С 1 по 6 апреля впервые в истории программа Russian Case Российской национальной театральной премии “Золотая маска” состоялась в формате онлайн. О критериях отбора, “авторской программе” и расцвете театрального искусства в России - в эксклюзивном интервью театрального критика, главного редактора журнала “Театр.”, куратора программы Russian Case Марины Давыдовой.
- Марина, начну со слов благодарности. Я безумно рад, что удалось посмотреть лучшие спектакли российских театров. Программа вышла просто замечательной! Как вы сами оцениваете результаты? Получилось, как задумали?
- Да, безусловно. В обычном режиме возникает много логистических
проблем. Онлайн-формат помог мне собрать программу так, как я хотела. Вопреки
всему, что происходит в политической жизни, вопреки прессингу со стороны
чиновников российский театр переживает совершеннейший расцвет. По счастью для
себя я имею возможность сравнивать то, что происходит в России, с ситуацией в
других театральных державах мира. Мне кажется, российский театр сегодня
находится на вершине. Российским театром можно гордиться. Это топ уровень и по
актерской игре, и по постановочной культуре. Почему это случилось - отдельный разговор.
Простого ответа у меня нет. Я часто слышу версию, что в эпоху политических
репрессий в России театр всегда расцветал. Это не совсем так, даже совсем не
так. Российское кино не переживает такого расцвета, и еще есть масса областей
культуры, которые не могут похвастаться такими достижениями, какими может
похвастаться драматический театр.
- Для меня главный вывод таков: вокруг и около
театра Россия все больше напоминает тюрьму, а вот театр - по-прежнему
территория свободы.
- Это, конечно, относительная территория свободы.
Это свобода, которую каждый раз приходится завоевывать... У нас огромная
театроцентричная страна. В каждом городе много театров, в одной Москве - около
двухсот. Программа Russian Case могла выглядеть по-другому, с другими кураторами
ее можно было представить совершенно иначе. Программа могла бы включать в себя,
с одной стороны, более консервативные спектакли, с другой - и это такой тренд
времени - по большей части состоять из соответствующих прогрессивной повестке
социальных проектов. Я вижу, как многие критики и кураторы двигаются в эту
сторону. Для них идеологическая правильность высказывания оказывается важнее,
чем театральный язык. Они думают, соответствует ли программа постколониальному
дискурсу, феминистским трендам, этическим нормам, и т.д. Мне это тоже все очень
важно, но во главу угла я ставлю сугубо эстетический аспект: театральный язык и
его поиски. Даже конкурсная программа “Золотой маски” очень сильно отличается
от программы Russian Case. Поэтому я настаиваю: Russian Case - моя авторская
программа.
- Несколько наблюдений по итогам просмотра.
Многие спектакли так или иначе работают с этнографией, перерабатывая темы
русских сказок и русский фольклор в новые художественные формы, вводя их в
новый контекст. Одни названия чего стоят: “Мороз, Красный нос”, “Финист - Ясный
сокол”, “Слово о полку Игореве”... Кокошники нынче в моде: кокошник с русой
косой у Распорядительницы концерта в “Борисе” Крымова, Оксана у Могучего в
“Сказке про последнего ангела” является Андрею во сне тоже в кокошнике. Что это
- новая тенденция российского театра?
- Как любопытен сторонний взгляд! Вы абсолютно правы, мне ничего такого
не приходило в голову. Как некий тренд, я это даже не считывала. Мой приятель -
директор Британского совета - сказал, что в Москве его больше всего потрясло
количество цветочных киосков. С тех пор я стала замечать, что их действительно
в Москве какое-то невероятное количество. Почему? Русские мужчины все время
дарят женщинам цветы?.. Раньше я просто не замечала этих киосков. Так и сейчас,
вы мне говорите про кокошники, а я их не видела... Я думаю, что какое-то
объяснение этому существует. Мы живем в эпоху, напоминающую эпоху Александра
III, когда официальной культурой, телевидением, всей пропагандистской машиной
делается попытка сформировать новую идеологию “русскости”. Это “русскость”,
состоящая из симулякров. Я не думаю, что каждый из режиссеров - авторов
спектаклей - намеренно ставил перед собой задачу показать подобные симулякры,
но подсознательно, видимо, происходит какая-то реакция, и подобная “русскость”
в ироническом ключе подается. Вспомню еще спектакль, который не вошел в
программу в силу того, что он был поставлен пять лет назад, - “Кому на Руси
жить хорошо” Кирилла Серебренникова в “Гоголь-центре”. Спектакль работает со всем
этим новым фольклором. Кокошники ведь были придуманы в начале прошлого века.
