У нас спектакль другой по режиссерскому прочтению. Это разные спектакли, разные миры. У Луи Малля я помню очень хороший фильм “Дядя Ваня с 42-й стрит“. Он тоже совсем не такой, как наш спектакль... Все зависит от личности режиссера и компании актеров. Мы играли много лет “Вишневый сад”, где у меня была роль Пети Трофимова, а у Питера Брука я увидел удивительный спектакль, но совсем другой. Спектакли могут быть разными. Главное, чтобы они были живыми.
- Чехов не принял постановку Станиславского, Чехову не понравился Мейерхольд - первый Треплев, Чехову так не понравился Леонидов-Лопахин в “Вишневом саде”, что на сообщение о том, что забеременела одна из актрис Художественного театра, драматург воскликнул: “Жаль, что не забеременел Леонидов”...
- Чехову страшно не понравился Станиславский в роли Тригорина. Об этом есть в переписке Чехова с Книппер и другими...
- Как вы думаете, что сказал бы Антон Павлович про ваш спектакль?
- Не знаю. Мне было бы страшно. У Чехова, конечно, возникли бы вопросы. Но у Чехова были огромные претензии и к МХАТу, и тем не менее он выбрал МХАТ. Значит, чувствовал новизну и жизненность этого театра.
- Сергей Владимирович, вас можно назвать актером одного режиссера – Льва Абрамовича Додина...
- Да, я с ним всю жизнь вместе, начиная со студенческих лет. Его курс закончили шестнадцать человек, и восемь из них, в том числе я, оказались в Малом драматическом театре.
- Всю жизнь работать с одним режиссером – это замечательно, особенно если это такой великий режиссер, как Додин. Но, с другой стороны, вам никогда не хотелось “погулять на стороне”, поработать с другим мастером в другом стиле?
- У одного Додина столько стилей! “Гаудеамус”, который мы привозили в Чикаго шестнадцать лет назад, абсолютно не похож на “Дядю Ваню”, а “Клаустрофобия” не похожа ни на “Гаудеамус”, ни на “Дядю Ваню”. Если уж, как вы говорите, “на стороне”... Если бы была возможность позаниматься с Питером Бруком или с покойным Стрелером, или с Мнушкиной – это одно. А заниматься с Тютькиным не очень интересно. Я встречался с молодыми режиссерами, знаю положение дел в Петербурге и Москве. Может быть, в будущем появятся новые яркие личности, но пока, кроме Петра Наумовича Фоменко, я таких не вижу.
- Из всего многообразия ролей вы могли бы выбрать для себя наиболее значимую роль?
- Я могу назвать мою первую большую работу, давшую толчок к будущим ролям. Это Кириллов в “Бесах”. После Кириллова ко мне пришло понимание театра.
- Расскажите, пожалуйста, о репетициях Додина. Я знаю, что он пробует на одну роль нескольких актеров, и актеры пробуются на несколько ролей...
- Как правило. Мы целиком читаем роман или пьесу, и Лев Абрамович предлагает делать этюды по любой роли, в том числе женской. Например, в “Бесах” в этюдах мы с нашим замечательным артистом Петром Михайловичем Семаком репетировали нескольких персонажей. И только ближе к премьере стало ясно, кто кого играет. Семак сыграл Ставрогина, а я – Кириллова. Тогда это решение стало для меня неожиданностью, хотя сейчас я не представляю себя в другой роли. Все становится ясно во время репетиций. В идеале каждый спектакль – репетиция.
- В “Дяде Ване” меня поразил актерский ансамбль. Как вы друг друга хорошо понимаете!
- У нас большая труппа. В Америку приехала маленькая компания – девять человек. Мне очень нравится наш коллектив. Мы в жизни дружим друг с другом, относимся друг к другу с нежностью и любовью, и это естественно переносится на сцену. Раздрай в театре, о котором я знаю теоретически, потому что у нас этого нет, не дает возможности ансамблевой игры. Только хорошая атмосфера в жизни и на репетициях позволяет взаимодействовать на сцене. Пример подает старшее поколение. Татьяна Владимировна Щуко у нас играет Maman. Она играла когда-то у Льва Абрамовича в “Недоросле” Фонвизина и долгие годы была в театре на Литейном. Потрясающая актриса! Она практически не снималась в кино, работала только в театре. Ее отношение к роли, ее поведение на репетициях – пример всем нам. Саша Кошкарев, который играет Работника в “Дяде Ване”, - ее сын. Мы с ним и с Астровом - Игорем Черневичем вместе учились. Три однокурсника в одном спектакле!
