Дмитрий Крымов. Театр во время Катастрофы. Интервью с режиссером

В ноябре на экраны США вышла видеоверсия спектакля “Фрагмент” Клайпедского драматического театра. В основе спектакля - темы и мотивы третьего акта пьесы “Три сестры” А.Чехова. Автор и режиссер - Дмитрий Крымов. Субтитры на русском и английском языках. В большом Чикаго спектакль можно посмотреть 15 декабря в 2.00 pm в Wilmette Theatre (1122 Central Ave, Wilmette, IL 60091). О создании спектакля, Чехове, литовских и американских актерах, театре Krymov Lab NYC - в эксклюзивном интервью режиссера.

- С возвращением в Нью-Йорк, дорогой Дмитрий Анатольевич! Этой осенью я следил за вашими успехами в Риге, читал рецензии на “Записки сумасшедших”, по-хорошему завидовал зрителям, побывавшим на премьере. Надеюсь, спектакль доберется до Америки, мы его посмотрим и обсудим. Информационный повод к нашей сегодняшней беседе - американская премьера видеоверсии “Фрагмента”. Как и когда возникла у вас идея спектакля?

- Директор Клайпедского драматического театра Томас Йочис давно предлагал мне поставить спектакль. Я приезжал на workshop, познакомился с актерами, посмотрел, как мы друг друга понимаем. Это все было до Катастрофы. Я жил в Москве, у меня было очень много работы, и я все время отвечал: “Да-да, Томас, конечно, когда-нибудь приеду”. Конкретно мы с ним договорились после начала войны. Москва уже куда-то “отъехала” со всеми возможностями, которыми я тогда жил. Томас мне позвонил первый, когда началась война. “Фрагмент” по мотивам третьего акта “Трех сестер” - это полностью его инициатива, настойчивость, доброта, гостеприимство, тактичность. Он - человек грандиозный, про него можно говорить долго. Я таких директоров театров не видел. Надежность и полная свобода... Я себя чувствовал абсолютно спокойно, как елочная игрушка в вате.

- У Чехова читаем: “Третий час ночи. За сценой бьют в набат по случаю пожара, начавшегося уже давно”. Вот уже больше ста лет прошло, а во всех спектаклях пожар случается за сценой. Вы сделали революционную вещь - вывели пожар НА сцену. Даже на экране компьютера физически ощущается, что полыхает. Фантастическое зрелище!

- В “Трех сестрах” много происшествий при том, что пьеса как бы не динамичная, все скулят и тоскуют. Год назад умер отец, приехал незнакомый человек из того места, откуда герои уехали, полюбил одну из сестер. В конце пьесы убили Тузенбаха... Он весь больной, этот чеховский текст, и в нем столько событий! Пожар как-то проходит стороной, фоном. Солнце встало, солнце село, дождь пошел, пожар прошел... Пожар для того, чтобы потом героям поговорить про любовь. Но если, подумал я, навести увеличительное стекло на это место, то в капле воды, как в молекуле, станет видно, что это за “огромная рыба” в трагедии. Увеличительное стекло можно навести, наверно, на многие куски. Например, отношения Кулыгина и Маши - только об этом можно сделать спектакль. Просто пожар - такое явление, которое может быть переведено на язык театра. Пожар, который никто не видел. Все думали, что он за окном, а он здесь. И все сгорели.

- Сейчас на фоне войны это выглядит просто пугающе актуально.

- Я об этом даже не говорю.

- Несмотря на то, что хронометраж “Фрагмента” - один час двадцать минут, его можно назвать спектаклем в трех частях: обычная жизнь, крушение жизни (как вы говорите - катастрофа) и то, что происходит потом, нечто постапокалиптическое.