Васнецов, Римский-Корсаков, неорусский стиль... Довольно любопытно, как
сформированная более ста лет назад конструкция сейчас опять используется
официозом. Кирилл с этим работает довольно сознательно, у Андрея Могучего и
Жени Беркович это получилось совершенно естественно.
- Еще одно новшество, на которое я обратил внимание, - в драматических спектаклях стало гораздо больше музыки. Музыка у Крымова, Юхананова, Бутусова, Диденко, поют в “Заносе” Квятковского, живая музыка в “Гоголь-центре”, в “Медведе” Панкова, в театре Альметьевска. Режиссеры все чаще и чаще используют композиторов в качестве сотворцов, и музыка выходит просто на первый план...
- Это, конечно, тенденция, и я выделила ее внутри
нашего дискуссионного блока. (Дискуссия 2 апреля называлась “Как современные
композиторы завоевали российский театр”. В ней приняли участие композиторы
Д.Курляндский, А.Белоусов, А.Сюмак, С.Невский. - Прим. автора.) Мы говорили
о том, как композиторы вошли в жизнь российского театра, как они ее в
значительной степени переформатировали, а некоторые из них сами стали
режиссерами. Причем, речь идет о композиторах из академической сферы. До
относительно недавнего времени их в драматическом театре не было. Все началось
во втором десятилетии XXI века с появлением “Платформы” (Театральный проект
Кирилла Серебренникова, созданный на территории Центра современного искусства
“Винзавод” в Москве. Журнал “Театр.” писал о проекте как о “междисциплинарной истории
на стыке разных видов современного искусства”. - Прим. автора.) 2012-13
годы - период вхождения академических композиторов в драматический театр.
Сейчас композиторы многое в нем определяют. У многих режиссеров появляются свои
композиторы, иногда - несколько. Максим Диденко плодотворно работает с Иваном
Кушниром. Композитор Владимир Раннев выпускает спектакль в Электротеатре
Станиславский. Спектакль-хит Кирилла Серебренникова “Мертвые души” сделан с
Александром Маноцковым. Подобно тому, как без музыки Курта Вайля не было бы
“Трехгрошовой оперы”, без зонгов Маноцкова не было бы “Мертвых душ”. Это
важнейшая часть спектакля. Серебренников и Маноцков - такие же равноправные
авторы, как Брехт и Вайль. И таких примеров много.
- Петр Айду пошел еще дальше, придумав новый
инструмент в “Человеке без имени” в “Гоголь-центре”...
- Безусловно. Есть и другой аспект этого тренда. Композиторы очень
часто сами начинают работать в качестве сочинителей театральных историй. Петр
Айду возник в моем пространстве, когда придумал шумовые машины, ставшие
главными героями им же созданного и поставленного спектакля “Звуковые
ландшафты”. Это было в 2015 году в театре “Школа драматического искусства”. (За
этот спектакль Айду был удостоен премии “Золотая маска” в номинации “Эксперимент”.
- Прим. автора.) Хороший пример, как композитор самостоятельно входит в
театральную жизнь, предлагая некий новый перформанс. Как арт-директор фестиваля
NET (Новый европейский театр), я включила спектакль “Звуковые ландшафты” в
программу, а потом Айду был примечен театральными деятелями, и они стали с ним
сотрудничать.
- Одним из главных ньюсмейкеров прошлого
московского театрального сезона стал театр на Малой Бронной. После прихода
Богомолова о театре снова заговорили, он стал модной площадкой. В рамках
программы Russian Case - сразу три спектакля театра: “Слово о полку Игореве”
Вытоптова, “Бесы” Богомолова и “Норма” Диденко. Это рекорд! С другой стороны,
заметно отсутствие в программе спектаклей “больших” академических театров. Нет
МХТ (правда, там уже нет слова “академический”), театра Маяковского,
Вахтанговского театра, театра Моссовета. Год был такой, или ваш, как куратора,
фокус интереса смещается в другие залы?