- Вы сказали, что Татьяна Владимировна Щуко практически не снималась в кино. Так и у вас роман с кино не сложился. Это вы кино не замечаете, или кино не замечает вас?
- В девяностых годах не случилось, хотя были пробы и в какие-то фильмы брали. Но не совпадали сроки... Я хотел бы сняться в фильме, который бы оказался хорошим. (Смеется.) Но это никогда не угадаешь... У меня вполне достаточно работы в театре, и работы интересной. Не каждый сезон были премьеры, но всегда мы что-то репетировали. Я всегда был занят у Льва Абрамовича. Сейчас у меня в репертуаре - девять ролей. Это серьезная нагрузка.
- Вам могут позавидовать тысячи актеров, которые годами ждут новой роли!
- Да, пожалуй. И вот сейчас мы начали обсуждать новый спектакль – “Три сестры” Чехова. Я там тоже играю.
- Распределения пока не было?
- Нет. Честно говоря, в “Трех сестрах” я бы сыграл любую роль. Тузенбах – конечно, для меня молодой человек...
- Ну почему, вы же играете молодых в “Братьях и сестрах”!
- “Братья и сестры” ребята начинали репетировать, когда сами были молодыми... Нет, там была другая история. “Братья и сестры” в 1979 году был дипломным спектаклем первого курса Додина. А премьера театральной версии, которая серьезно отличается от студенческой, состоялась в 1985 году. В том году я только поступил в институт. Я не репетировал в “Братьях...” Когда я закончил институт, несколько лет играл тень отца главного героя. Я выходил на одну минуту и делал это с удовольствием. Мне очень нравится этот спектакль. Я бы в нем даже монтировщиком работал! В 2000 году умер наш замечательный артист Николай Лавров. Он играл в “Братьях и сестрах” Председателя колхоза. Его заменил Сергей Козырев. А полтора года назад он на некоторое время ушел из театра, и Додин предложил мне играть эту роль. Так что сейчас я уже по возрасту подхожу, а может, даже несколько старше. (Смеется.) Мне очень нравится, что меня пустили в удивительный мир Федора Абрамова. Много лет прошло, и по многим обстоятельствам, в том числе трагическим, пришлось заменять актеров, но костяк остается прежний. Петр Семак, Игорь Иванов. Наталья Акимова, Таня Шестакова...
- Вы играете совершенно непохожие роли: Тайрон в “Долгом путешествии в ночь”, Штрум в “Жизни и судьбе” , Глостер в “Короле Лире”... Как происходит у вас переход от одного материала к другому, от одной темы к другой?
- Если говорить об этих трех ролях – они очень разные, и я надеюсь, что я их по-разному играю. Хотя, как говорил Михаил Чехов, природная идея существует во всех ролях. Но это не противоречит Станиславскому. В репетиционный период погруженность в роль полная. Тяжелее, если сегодня играешь Тайрона, завтра – Глостера, послезавтра – Платонова. Вот здесь, особенно с возрастом, начинаются трудности. По возможности (а такую возможность мне дает семья), я прихожу в театр пораньше, и пока никого нет, сосредотачиваюсь и таким образом к спектаклю перестраиваюсь. Хотя это непростой процесс. Играть только “Дядю Ваню” на гастролях легче и интереснее - видишь развитие спектакля.
- Были ли у вас ситуации, когда вы были внутренне не согласны с рисунком роли, который вам предлагает Лев Абрамович?
- Конфликтов не было. Я довольно быстро понял, что лучше сначала прислушаться к режиссеру – тем более к такому, как Додин, – и попытаться понять, что он предлагает. Если меня что-то не устраивает или что-то я недопонимаю, я всегда могу подойти к режиссеру и побеседовать. В этом смысле Додин никогда не отказывает! Наоборот, он всегда с удовольствием проанализирует роль.
- У вас остается время на гастролях, чтобы походить по театрам, посмотреть работу коллег?