- Последнюю часть я называю для себя по-другому - это способ выжить. Как анальгин. Что делать, когда все рухнуло? Что? Покупать новую мебель? Во время репетиций мне пришла в голову отчаянная мысль - может быть, потому что Клайпеда относительно далеко, может, никто и не увидит, - и я решил сделать бесшабашный поступок и включить в спектакль фрагменты фильма Марселя Карне “Набережная туманов”. Как интеллигентные люди, герои решают посмотреть старый французский фильм, который их папа очень любил и они любили смотреть его вместе... Можно отнять все, кроме прошлого. Нельзя отнять душу. А душа у них там... Затея казалась сначала абсолютно малореалистичной. Как это поставить, как монтировать? Даже для меня все это было довольно рискованно, но я подумал: “Когда в мире совершаются такие события, почему не попробовать?”.. Мои записи полны чеховских фраз. Чехов, как большой магнит, меня своими фразами куда-то тянул. Постепенно я выметал их всех, потому что они тянули в знакомое. Я пытался создать новое произведение на чеховские темы по состоянию Катастрофы, а не по знакомым репликам, которые, как мне кажется, ослабляют напряжение. Когда ты смотришь новое, ты не знаешь, что будет дальше. А со знакомым текстом что-то предугадываешь, тебе какие-то “костыли” дают. Постепенно чеховский текст почти ушел, остались три блока: “Начало”, “Пожар” и “Кино”.

- Кое-что все-таки осталось. Монолог Чебутыкина: “...Думают, я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего...”, слова Наташи: “...Нужно помогать бедным людям, это обязанность богатых...”... А сцену с пожаром вы придумали до войны и до пожара в вашей нью-йоркской квартире?

- До всего, что с нами случилось.

- Невероятно, вы просто пророк.

- Я уж не знаю, хорошо это или плохо.

- Меня потряс один момент, когда Саманта (актриса Саманта Пинайтите) обнимает и пытается спасти, и спасает солдата Жана из “Набережной туманов”, которого играет Жан Габен. Она разрывает экран, выходит к авансцене с куском белого полотна и прижимает к себе живого, улыбающегося Габена. Я никогда прежде не видел в театре такой буквальной, физической смычки с кино, когда театральная героиня стоит на авансцене вместе с героем фильма.

- У меня был такой случай. В 1987 году, когда папа уже умер, мы с Театром на Таганке поехали на гастроли в Париж. Мы там увидели людей, которые давно эмигрировали. В 1987 году ничто еще не свершилось, но кое-что было уже можно. Для меня это был просто переворот сознания. Приехали назад, и на таможне всему театру устроили шмон. Он длился часа четыре. Это было мучительно. Переворачивали страницы книг, все-все-все... Я определенно помню свою мысль: можете забрать все, но не заберете того, что я там испытал. А там я испытал единство мира. Так и Саманта. Идея, что она включается в объяснение фильма, родилась на репетициях. Фильм возвращает ее отца, возвращает ее чувства. Если даже звука нет, она будет сама говорить. За воспоминания человек хватается, как хватается за ветку падающий с дерева человек. И ветка отчасти, наверно, может выручить.

- Интересна история Марселя Карне. Он умер в 1996 году, прожив девяносто лет. При этом последние его фильмы, пользовавшиеся успехом, были сняты в пятидесятые - “Тереза Ракен” и “Воздух Парижа”. Ему не было пятидесяти, а молодая французская “новая волна” - Годар, Трюффо, Шаброль - смела его с дороги. Он полжизни прожил в положении всеми забытого классика. Вот ведь трагедия большого художника, разошедшегося со своим временем... По сюжету Габена любил отец Саманты. Габена любил и ваш отец Анатолий Васильевич. В этом снова видится ваша перекличка с родителями. Если не явно, как в спектакле “Все тут”, то через кино, через Карне, через “Набережную туманов”. Вы помните, что ваш папа говорил об этом фильме?

- Не помню. Как ни странно, “Набережная туманов” - мое запоздалое открытие. Название очень хорошее. Туман, в котором происходят какие-то вещи. Лицо Мишель Морган убийственно. Когда она появляется в кадре, я хотел остановить пленку. Саманта подходит к экрану на обоях, гладит ее плащ и говорит: “Папа хотел мне подарить такой же, но не успел”.

- Меня поразило, как снят пожар. Даже, глядя на экран, мурашки по коже. Представляю, каково зрителям в зале. Кажется, подобных технических задач у вас не было в ваших московских спектаклях?

- Были другого рода. Просто я придумал почему-то так вместе с Ирой Комиссаровой и Эугениюсом Сабалиаускасом. Они оказались очень кропотливыми и творческими натурами. Можете себе представить, что Эугениюс приходил ночью заделывать трещины на потолке?! Он любит то, что делает, и полюбил наш спектакль. Их включенность была просто удивительной! Я в Москве никогда не делал павильоны такого рода. Такие большие, тем более - два, так быстро разбирающиеся и таящие в себе какие-то сюрпризы. Для меня это был эксперимент.

