Дмитрий Быков: интервью в двух
частях перед встречей в Чикаго. Часть первая
1 апреля 2012 года (и это не первоапрельская шутка) в Литературном салоне
Аллы Дехтяр состоится встреча с поэтом, прозаиком, журналистом Дмитрием
Быковым. А еще раньше – 4 марта 2012 года - в России пройдут выборы президента.
О любви к литературе и интересам в жизни, стране и времени, увлечениях и
творческом процессе – в эксклюзивном интервью Дмитрия Быкова в двух частях: до
и после...
-
Дмитрий, вы всегда учились на одни пятерки. Школу
закончили с золотой медалью, факультет журналистики МГУ – с красным дипломом.
Любили учиться или хотели всегда быть первым?
-
Это было не слишком трудно – и в школе, и в
особенности на журфаке. И не то, чтобы я хотел быть первым, но уж очень не
люблю быть вторым. Последним еще куда ни шло - тут есть вызов, некоторая
маргинальная отвага, но на это у меня никогда не хватало мужества.
-
А любовь к литературе – это от мамы?
-
Да, переиначивая Чехова – “Талант у нас со
стороны матери”. Впрочем, дома все много читали, и среда была соответствующая –
главным образом, учительская. Мать меня часто брала на работу, ее коллеги
приходили к нам, приходят и сейчас – в общем, как-то естественно было
разговаривать не о ценах и не о карьере.
-
Вы где-то рассказывали, что попали в Союз
писателей по рекомендации Вознесенского. Для вас до сих пор имеет значение
членство в этой организации?
-
Ни малейшего. Рекомендовал меня Вознесенский по
собственной инициативе, в 1989 году, прочитав “Черную речку”. Была такая
маленькая поэма, я ему показал ее при знакомстве. Он к моим довольно
консервативным стихам относился с удивительной для авангардиста
доброжелательностью. Он, вообще, был человек добрый. В то время красная
книжечка Союза писателей давала право на проход в ресторан, но цены там скоро
так взлетели, что я этим правом почти не пользовался. А сейчас не состою вообще
ни в одном творческом союзе, кроме Гильдии киноведов и кинокритиков.
-
Многие сегодня в России говорят о
девяностых годах XX века с каким-то
уничижительно-презрительным оттенком. Появилось даже новое выражение “лихие
девяностые”. Что вам вспоминается сегодня о том времени? Каким оно было для
вас?
-
Это было плохое время. Время, когда торжествовало подполье, предательство,
низменность, когда позорен был труд и постыдна честь. Сейчас, конечно, хуже, но
девяностые расчищали место для нынешнего торжества серой слизи.
-
Когда вам работалось интенсивнее
– тогда или сейчас?
-
Сейчас, конечно.
“Норма,
слава Богу, не утрачена”
-
Что заставило вас включиться в общественную
деятельность?
-
Я не включался в нее специально, это нормальная
составляющая моей журналистской профессии. О происходящем в стране я пишу
последние лет двадцать, хотя никогда не входил ни в один пул, не сопровождал
президентов и премьеров (кроме одной предвыборной поездки с Ельциным в 1991
году) и не занимался информационными вбросами. Когда на твоих глазах происходят
какие-то неправильности, ты об этом говоришь и только. Это счастливо позволило
мне не принадлежать ни к государственникам, ни к либералам.
-
Через
несколько дней в России выборы президента, и, несмотря на все митинги, мы
заранее знаем, кто станет ИМ. Все опять безнадежно? Может быть, прав Коржавин,
и “нельзя в России никого будить”?
-
Пробуждение нужно не
для того, чтобы выбрать того или другого президента, а для того, чтобы
научиться жить независимо от него. Чтобы люди перестали трепетать или цепенеть
при виде власти, чтобы научились спрашивать с нее, смеяться над ней,
ограничивать ее, когда обнаглеет. И это дело вовсе не безнадежно – посмотрите,
насколько легче стало дышать в стране и сколько людей почувствовали, что они не
одиноки в неприятии этого коллективного бреда, что глупость происходяшего
очевидна не только им, что норма, слава Богу, не утрачена.