- Редко. В девяностые годы в наш выходной мы посмотрели генеральную репетицию Бежара, а один раз в Нью-Йорке на генеральную нас пригласил Барышников. В Израиле удалось посмотреть спектакль Брука. Дома иногда хожу в театры. Не сказать, что часто, но хожу.
- Вы упомянули Петра Наумовича Фоменко. А что происходит в театральном Питере?
- На мой взгляд, с приходом Валерия Фокина в Александринку (Пушкинский театр) театр стал возрождаться. И внешне – произведен колоссальный ремонт и переоборудование сцены, – и в творческом смысле. Театр стал гораздо более живым.
- Глядя издалека на театральный Петербург, Малый драматический мне видится неким культурным заповедником. Вы не боитесь, что это может привести к некоторой законсервированности в будущем?
- В 1980 году вышел спектакль “Дом”, через несколько лет Лев Абрамович стал главным режиссером театра. И вот за столько лет консервации не произошло. Мало того... Мы играем “Бесы” с 1991 года. Зал у нас небольшой, и когда зажигается свет, видны лица зрителей. В театр приходит молодое поколение! Спектакль, который начинается в двенадцать часов дня и с двумя перерывами заканчивается около десяти вечера, вызывает интерес молодых! Пошлость, конечно, нарастает со страшной силой, но такие очаги, как у нас, у Фоменко, существуют, и они не консервируются. Спектакли ведь живые! Попробуй с нашим режиссером похалтурить или “мертво” сыграть. (Смеется.) “Огребет” и заставит, чтобы чувства возникли. Чтобы не омертветь, надо все время заниматься и по возможности репетировать.
- Многим приходится жертвовать ради актерства?
- Для меня, для моей жены и в какой-то степени для моего сына это стало привычным. Хотя я скучаю, особенно, когда большие гастроли. Но тем не менее, пробыв двадцать лет в театре, я уже не считаю это жертвой. Мне интересно работать, а если интересно в работе, то какая же это жертва?..
На торжественном приеме в Шекспировском театре, посвященном началу гастролей Малого драматического театра, Сергей Курышев пожелал, чтобы “впечатления зрителей от “Дяди Вани” не унеслись ветром в озеро Мичиган, а остались с ними”.
Ксения Раппопорт: “Приоритеты расставляет судьба”
Ксения Александровна Раппопорт. Родилась в Ленинграде. В 2000 году закончила Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства (класс В.М. Фильштинского). В том же году принята в труппу Малого драматического театра - Театра Европы. Дебютировала в роли Нины Заречной в спектакле Л.А.Додина “Чайка” А.П.Чехова. Лауреат независимой молодежной премии “Триумф” (2004 год). Заслуженная артистка России (2009 год).
Играет: Софью – “Пьеса без названия”. В театре “На Литейном” играет: Иокасту – “Царь Эдип”, Исмену – “Антигона”, Беатриче – “Слуга двух господ”.
Снималась в фильмах: “Цветы календулы” (Россия, 1998), “Плачу вперед!” (Россия, 2001), “Незнакомка” (Италия, 2006), “Ликвидация” (Россия, 2007), “Качели” (Россия, 2008), “Юрьев день” (Россия, 2008), “Человек, который любит” (Италия, 2008), “Итальянцы” (Италия, 2009), “Двойной час” (Италия, 2009) и др. В спектакле “Дядя Ваня” А.П.Чехова играет роль Елены Андреевны. За исполнение этой роли удостоена театральной премии “Золотой софит” (Санкт-Петербург, 2003 год).
Одна из лучших сцен в “Дяде Ване” – ночная сцена объяснения Сони и Елены Андреевны. Окно настежь и душа настежь... Елена Андреевна хочет поиграть на рояле и говорит Соне спросить разрешения старого мужа: “Поди спроси. Если он ничего, то сыграю. Поди”. Соня, вернувшись, произносит одно слово: “Нельзя”. Далее у Чехова написано: “Занавес”. Сониным “Нельзя!” заканчивается второе действие пьесы. Но у Додина спектакль продолжается, и мы видим гениальный этюд Ксении Раппопорт - Елены Андреевны. Актриса великолепна в коротком, яростном, безмолвном бунте своей героини. На рояле играть нельзя?! Тогда буду играть на столе! Она берет какую-то палочку и начинает стучать по банкам, склянкам, бутылкам, по собственной голове, потом одним махом опрокидывает все лекарства. Скинула все, разрушила этот порядок жизни, присела, через секунду опомнилась, снова расставила все по ранжиру, на свои места. Бунт прошел. Теперь все будет по-прежнему... “Пропала жизнь!”