- Вы сами смотрели видеоверсию?

- Я смотрел одну из версий, не окончательную.

- То, что вы видели, соответствует вашему замыслу?

- Конечно, это неполное впечатление от спектакля. Живой театр заменить нельзя. При этом есть плохие съемки и хорошие съемки, плохой монтаж и хороший монтаж. Когда съемка и монтаж хорошие - это лучше, чем ничего... Мне как-то сейчас не приходится выбирать. Видеоверсию можно показывать по всему миру. А так - кто поедет из Америки в Клайпеду? Это трудно и дорого. Надо уж очень быть фанатом...

- Вашего творчества...

- Ольги, Чехова, театрального искусства... А так - можно посмотреть. Это хорошо. Я не участвовал в монтаже спектакля. Перед отъездом я успел закончить свой единственный фильм “Все нормально”. С очень хорошим высокопрофессиональным помощником-монтажером я смонтировал все сам и отвечаю за каждую секунду. В театре я этим не занимаюсь. Меня не хватит на то, чтобы каждый спектакль монтировать и превращать в видеоверсию.

- Может быть, в будущем ваши новые работы, как раньше балеты Барышникова, будут смотреть где-нибудь подпольно в Москве...

- Я надеюсь, и не подпольно тоже.

- Что с вашим фильмом? Понятно, что в России он не получил прокатного удостоверения. Но Бог с ней, с Россией. Как с мировым прокатом? Как его в Америке посмотреть?

- Пока никак. Когда мы начали сбор средств на новую постановку, мы показали фильм в нашей Лаборатории. Также под маркой “Материалы к фильму” мы показали его в Риге на мой День рождения. Фильм физически принадлежит не мне, а продюсерской компании Павла Лунгина. Пока фильм наталкивался на принципиальное неприятие.

- Что вы можете сказать о литовских актерах?

- Они все очень хорошие, послушные, заинтересованные. Актриса Саманта Пинайтите в роли Ольги - просто чудо. Она получила премию “Золотой сценический крест” (самая престижная театральная награда Литвы) за лучшую женскую роль. Физически очень тяжелая роль. У Саманты лицо мученическое и глаза необыкновенные. В ее лице есть все, что мне нужно... Я в Клайпеде поставил два спектакля. Во втором - в “Реквиеме” - одну из главных ролей тоже играет Саманта, а в роли Офелии - Дигна Кулионите. Казалось бы, во “Фрагменте” она с мячом бегает, но, Господи, какая актриса!

- Получается, нет отдельных школ, а есть хорошие актеры и плохие актеры независимо от языка, национальности и страны пребывания?

- Это главное различие. Есть хороший художник и плохой художник. А чем он пишет и какая у него школа, не так важно. Важно, зачем он это делает. Так и с актерами. Они должны понять мой замысел. У меня богатый опыт работы с актерами.

- Вам ведь с ними везет, правда?

- Бывает по-разному. Бывают хорошие актеры, которые не принимают то ли манеру, то ли идеи мои. По-разному. Можно попытаться угадать, но не всегда получается. Но хороший и плохой - кардинальное отличие. Школа - это второе. Да хоть ты неуч, ты можешь быть хорошим актером, если дар есть.

- Языковой барьер чувствовался?

- В Клайпеде со мной работал очень хороший переводчик Артурас Лепиочинас. В спектакле он играет человека, который приходит чинить сломавшуюся технику. Он актер и колоссальный помощник, и переводчик. Он так быстро переводит, что никаких проблем не было. Четверть актеров хорошо знают русский язык, половина понимает, а для остальной половины он быстро переводил.

- За последние три года вы трижды обращались к Чехову. “Костик” - вариации на тему “Чайки”, “Вишневый сад” и “Фрагмент”. Из великой чеховской тетралогии осталась только пьеса “Дядя Ваня”. Собираетесь взяться за нее?