- Мой фокус интереса смещен всегда только в сторону важных и ярких
событий. Если важные и яркие спектакли появятся на сцене Художественного театра
или театра Вахтангова (а они там время от времени появляются), то они, конечно,
будут отражены в программе. Тут еще
важно, чтобы они были поставлены в определенный период. Я не могу вставить в программу
спектакль пятилетней давности... Мне кажется, что сейчас “академический” - это
просто пустое слово. Существуют разные площадки, и если у интенданта (в
российском театре нет такой должности, я использую это слово как обобщенный
термин) той или иной площадки достаточно широкий взгляд на искусство, то там
вполне может появиться спектакль, достойный программы Russian Case. Кстати, в
программе этого года есть спектакль академического театра - “Сын” Юрия Бутусова
Российского академического молодежного театра. Я могла бы включить в программу
спектакль “Король Лир” того же Бутусова в Вахтанговском театре, но скажу вам
честно: я просто не успела его посмотреть.
- Еще одно наблюдение: спектакли опять стали
длинными. “Пиноккио” Юхананова, “Идиот” Прикотенко, “Сказка о последнем ангеле”
Могучего - все они идут около четырех часов. Когда-то Марк Захаров говорил, что
самое страшное для режиссера - антракт, потому что неизвестно, кто останется на
вторую часть. Похоже, режиссеры перестали бояться, что люди уйдут в антракте,
правда? Театры снова интереснее реальности?
- За последние лет десять у нас возникла такая
жадная к театральным событиям публика, что в этом смысле российские режиссеры
находятся в очень привилегированном положении. Они не боятся экспериментов и необычной
темпоральности. Хотя есть и другие примеры. Эксперименты идут в обе стороны,
спектакль может быть и очень коротким. Но так или иначе какого-то страха перед
“исходом” зрителей нет... Я всегда сравниваю российского зрителя с немецкой
оперной публикой. Они приходят в театр подготовленными. Иногда немецкие зрители
не только либретто - клавир изучили. Как-то в Баварской опере на “Хованщине”
Чернякова рядом со мной сидел человек с партитурой. Я решила, что это критик.
Оказалось, просто зритель. Российский зритель еще относительно недавно был
“дремучим”. Он задумывался, куда пришел, в момент, когда зрелище начиналось.
Сейчас российские зрители понимают, на что идут, и стараются прочитать, что им
предстоит увидеть.
- Кто делал видеозаписи спектаклей: театры или
фестиваль “Золотая маска”?
- В данном случае за это отвечали сами театры. Мы долгое время
надеялись, что нам удастся провести фестиваль оффлайн, поэтому ни о каких
записях речь вообще не шла. Месяца за два - два с половиной до открытия стало
ясно, что невозможно будет никого привезти, и мы стали думать о формате онлайн.
Все работали “с колес”, каждую неделю менялось представление, как все будет
происходить, и фестиваль пользовался тем, что сделали театры. Кто-то
подготовился лучше, кто-то - хуже, кто-то, кажется, успел переснять спектакль
ради нашей программы, кто-то - нет, кому-то просто в голову не пришло делать
качественную съемку. Чем богаты, тем и рады - вот какая была ситуация. Сейчас
кажется, что все так прекрасно прошло, а при подготовке программы был
постоянный стресс. По ходу дела я меняла конфигурацию двести раз именно еще и в
связи с тем, что нам надо было учитывать наличие видеозаписей.
- Почему так мало времени было выделено на
просмотры, Марина? Физически очень сложно посмотреть двадцать три спектакля за
шесть дней, а хочется. Почему нельзя было увеличить сроки хотя бы до десяти
дней?
- Это не мое решение. Я отвечаю только за художественный контент. Что
касается ограничений по дням, и так далее... Решение диктуется логистикой и
специальными договоренностями “Золотой маски” с театрами. Надо было еще их
убедить отдать видеозаписи, чтобы выложить в сеть, пусть даже в ограниченном
виде. Спектакли - интеллектуальная собственность театров, и они не хотят ее
отдавать. Плюс техническое обеспечение, договоренности с IT-сферой... Для
“Золотой маски” оптимальным сроком было шесть дней.
- Планируете ли вы сделать нечто подобное в
следующем году?
- Опять же, думать об этом должна не я, а
руководители фестиваля. Я считаю, что когда мы выйдем из пандемии, многое из
того, что возникло в это время, должно перекочевать в обновленный мир. В
частности, онлайн-показы. Но как именно это будет выстроено, большой вопрос.