- Вы по-разному играете сцену объяснения с Соней. Ваш бунт разный! На одном спектакле вы яростно сбрасываете со стола все эти баночки с лекарствами, а на другом – лишь опрокидываете их, но оставляете на столе.
- Это зависит от ночной сцены с мужем. Если она была мучительной, непримиримой или оскорбительной, то это дает какую-то одну эмоцию. Вчера она была болезненной, мне было очень его жаль. От этой сцены остался шлейф его настоящей болезни, поэтому было трудно сделать жесткое движение.
- То есть каждый раз вы действуете совершенно импульсивно. У вас нет жесткого режиссерского канона?
- У нас, конечно, есть рисунок сцены, и я все равно эти склянки собью. Я когда-то это придумала себе. Но то, как, каким движением я это сделаю, зависит от спектакля, от предыдущей сцены... В репертуарном театре большой плюс состоит в том, что одна компания работает над разными произведениями, и все произведения влияют друг на друга. Шекспир начинает проникать в Чехова, Чехов – в Шекспира. Круг мыслей один, и многолетнее блуждание в этом кругу дает свои результаты.
- А если бы вам предложили поменяться с Еленой Калининой и сыграть Соню...
- Я бы с огромным удовольствием это сделала. Елена Калинина – замечательная актриса, и если нас поменять местами, я думаю, тоже будет интересно.
- Ксения, за десять лет вашей работы в Малом драматическом театре вы сыграли три чеховские роли: Нину Заречную, Софью и Елену Андреевну. Почему? Лев Абрамович в вас видит только чеховскую героиню?
- Нет, просто так совпало. Вообще-то, я играла еще в “Клаустрофобии”, репетировала Гонерилью в “Короле Лире”, но вот случился кинороман с Италией, и Лев Абрамович меня отпустил. Я не думаю, что он меня видит в каком-то жестко ограниченном амплуа. Что такое чеховская героиня? Это - как тургеневская девушка: нечто такое умозрительное.
- А как Лев Абрамович относится к вашим кинороманам?
- Я думаю, он не в восторге от этого, но понимает и отпускает. Я ведь ничего плохого не делаю...
- Ну вот сыграли бы Гонерилью, если бы не случился итальянский роман. Как вы расставляете для себя приоритеты?
- Это не я расставляю приоритеты – приоритеты расставляет судьба.
- Но выбор все равно за вами. Лев Абрамович вам предлагает роль в театре, а на следующий день звонит Джузеппе Торнаторе и предлагает роль в кино...
- Во-первых, это было не на следующий день. К тому моменту мы уже полтора года репетировали “Короля Лира”... Ну да, выбор был, но, знаете, есть такие предложения, от которых не отказываются. Есть актерская судьба, актерский путь, в котором происходят какие-то вещи. Если ты от них отказываешься, не принимаешь их, значит, ты сворачиваешь в какую-то другую сторону. Нужно нести ответственность за судьбу.
- Ксения, вы заканчивали ЛГИТМиК по классу Фильштинского. Как произошло ваше знакомство с Додиным?
- Мы с первого курса дружили с Малым драматическим театром. А когда Лев Абрамович стал искать Нину Заречную, он пригласил меня. Я участвовала в репетициях, а потом сыграла эту роль на сцене. Я еще училась в этот момент.
- Это была стажерская группа?
- Я никогда не смотрю, куда меня записали на бумажке. Мне совершенно все равно, как я называюсь. Если я играю Нину, могу называться даже буфетчицей.
- А в театре на Литейном вы играете как приглашенная актриса?