- Я готов. Я начал делать “Дядю Ваню” в Москве. Мне просто нужно понять, где и с кем. Я готов... Я бы и “Вишневый сад” еще раз сделал. Мне казалось странным, что мой папа, закончив “Три сестры”, сказал: “Я готов еще раз поставить эту пьесу”. Я спрашивал себя, почему? А сейчас я бы и сам с удовольствием. Я бы абсолютно по-другому поставил. Это не значит, что я вот только сейчас понял “Вишневый сад”, стал взрослее, мудрее, и т.д. Нет, это не так. Это как Пикассо, извините за сравнение, делал всякие экзерсисы на тему картины Эдуарда Мане “Завтрак на траве”, когда-то взбудоражившей общественность Парижа и родившей новую волну в искусстве. Пикассо сделал из этой картины свои фрагменты. У него то две женщины, то женщина и мужчина на главных ролях, то женщина, которая на картине стоит в глубине, вдруг выходит на авансцену... Семь потрясающих, абсолютно самостоятельных картин, созданных на основе “Завтрака на траве”. Если бы я сейчас ставил “Вишневый сад”, я бы концентрировался на других вещах... Чехова можно ставить по-разному. Он ни на чем не настаивал, он описывал жизнь. Мы все время на чем-то настаиваем, а внимания, любви и какого-то горестного философского сочувствия не хватает. Или радостного... Радоваться особо нечему. Радость - довольно глупое занятие. Я недавно натолкнулся на цитату одного русского писателя, что “оптимизм - это довольно простое и убогое чувство, которое не дает воспринимать мир как целое”. Мы выбираем обычно что-то одно: политическое, социальное, какую-то одну идею, пусть очень хорошую, и прем вперед. А какая идея в “Трех сестрах”? Счастья нет. Все. Можно разные шарики подкидывать, а счастья нет. Можно и так, и эдак. А если один закрасить в красный цвет? Нет. А если в полосочку? Нет. А если один шарик заменить на зайца, а остальные оставить шариками? Нет... В этом великость Чехова, как и любого классика.

- Как вы думаете, в “Вишневом саде” Чехов ассоциировал себя с Фирсом?

- Я думаю, он ассоциировал себя со всеми. Даже с Яшей. Иначе не написал бы такого интереснейшего персонажа. Достоевский ассоциировал себя со Смердяковым? Конечно. А Яша - это сын, внук или племянник Смердякова. Конечно. Нужно любить всех. А что значит любить? К себе принимать. И с Раневской конечно же, и уж с Гаевым так точно. В нем должен был жить Яша. Во всяком случае, пока он писал. Гаев останется, а Яша уйдет. А потом и Гаев уйдет, а останется Лопахин. Когда Чехов покупал Мелихово, он, наверное, был Лопахиным. Когда Суворин приехал и сказал: “Антон Павлович, я к тебе больше не приеду, у тебя сортир на улице” и никогда больше в Мелихово не ездил, Чехов, наверное, почувствовал себя Гаевым. Он расставил фишки так, что можно в шахматы играть. Сколько шахматы существуют на земле, все прибавляются и прибавляются сицилианские защиты.

- В письме Суворину, представляя “Чайку”, Чехов писал: “Много разговоров о театре, мало действия, и пять пудов любви”. Вот эти “пять пудов любви” я увидел в вашем “Фрагменте”.

- Чехов - парадоксальный человек. Он - врач. Любить пациентов не надо, когда ты врач. Это мешает. А он любил. Любовь врача к пациентам приносит такую муку. Дорн говорил, что лечиться в шестьдесят лет бессмысленно, Чехов тоже так думал. Он умер в сорок четыре. Он стыдился открытых чувств, прикрывался шутками. Шутка, шутка, в клетчатых штанах, в желтых туфлях... Надо, чтобы было смешно. Это комедия...

- В прошлый раз мы с вами говорили в мае 2022 года. Вы поставили “Вишневый сад” в Филадельфии и стали обживаться в Нью-Йорке. Сегодня, спустя два с половиной года, какие у вас ощущения от Нью-Йорка?

- Я не то чтобы город знаю - у меня здесь дом. Мы уезжали, я делал спектакли там-сям и почувствовал, что соскучился по дому. Малюсенькая квартира, не знаешь, куда положить носовой платок. Тем не менее появилось чувство дома. Это хорошо. Мы отремонтировали квартиру, в отличие от Ольги, купили новую мебель. Оказались более практичными, чем чеховские герои.