-
Сегодня в культурной среде вроде бы стыдно быть
за Путина. Тем не менее каждый день приносит нам новые сюрпризы. Я понимаю, что
за Гергиевым стоит оркестр, за Табаковым – театр, а за Чулпан Хаматовой – фонд.
Но Алисе Бруновне и Армену Борисовичу зачем ЭТО? Почему они ЗА? Как вы
объясняете участие в путинской компании наших любимых актеров и просто людей,
которым мы верим?
-
Мне это совершенно неинтересно. Более того, я не верю и в то, что Путин
запретил или хотя бы помешал Чулпан Хаматовой спасать больных детей. Он -
малоприятный человек, но, сколько могу судить, не людоед. Может быть, кому-то
действительно кажется, что он вытаскивает страну из болота, вот они и хотят
помочь ему, вместе с ним спасать Россию от мифических американских либо
оранжевых угроз... Вообще, мне как-то нет дела до чужой совести – со своей бы
разобраться.
-
Лига избирателей призывает к прозрачным выборам,
Лигу волнует вопрос фальсификаций. Все правильно, но при этом, как мне кажется,
многие забывают главное – Путин вполне может победить честно и прозрачно. Если
это случится, что тогда скажет Лига?
-
Скажет, что Путин победил честно и прозрачно.
Впрочем, о какой честности и прозрачности можно говорить уже сейчас, когда
Путин явно лидирует по количеству отведенного ему телевремени, а так называемые
путинги – митинги в его поддержку – организуются по всей стране с редкостной
откровенностью, с привлечением всех ресурсов, без особенных экивоков и
прикрытий? Много других способов: от публикации гигантских бессодержательных
статей по всей центральной прессе до банального запугивания, вроде атак на “Эхо
Москвы” или “Новую газету”. Просто иногда люди склонны забывать третий закон
Ньютона – действие равно противодействию.
-
Если бы сегодня вопрос, кому быть президентом,
решал Дмитрий Быков, кого бы он выдвинул на этот пост?
-
Думаю, Владимира Рыжкова. Впрочем, это сейчас не
принципиально. Речь не о личностях, а об институтах.
-
Разделяете ли вы прогноз Михаила Ходорковского,
что страну ждут репрессии против несогласных?
-
Не исключаю и такого варианта, но думаю, что эти
репрессии ведь и сейчас идут, хотя в мягкой форме. Отлучение от профессии,
мелкие или крупные провокации, управляемые суды под надуманными предлогами,
угрозы, разные формы шантажа. Жду ли я, что всю оппозицию посадят? Подозреваю,
что это будет переход к открытой конфронтации власти с собственным народом,
который сегодня далеко не так прост, как десять лет назад. Более вероятен, на
мой взгляд, сценарий 1855 года – вынужденные реформы вследствие внешнего
толчка, не обязательно военного.
“Я
успеваю ничтожно мало”
-
Дмитрий, вы не любите разговоров о своей
плодовитости и взрываетесь, когда говорят, что вы вездесущи. Но все-таки
(пользуясь тем, что Чикаго далеко от Москвы) я позволю задать вам самый глупый
и банальный вопрос – как вы успеваете все читать, за всем следить, во всем
участвовать и к тому же обо всем писать и даже в рифму?
-
Я успеваю ничтожно мало. Хотелось бы больше, но тогда начнешь повторяться –
да и надо же когда-то жить, чтобы было о чем писать.
-
Кем вы себя считаете в большей степени: прозаиком, поэтом, публицистом или
вам по-прежнему нравится, когда вас называют “журналюгой”?
-
Считать себя поэтом всегда более лестно. Впрочем, в слове “прозаик” тоже
нет ничего дурного. Называться журналистом с годами все более неприлично – это
все-таки дело молодых, - но сама профессия и престижна, и почетна, и учит
работать, вызывая вдохновение в процессе.