- Я там играю как нагло пришедшая актриса! После окончания института нашей дружной компании однокурсников очень не хотелось расставаться. Мы хотели продолжать играть вместе. В тот момент я уже репетировала и выпускала “Чайку”, понимала, что хочу работать в Малом драматическом, но после студенчества энергии было много, и мы с однокурсниками ночами стали делать “Царя Эдипа” Софокла. У нас не было помещения, мы шатались по разным квартирам, подвалам, чердакам, пока, наконец, никому ничего не сказав, не пришли в театр на Литейном. Там можно было пройти через вахту, и никто тебя ни о чем не спросит. А помещения все стоят свободные. Мы пришли и стали там репетировать. Потом громкие крики привлекли внимание общественности. К нам заглянул директор театра и спросил: “Что вы здесь делаете?” Мы сказали: “Репетируем”. “Покажите”. Мы показали, директор дал нам художника, и мы выпустили спектакль, с которым потом объездили полмира.
- Вы его до сих пор играете?
- Да, мы играем его до сих пор, и кроме того в этом же театре этой же компанией мы сделали еще два спектакля. Мы не актеры этого театра. Мы – блудные дети. Это для меня совершенно другое актерское пространство.
- Это то пространство, куда вы уходите на время от Додина?
- Я не то что ухожу. Мне удается это совмещать. Там тоже есть моя частичка.
- Какие имена в русском театре для вас наиболее значимы?
- Петр Фоменко. У него совершенно уникальная интонация в театральном мире. Я очень люблю его и его артистов, восхищаюсь ими. Недавно появился потрясающе талантливый режиссер Сергей Женовач. Из старой гвардии - Фрейндлих, Демидова, Неелова... В моем родном театре такое количество прекрасных артистов, у которых учиться, учиться и учиться.
- Я обратил внимание: у вас молодая труппа. Стариков нет.
- Просто наши старики такие бодрые, что их и к старикам не отнесешь. (Смеется.)
- Всегда ли вы соглашаетесь со Львом Абрамовичем на репетициях?
- Когда мы делаем спектакль, мы все размышляем вместе. Конечно, все определяющие мысли – его. Может быть, я очень счастливый человек, но я как-то никогда не сталкивалась с тем, что была несогласна с тем, что делаю. Я несколько раз видела, как актер мучается на сцене. Спрашивала актеров, и они говорили: “Это режиссерское решение меня бесит, я не понимаю, зачем я это делаю”. Я в такой ситуации никогда не находилась. Бывает, мы со Львом Абрамовичем не сходимся в каких-то вещах, но в результате в работе получается такой сплав, в котором входит и то, и другое, и становится в десять раз интереснее. Работать с ним – такое удовольствие! Только расти, понимай, размышляй, добирай...
- А застольный период обязателен для вас?
- Да. Это не дежурный разбор характера. Скорее, это общий круг размышлений, круг проблем. Не бывает, что один актер играет одно, другой – другое, третий – третье. Лев Абрамович никогда не растаскивает целое на куски. Это общая боль, общая надежда, и во всем этом мы ищем свое место. Иногда на это уходят годы.
- Театр Додина – это ваш дом?
- Дом – это дом. Дом – там, где дети, родители. А театр – это все-таки театр. Театр Додина – это мой любимый режиссер и мои любимые партнеры, глубоко уважаемые мною люди, прекрасные артисты. У нас замечательный коллектив. Во всех цехах у нас работают совершенно потрясающие люди: художники, реквизиторы, костюмеры, монтировщики. Мы все чувствуем локоть друг друга.
- У вас есть любимая театральная роль?
- Я не выберу одну роль. Я их все люблю.
- А в кино?
- Кино – это другое. В кино я практически никогда не бываю довольна результатом. Я стараюсь максимально наслаждаться съемочным процессом и максимально честно делать свою работу. Фильм выходит, и я иду дальше. Как это можно любить или не любить? Это же не то, чем я занимаюсь каждый день.
- А свои старые работы пересматриваете?
- Никогда.
- Мне кажется, в вашей фильмографии особняком стоит “Юрьев день” Кирилла Серебренникова...
- Я очень хорошо помню работу над этим фильмом. Это был совершенно неповторимый опыт и по интенсивности, и по физическим затратам, и по невыносимым условиям создания картины. Все было непросто: и сценарий непростой, и роль непростая, и Кириллу Семеновичу этот фильм дался большим трудом. Работать было тяжело, но невероятно интересно. Надеюсь, фильм был кому-то интересен.
- Как вы относитесь к сериалам?