- Самое главное, что с вами произошло в Нью-Йорке, - вы создали Лабораторию. Как вам это удалось? При том необъятном количестве театров в Нью-Йорке не побояться и создать новый?

- Здесь не так сложно открыть новый ресторан или кафе. Сними угол, поставь столики и намазывай бутерброды. Здесь же никто не запретит, Министерства культуры нет. Важно, чтобы при таком обилии возможностей к тебе ходили. Вот это задача.

- Вы с ней удачно справились. У вас были аншлаги на все спектакли.

- Пока их было два... Я боюсь так утверждать, потому что это как морской прилив-отлив. Этот чудесный город наполнен искусством, как торт “Наполеон” - кремом. Бывают сухие коржи, но бывает и крем. И крема здесь очень много. Искусства много. В одной галерее (даже не в музее) недалеко от нас проходит выставка Джорджо Моранди. Я когда-то увидел пять его работ и совершенно обалдел, как он бутылки писал. А здесь его работ штук пятьдесят. И вот в ТАКОМ городе чтобы ели твои бутерброды и какой-то интерес был - это серьезный вызов.

- Как вы выбирали актеров? Или после двух спектаклей у вас уже есть своя труппа?

- Труппы здесь нет. Не знаю, хорошо это или плохо, но это так. Получая зарплату, актеры не ждут, что им кинут кусок следующий раз. Они ищут, как голодные звери, везде. Куда позовут, туда идут. Такая жизнь. Актеров очень много: и американцев, и тех, кто говорит по-русски. Кого-то я знал по университетам, где преподавал. Попросил им позвонить. Они откликнулись. Кто-то из моих актеров, знакомых по университетам, посоветовал кого-то. Одна девочка посоветовала двух замечательных актеров. Они были лучше, чем все, кто прислали резюме на кастинг. Тем более, что они знакомы друг с другом, связаны прошлым. Когда мы делали спектакли, мы были похожи на “компашку”.

- Студийная атмосфера - это ведь то, что вам больше всего нравится!

- Так и есть. Можно и в других формах работать, но без этого нельзя. Это как без студентов. Я выпустил последний свой курс в ГИТИСе. Сейчас у меня нет студентов. Те, кто хотел бы меня позвать, - официальные учреждения. Надо там быть долго и регулярно. У меня так не получается. Но без студентов скучно. Это чудесное и очень осмысленное времяпрепровождение. В рамках нашей Лаборатории я бы с удовольствием создал актерскую группу. Все связано с организацией. Пока не придумали, как это сделать.

- Какова роль театра La Mama? Они предоставляют вам репетиционную площадку и возможность играть спектакли?

- Да. Это за деньги, не по дружбе. Но и по дружбе тоже, потому что они выбирают из тех, кто хочет и может. Они нас позвали на три года. Мы - резиденты театра. В определенное время имеем возможность репетировать и играть спектакли. У них таких, как мы, очень много. Все спланировано, как железная дорога. На спектакль нам дают ровно три недели. На следующий день там уже другие. Несмотря на то, что у нас sold out - это мало кого, кроме наших амбиций, интересует.

- На весну 2025 года намечена премьера. Что вы сегодня можете сказать о новом спектакле?

- Деньги собираем пока что. О будущем спектакле я бы поостерегся говорить. Боюсь болтать раньше времени.

- Недавно (кажется, в Риге) вы сказали, что придумали порядка пяти спектаклей. Так что нас ждет еще много интересного...

- Что-то я начал, что-то в стадии предварительной договоренности, что-то в голове. Знаете, как Рембо. У него всегда что-то есть за пазухой, и он это что-то вынимает, если надо действовать. Я тоже запасся какими-то идеями. Если вдруг кто-то на трамвайной остановке скажет: “Мы хотим вас позвать. Что у вас в планах?”, я сразу отвечу: “А вот это”. Тут-то все и случится. Есть же где-то американская мечта. Она когда-то осуществляется...

- Если судить по количеству и качеству сделанного, то ваши персональные итоги за время после 24 февраля 2022 года впечатляют - вы поставили семь спектаклей и создали новый театр.

- Да, три - на английском языке, два - на литовском, один - на латышском и вот недавно сделали спектакль “Записки сумасшедших” на русском языке.