Фестивали существуют для того, чтобы на них приезжали люди. Смысл фестиваля
состоит в том, чтобы люди физически присутствовали в неком месте, постигали его
реальность. В ситуации открытых границ вынести все в онлайн-формат тоже было бы
неверно. Я думаю, онлайн-формат останется, но в ограниченном виде. Сужу по
себе. Если мне показать онлайн все спектакли фестиваля в Экс-ан-Провансе, я еще
десять раз подумаю, ехать ли мне туда.
- Все равно это не заменит живого театра, но
даст представление о спектакле тому, кто не может попасть на фестиваль...
- Да, вроде бы не заменит, но человек ленив. Вот
когда ты знаешь, что это уникальное событие, ты иначе себя ведешь. Здесь нужны
какие-то тонкие механизмы. С одной стороны, нельзя лишать людей возможности
доступа к искусству. Есть в этом какая-то демократическая идея не столько для
критиков, сколько для обычных зрителей. Для людей в Хабаровске доехать до
Экс-ан-Прованса и посмотреть выдающиеся оперные премьеры - недостижимая мечта.
Для них этот мир был всегда закрыт. Именно из-за локдауна они вдруг получили
доступ к сокровищам мировой культуры, и это круто, я считаю. Насколько театры
смогут решить этот вопрос, насколько они будут готовы периодически показывать
свои спектакли в онлайн-режиме, - не знаю. Посмотрим...
- Смогут ли спектакли программы Russian Case
увидеть театралы Европы и, что меня еще больше волнует, Америки?
- Обычно что-то бывает. Правда, обращаются не к куратору программы, а
непосредственно к театрам. Я думаю, сейчас, сию секунду, ожидать прямой отдачи
не стоит. Я сейчас в Вене - городе, в котором закрыты все театры и в котором
будет в очередной раз отменен не чуждый мне фестиваль Wiener Festwochen. Он
должен был начинаться в мае и по всей видимости уже не начнется. В ситуации,
когда люди не знают, когда все закончится, говорить о каких-то приглашениях
довольно затруднительно. Я думаю, это отложилось в памяти людей и в ближайшей
перспективе такие приглашения будут поступать. Сейчас, к сожалению, все
поставлено на паузу.
- Мы говорим с вами накануне премьеры новой
постановки оперы “Парсифаль” в Венской опере - дебютной работы Кирилла
Серебренникова на этой прославленной оперной сцене. Как изменилась жизнь
Кирилла с тех пор, как он перестал быть руководителем “Гоголь-центра”? Будет ли
он больше времени уделять международным проектам? Останутся ли его спектакли
при Алексее Аграновиче?
- Спектакли его, я надеюсь, останутся. Фигура
Аграновича, который стал худруком театра, - компромиссная. Театр сам настаивал
на этом назначении. Я уверена, что Алексей вредить театру и самому себе не
будет, культовые спектакли театра сохранит. Что касается Кирилла, то его жизнь
более-менее распланирована. Он снимает фильмы в России и будет это делать
дальше. У него уже есть какие-то заготовленные сценарии, которые он написал за
время домашнего ареста. Он собирается снимать фильм про Чайковского. Что
касается международных проектов, то он не может выезжать из страны.
“Парсифаль”, как и все предыдущие спектакли, он репетировал на удаленном
доступе, по Skype. У меня был минимальный опыт подобных репетиций, и я хорошо
понимаю, как это мучительно. В ближайшее время никуда выехать он не сможет,
поэтому проекты есть, но они все за “колючим стеклом”. Процесс закончился, и
одновременно ничего не закончилось. Над Кириллом висит условный срок, который
он сейчас отбывает. Ему надо выплачивать огромный, непомерный долг примерно в
два миллиона долларов. Таких денег не было и нет ни у одного из фигурантов
процесса... Кирилл - человек удивительной выдержки. Он - буддист, научился
философски, отстраненно смотреть на то, что с ним происходит. Надеюсь, что он
выдержит и с честью пройдет это испытание.
Фотографии к статье:
Фото 1. Марина Давыдова (Вена). Фото из личного
архива
Фото 2. Марина Давыдова (Москва). Фото - Вера
Мартынов
Комментариев нет:
Отправить комментарий