-
Вы давно уже “больше, чем поэт”, и тем не менее мне хотелось бы поговорить
с вами об изящной словесности. Глядя из Чикаго, я могу сделать вывод, что
русская литература живет и развивается. “Пациентка”, скорее, жива. Я прав?
-
Да, все в порядке. По-прежнему писать престижней, чем делать деньги или
даже возглавлять министерство. Пишут чиновники, пишут дошкольники – из такого
количества текстов просто обязаны, пусть и в небольшом количестве, появляться
шедевры.
-
Назовите, пожалуйста, имена наиболее значительных для вас поэтов XX века.
-
На первое место поставил бы Блока, лучшими стихотворениями назвал бы
“Рождественскую звезду” и “Свидание” Пастернака, а кроме общепринятых имен (к
которым всегда добавляю Маяковского), назвал бы Антокольского, Твардовского,
Новеллу Матвееву, Нонну Слепакову, Владимира Луговского, Льва Лосева.
-
В серии “Жизнь замечательных людей” вышли две ваши книги – биографии Бориса
Пастернака и Булата Окуджавы. Почему именно эти поэты вас заинтересовали?
-
Пастернака предложило издательство, и я, всегда его любя, не нашел в себе
сил отказаться. Окуджаву предложил я – он очень много значит для меня с
детства, захотелось разобраться в его феномене, чрезвычайно простом и притом
совершенно загадочном.
-
Какой
из ваших романов вы считаете самым личным для себя?
-
В разных
состояниях мне близки разные книги. Думаю, родился я, чтобы написать “ЖД”, но
много личного и в “Эвакуаторе”, и в “Списанных”.
-
Согласны
ли вы с утверждением, что для писателя главное – внутренняя свобода?
-
Для одного
писателя – да, для другого – что-то другое. Для меня главное – умение
сформулировать то, что мучает меня, но еще не названо. Внутренняя свобода тут
не более чем условие.
-
Были моменты в проекте “Гражданин поэт”, когда вам не нравилось, как ваши
стихи читает Михаил Ефремов? Если да, то какова была ваша реакция?
-
Миша внимательно слушает аудиоколлекцию поэтических голосов и гениально
имитирует чужую манеру. Разве что Блок читал иначе, и я могу показать, как, но
тут Мише видней, поскольку все-таки он имеет дело с современной аудиторией,
которую надо брать более акцентированным чтением.
-
Ваше самое удачное стихотворение в этом цикле?
-
Мне нравится “Гамлет”.
-
Правда, что после 4 марта этот проект прекратит свое существование? Почему?
Еще впереди столько “открытий чудных”...
-
После 5 марта стиль эпохи так или иначе изменится – к лучшему или к
худшему. Чтобы реагировать на эти изменения, нужен будет другой проект.
-
В одном интервью вы назвали писателей, которых вы активно не любите. Среди
них - Борхес и Кортасар. Очень интересно узнать, за что вы их так?
-
За то, что они помогают читателю уважать себя без особенных оснований.
Борхес – мертворожденный писатель с массой ложных красивостей и пышно, сложно
сформулированных трюизмов. Кортасар – кумир студентов-леваков, выдающих обычную
зависть и похоть за глубину, сложность и революционность. У обоих есть
замечательные тексты, но общее впечатление выпендрежа и завышенного самомнения
никуда не девается. Читая их, вы ощущаете себя ужасно сложным, начитанным,
скептичным, нонконформистским, старым, как вся мировая культура, и одновременно
молодым, как бунтующая Сорбонна. Писатели для недоучившихся студентов
шестидесятых годов. Ничего личного.
-
Как вы относитесь к Маркесу?
-
А вот его я очень люблю. Замечательный синтез прозы и поэзии, два
общепризнанных гениальных романа и несколько очень хороших. Лучше “Осени
патриарха” в латиноамериканской прозе вообще ничего нет. Хотя и “Сто лет...” -
очень высокий класс.