- Согласитесь, когда вы узнали, что началась война и вы не вернетесь в Москву, вы всего этого не могли ожидать?

- Нет, я ничего не мог ожидать и не ожидал. Если бы не война, я бы сделал пять спектаклей, которые начинал в Москве. Они были бы другими. Может быть, один или два чем-то похожи. Каждый раз нужно менять молекулярную сетку. История меняется под каждую конкретность: место, страну, театр.

- Вы где-то говорили, что “Питера Пэна” задумывали для театра “Современник”...

- Я его переделывал. Мне так жалко было бросать эту идею. Сначала переделывал “Питера Пэна” для Израиля, но не получилось, потом для Риги, и вот там в Национальном театре Латвии мы его выпустили.

- Я бы хотел вспомнить ваш второй нью-йоркский спектакль, где среди авторов были Хемингуэй и Юджин О’Нил. Вас не удивляет, что ни Хемингуэй, ни О’Нил не стали в Америке культовыми авторами, какими были всегда и продолжают оставаться для нас?

- Меня не это удивляет. Меня удручает другое - что я никогда не пойму глубоко местные реалии. Поэтому у меня отсекаются некоторые темы. Я как-то перелистывал свой дневник и увидел записи, когда Римас Туминас позвал меня в Вахтанговский театр делать спектакль. Мы договорились, что это будет что-то из Гоцци. Вахтанговский театр начался с Гоцци, мне хотелось продолжить тему Гоцци. Спектакль был абсолютно замешан на русском быте. Здесь такой спектакль сделать нельзя. Надо переделать на американский быт. Все эти малюсенькие паутинные ниточки связывают людей по психологии, жизни, быту... Я никогда не узнаю этого. Не успею, если бы захотел. Надо жизнь прожить, надо в школу здесь ходить, надо помнить, какой кисель тебе в детском саду давали, как выглядела ложка масла на манной каше... Надо все это знать. А моя палитра такова, что часть вопросов, к величайшему сожалению, отсекается. Хотя, может быть, и нет. Сколько можно про манную кашу из детства ставить спектакли? Может быть, надо куда-то в другое место идти. Большой вопрос: как быть, чтобы остаться собой и манную кашу за спиной держать, и быть интересным для тех, кто придет в театр сегодня? Не только для старых эмигрантов, а для сегодняшней молодежи. В Москве к нам ходила молодежь, чем я гордиться начал. Значит, это отвечало их потребностям.

- Вы - сценограф, автор сценария, режиссер, в полном смысле создатель спектакля. Вы не хотели бы попробовать себя на сцене в качестве актера?

- С тех пор, как я стал ставить спектакли, я никогда сам не делаю декорации. Художник всегда другой. Во “Фрагменте” со мной работала Ира Комиссарова, “Реквием” в Клайпеде сделала замечательная художница Рената Вальчик. Сейчас я работаю со своим учеником с последнего курса Петей Вознесенским. Мы с ним сделали “Записки сумасшедших”, еще четыре спектакля у нас в планах. Как пешки в шахматах, мы их двигаем. То один, то другой... А играть на сцене хочется, но тему надо закрыть.

- В Москве, когда спектакли идут годами, это невозможно, а вот в Нью-Йорке на короткой дистанции в три недели, может быть, самое время поэкспериментировать?

- Так же быстро можно и опозориться.

- Я прочел дивную историю, как вы один-единственный раз в шесть лет вышли на сцену, чтобы воду попить. Ленком был на гастролях в Перми, играли спектакль по пьесе Розова “В день свадьбы”. Участвовала вся труппа, кроме Ширвиндта: как Александр Анатольевич пишет в своей книге, он бы своей еврейской внешностью дискредитировал сельскую свадьбу. Вы с Ширвиндтом гуляли и канючили: “Хочу пить”, а он отвечал: “Сейчас придем в театр, в графинах вместо водки - кипяченая вода, вот и попьешь”. Когда вы вернулись, вы из-за кулис рванули к графину, налили воды в стакан, но вас схватили и вывели со сцены.

- Там Ширвиндт меня прикрывал, а тут Ширвиндта нет.      

- Вернемся к нашей основной теме. Так все-таки во “Фрагменте” ВЫ сжигаете свое прошлое силами литовских актеров? Вы - тот самый погорелец на пепелище?