- К сожалению, реальность такова, что в жестких условиях сериала нереально сделать что-то интересное. Или у меня нет к этому способностей. Мне нужен долгий, серьезный процесс. Есть артисты, которые все делают легко и блистают даже в сериалах, но я к ним не отношусь. Поэтому как только у меня появилась возможность не сниматься в сериалах просто для того, чтобы выжить, я это делать перестала.
- А “Ликвидация”?
- “Ликвидация” – это все-таки не “мыло”. Это художественный фильм, только многосерийный. Мы работали над этой картиной так, как иногда не работаем в большом кино в смысле времени, репетиций, обсуждения, подхода. Сергей Владимирович Урсуляк – просто замечательный режиссер. Он никогда не будет делать “халяву”.
- Вы как-то сказали, что когда согласились на предложение Торнаторе, знали по-итальянски только “Si”. Если вдруг вам предложат роль, скажем, на португальском языке, сыграете?
- С удовольствием. Мне важен материал, тема. Будоражит ли это тебя, интересно ли это, волнует ли это тебя.
- Язык не имеет значения?
- Если в картине будет уместен акцент, то нет. Потому что, как вы понимаете, выучить язык за две недели и говорить на нем, чтобы все думали, что я – португалка, невозможно. Но если это интересная роль, почему бы и нет?
- А в театре? Поработали бы на сцене на другом языке?
- С удовольствием.
- Как вы относитесь к жанру комедии, абсурда?
- Очень хорошо. В жанре абсурда я работаю давно. (Смеется.) Мне еще в институте нравился Ионеско, и я мечтаю что-то такое сделать в этом жанре. А комедия у меня есть. Беатриче в “Слуге двух господ” на Литейном. Там я “отрываюсь” по полной программе...
Дина Додина: “Мы не делаем “проекты” – мы делаем хорошие спектакли”
Дина Додина. Родилась в Ленинграде. Закончила филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Второе образование (Diploma of Cultural Management) получила в Лондоне. Заместитель директора театра по работе с зарубежными партнерами.
- Дина Давыдовна, у вас прямо семейный бизнес: дядя ставит спектакли, племянница их продает.
- (Смеется.) Да, у нас то же самое имение с дядей Ваней и его племянницей Соней...
- Расскажите, пожалуйста, как начиналось ваше сотрудничество с Малым драматическим?
- Честно говоря, я не собиралась связывать свою жизнь с театром. Когда я была на втором курсе в университете, Малому драматическому срочно понадобился оператор титров на больших английских гастролях. За два дня до выезда заболел человек. И Лев Абрамович вспомнил про племянницу, которая “кажется, говорит по-английски”. С этого все началось, так все это и длится, и я совершенно об этом не жалею. Малый драматический театр – удивительное место, где серьезно занимаются искусством. Я не боюсь таких высоких слов, просто потому, что Лев Абрамович нас приучает их не бояться. Другого пути к искусству, кроме как серьезность, нет.
- В чем, по-вашему, заключается феномен узнаваемости театра Додина на Западе?
- Феномен узнаваемости состоит в нашем “бренде”, в высочайшей репутации театра. Не узнавая по именам ни одного из наших актеров отдельно, на Западе знают, что Малый драматический – один из лучших театров мира. Это тот редкий случай, когда зрители забывают проверить, кто же там играет, в каких фильмах кого мы видели, и приходит смотреть на ансамбль. Это, в принципе, система Станиславского в лучшем виде, когда имя спектаклю и театру делает ансамбль. В нашем театре нет звездной системы, все преданно и сплоченно делают общее дело.
- Где тяжелее организовывать гастроли: в Европе или Америке?
- Есть определенные проблемы с финансированием, но они есть во всем мире. Есть, конечно, страх, но и он одинаков для любой страны. “Дядя Ваня” длится три часа десять минут, на русском языке, с субтитрами, в спектакле ничего не происходит. Кроме безусловного художественного качества, других “selling points” нет. Качество спектакля – то, во что продюсеры влюбляются и решают показать в разных странах.
- А потом оказывается, как в Чикаго и Нью-Йорке, что все билеты проданы за месяц до начала гастролей...