-
В одном интервью вы назвали нашу цивилизацию “цивилизацией сэмов” и
добавили: “Мои дети на этих книгах не воспитывались”. А на каких книгах
воспитывались ваши дети?
-
И воспитываются, это процесс вечный. Да на многих. Стругацкие, Лем,
Акутагава, Бруштейн, Алексей Иванов, Пелевин, Чехов.
-
Вопрос к вам как к педагогу. Как пробудить у детей интерес к чтению, если
рядом лежат “гаджеты”? Это же как у Жванецкого в исполнении Райкина: “Как
уберечь ребенка от влияния улицы, когда кругом одни улицы?”
-
Надо как-то объяснить, что это не массив мертвых текстов, а нечто вроде
аптечки, набор оптимальных, быстрых и парадоксальных решений на все случаи
жизни.
-
Ваше отношение к литературным премиям? Какая из них для вас самая дорогая?
-
Премия АБС - братьев Стругацких, конечно. Безоговорочно, самые
увлекательные, умные и прозорливые русские прозаики второй половины ХХ века,
кроме, может быть, Трифонова и Аксенова.
-
Какие книги сегодня лежат на письменном столе Дмитрия Быкова?
-
Сейчас посмотрю. Жолковский – “Очные ставки с властителем”. Дафна Дюморье -
ранние неизданные рассказы. “Джойс” Алана Кубатиева. “Плывун” Александра
Житинского. “Apologia pro vita mea” Владимира Печерина. “Full
Dark No Stars” Кинга. “Судьба барабанщика” Гайдара.
“Лежать на пляже, сидеть в
кафе...”
-
Как вы любите отдыхать?
-
Катаюсь на сегвее, он у меня есть. Вообще, больше всего люблю Крым, лежать
на пляже, сидеть в кафе, плавать, сочинять там, просто сидеть на балконе
любимой артековской гостиницы и дышать.
-
Ваши музыкальные предпочтения? Классика, рок,
опера..? Может быть, назовете любимые имена...
-
Они довольно просты на самом деле. “Кармен”, “Пиковая дама”, “Чио-Чио-Сан”,
сонаты Бетховена (12, 14, 17), Шопен почти весь, но, конечно, си-минорный вальс
в первую очередь. Что ж я, врать буду? Самые общепринятые вещи. Моцарта многое,
Бах - Итальянский концерт, лучше второй части которого нет ничего в мире
(Юдинская запись, Юдину вообще боготворю), Шостакович – в особенности Пятая,
Восьмая, Скерцо в третьей части, точней которого ничто не передает временами
мой внутренний ад. “Леди Макбет...”, главным образом, вторую половину. Из
французов я очень люблю слушать Мари Лафоре. Из рока – Pink Floyd, в основном, ранний, и наш
родной “Наутилус...”. “Аквариум” тоже люблю до чрезвычайности. Окуджава и
Матвеева, само собой, кое-что из Щербакова.
-
Мне всегда было интересно узнать,
как происходит у вас творческий процесс. Вы пишете сразу на комьютере или
пользуетесь бумагой? Что делаете с черновиками? “Над рукописями трясетесь”?
-
Нет, я, в основном, печатаю на компьютере. Иногда, если строчка
придумалась, могу ее записать, но чаще запоминаю, потому что если забудется –
так и надо, а если что-то годное – она полежит, как песчинка в жемчужнице, да и
обрастет чем-нибудь.
-
Какое из ваших стихотворений вы считаете лучшим?
-
Лучшего я не назову, любимых много, а представиться проще всего вот таким.
Не для того, чтоб ярко
проблистать
Или вагон бабла оставить детям –
Жить надо так, чтоб до смерти
устать,
И я как раз работаю над этим.
Ваш ДБ
Вторую часть интервью с Дмитрием Быковым и подробности предстоящей встречи
читайте через две недели.