- Я не думал об этом. Во-первых, как я думал (может быть, это не совсем понятно), Саманта не то, что сжигает прошлое, - ее добросердечие, эмпатия к другим погорельцам зашкалила и перешла в болезненность. Она уже все нужное отдала и отдает ненужное. Это гиперэмпатичный человек. Она отдала ВСЕ. В Москве у меня был спектакль “Торги”. Кстати, тоже по чеховским мотивам. Там тоже четыре человека прощались со своим прошлым. Это был период, когда Васильева выгоняли из театра и нас выгоняли. Мы поставили домик и много-много всяких предметиков, которые любили. Там был солдат, который приходил в форме русской армии, похожий на Прохожего из “Вишневого сада”. Он просил, я не помню, рубль или десять рублей. И вдруг все они говорят: “Да, конечно”. И они отдают ему все. Все деньги. Солдат уходит. Кто-то говорит: “Возьми, возьми... Взял”. Вот так и во “Фрагменте”. Саманта отдает все открыто. Это сумасшествие от способности сочувствовать другим людям. Формула высочайшего интеллигента чеховского толка.

- Прошлое интервью с вами я закончил строчками Геннадия Шпаликова: “Никогда не возвращайся в прежние места. Даже если пепелище Выглядит вполне, Не найти того, что ищем, Ни тебе, ни мне”? Спектакль “Все тут” проверял на себе эту шпаликовскую формулу. Как говорит уайлдеровская Эмили: “Ты будешь не только жить, но и смотреть на себя со стороны”. В этом плане спектакль “Фрагмент” закольцовывается со спектаклем “Все тут”. Опять те же темы, возврат в прошлое, опять вопрос: что дальше? Что будет после войны? Можно ли будет вернуться на пепелище?

- Я вот слушаю вас и в голове перебираю спектакли, которые я сейчас делаю в Лаборатории, в Праге, в Израиле. Они все про это. Просто разные сюжеты для трудного размышления о том, насколько это можно и нужно. Помните письмо Клауса Манна, сына Томаса Манна? Очень длинное и очень страшное. Его зовут вернуться, и он объясняет, почему его папа и он затрудняются принимать какое бы то ни было решение... В прошлое вернуться нельзя. Это болезненное чувство. Набоков весь в этом, Бродский. Они жили воспоминаниями. Воспоминания - колоссальная вещь, единственная реальность, которая есть. Что такое настоящее? Вот я сказал слово, и оно стало прошлым. Будущее неизвестно, о будущем можно только мечтать, а прошлое откристаллизовывается и составляет тебя. Что значит вернуться? Там жить нельзя. Вернуться туда нельзя. Там все другие. Уайлдер написал про это свой “Городок”.

- Можно вернуться, чтобы строить что-то новое...

- Это уже будет техническое решение. Вернуться не к тому, что было, а строить новое. Кто знает, как все повернется... Я Чулпан Хаматовой в шутку сказал: “Когда мы вернемся, нас позовут в Большой театр. Я буду на колеснице стоять, как Аполлон, а ты каждые двенадцать часов подносить лошадям воду. Или наоборот. Ты будешь стоять на колеснице, а я каждые двенадцать часов подносить лошадям воду. Мы там будем вдвоем. Там, наверху”.

(Интервью состоялось 31 октября 2024 года.)

Nota bene! В большом Чикаго спектакль “Фрагмент” Клайпедского драматического театра демонстрируется 15 декабря в 2.00 pm в Wilmette Theatre (1122 Central Ave, Wilmette, IL 60091). Субтитры на английском и русском языках. Билеты - на сайте ticketing.useast.veezi.com/purchase/20025?siteToken=eym1b8zj89qyb17se01zmgtfww. Все новости о проекте Stage Russia - на сайте www.stagerussia.com/.

Фотографии к статье:

Фото 1. Дмитрий Крымов репетирует. Фото - Марина Левицкая

Фото 2-3. Сцены из спектакля “Фрагмент”. Фото - Домас Римейка

Фото 4. Дмитрий Крымов репетирует. Фото - Марина Левицкая

Фото 5-7. Сцены из спектакля “Фрагмент”. Фото - Домас Римейка