- И вот тогда продюсеры начинают “кусать локти” и говорить: “Почему же мы показываем так мало спектаклей?” В силу того, что нет своей репертуарной труппы, а потому нет и ревности, американцы обладают редкой способностью влюбляться в театры, которые к ним приезжают. Если спектакль хороший, то техники, администраторы, весь обслуживающий персонал относятся к нему, как к своему.. Вот мы в Чикаго всего неделю, а уже жалко уезжать! Мы познакомились с черным лабрадором, который приходит в Шекспировский театр вместе с американским гримером. А так как все артисты уехали на пять недель, оставили своих собак дома и очень скучают по ним, то мы все сразу полюбили этого лабрадора.
- Может быть, успех этих гастролей сподвигнет организаторов не ждать следующие шестнадцать лет, чтобы снова пригласить вас?
- Я вам отвечу с цинизмом человека, не раз бывавшего в подобных ситуациях. На зарубежных гастролях с Малым драматическим всегда происходит одна и та же история. Полные залы, все билеты проданы, все говорят: “Вы должны приехать снова, не надо ждать шестнадцать лет”, и т.д, и т.п. И обычно это ведет к перерыву в шестнадцать лет. С финансированием зарубежного театра в Америке очень тяжело. Но мы будем надеяться. За шестнадцать лет в Чикаго произошли огромные изменения к лучшему. Если мы приедем еще через шестнадцать лет, Чикаго станет еще красивее.
- Хотелось бы все-таки, чтобы следующая встреча произошла гораздо раньше. Чем наша газета может помочь вам?
- Нужны только деньги. У нас большая труппа. Мы везем те же декорации, те же костюмы, в которых мы играем дома. Мы хотим, чтобы спектакль был так же технически оснащен, как на домашней площадке, чтобы один человек не бегал и не пытался выполнить работу восьмерых, как часто бывает на гастрольных спектаклях. Нас привозить дорого и тяжело. Поэтому я могу только поаплодировать нашему давнему другу и партнеру Дэвиду Идену, который спустя шестнадцать лет привез нас в Чикаго. Видимо, чтобы собраться с силами и средствами, ему нужно было так много времени. И, конечно, наш театр бесконечно благодарен Министерству культуры России, чья финансовая поддержка сделала эти гастроли возможными.
- Но в Нью-Йорке последний раз вы были совсем недавно - в 2008 году - со спектаклем “Жизнь и судьба”. Я завидовал нью-йоркским театралам и спрашивал: “Неужели они не могут заехать в Чикаго”?
- Меня всегда веселят два вопроса: почему вы привезли тот или иной спектакль, и почему вы не заехали туда-то и туда-то? Эти вопросы мы не решаем. Это решает приглашающая сторона. “Жизнь и судьба” – удивительный, миссионерский спектакль, который Додин мечтал поставить не один десяток лет. К сожалению, в нынешней финансовой ситуации другим театральным площадкам Америки, кроме зала в Линкольн-центре в Нью-Йорке, не удалось найти средств для показа этого спектакля. В спектакле задействованы пятьдесят человек. Это очень дорогое удовольствие. Вы знаете, я много работаю с западными партнерами, и, мне кажется, если я буду в деловых вопросах становиться на их точку зрения, мы сэкономим массу времени и энергии. Мы всегда рады видеть в зале русскоговорящую публику – наших соотечественников и американских зрителей, родившихся в русскоязычных семьях в Америке, - но, в основном, в каждой стране мы играем для местных жителей. Мы стараемся донести слово Чехова, слово Гроссмана в том виде, в каком мы доносим его до русского зрителя дома. Мы не делаем “проекты” – мы делаем хорошие спектакли. Художественный компромисс тут неуместен.
Пролетела неделя, закончились гастроли Малого драматического театра – театра Европы. Мы вернулись к привычной жизни, суете, заботам. Жизнь все та же и разговоры все те же, и мысли, и слова, и поступки... Но хочется надеяться, что впечатления зрителей от великого спектакля Льва Абрамовича Додина “не унеслись ветром в озеро Мичиган, а остались с ними”. Пусть не навсегда, но хотя бы ненадолго... До нового приезда театра в Чикаго.
PS.
Выражаю благодарность Дине Додиной за помощь в организации интервью.
Чикаго, март-апрель 2010 года
Комментариев нет:
Отправить комментарий