Жизнь, отданная людям

Выдающийся генетик, ученый с мировым именем Юрий Семенович Верлинский еще при жизни стал фигурой легендарной. Благодаря ему родилось более десяти тысяч здоровых детей, с помощью его методики сотни больных детей стали здоровыми. К чудо-доктору приходили родители с больными детьми и женщины, отчаявшиеся забеременеть, семьи с генетической предрасположенностью и те, которые хотели иметь ребенка определенного пола... Чудо-доктор помогал всем! Эмигрант из Советского Союза - страны, долгие десятилетия считавшей генетику лженаукой, - стал одним из ведущих генетиков в США – стране, объявившей генетику наукой XXI века. Какая же горькая несправедливость в том, что человек, подаривший миру тысячи здоровых детей и всю свою жизнь посвятивший борьбе за здоровье людей, сам ушел из жизни так рано; что его, всю жизнь спасавшего других, спасти не удалось!
Юрий Семенович Верлинский умер 16 июля. Ему было всего шестьдесят пять лет.
Родным детищем Верлинского многие годы был Институт репродуктивной генетики: здесь он работал, занимался исследованиями, писал научные статьи, готовил доклады, общался с коллегами. В Институте он жил... Теперь, после смерти отца, бразды правления Институтом перешли к сыну.
Недавно я побывал в Институте репродуктивной генетики и встретился с его президентом Олегом Юрьевичем Верлинским. В эксклюзивном интервью газете “Реклама” он любезно согласился рассказать о своей жизни, работе, перспективах науки, которой занимается, и, конечно, о своем отце – великом труженике Юрии Семеновиче Верлинском.

“Первый замороженный эмбрион”

- Юрий Семенович родился 1 сентября 1943 года в Сибири, в городе Ишиме, на юге Тюменской области. Он себя называл первым замороженным эмбрионом.
- Как он оказался в Тюмени?
- 1943 год. Война. Харьков был захвачен. Бабушка уехала с сыном в эвакуацию. Так они оказались в Ишиме. После войны вернулись в Харьков.
- Расскажите, пожалуйста, как становятся генетиками в стране, где генетика была объявлена лженаукой?
- Отец с детства интересовался биологией. Мальчиком он вступил в клуб юных натуралистов при Харьковском зоопарке, помогал лечить больных животных. Он закончил биологический факультет Харьковского медицинского института. Тогда уже генетику стали воспринимать как науку. Его диссертация по цитогенетике называлась: “Цитогенетические характеристики опухолевых клеток щитовидной железы”.
- Каковы были первые шаги вашего отца в науке?
- Он работал в НИИ эндокринологии и гормонов, вел несколько тем. Его лаборатория изучала влияние анаболиков на генотип и хромосомы пловцов. В 1972 году отец стал заниматься пренатальной диагностикой, то есть диагностикой зародышей. В Советском Союзе она не была развита, ею только начинали интересоваться, хотя за рубежом уже появился амниоцентез - процедура, проводимая в период беременности для исследования хромосом плода. Она необходима для определения пола и здоровья младенца до родов.
- Получается, что, несмотря на закрытость общества, Юрий Семенович не был изолирован от остального мира, а был в курсе всех последних достижений?
- До нас доходили научные работы западных ученых. А еще были съезды, куда со всего мира приезжали генетики. Советский Союз всегда старался доказать всему миру, что он впереди планеты всей, в том числе в области генетики. На этих съездах отец общался со своими зарубежными коллегами. В конце семидесятых годов он включился в разработку нового анализа пренатальной диагностики – биопсию хориона. Этот анализ делается на ранней стадии беременности и может предсказать многие наследственные заболевания. Отец хотел проводить исследования, связанные с этим анализом, но в НИИ отказались спонсировать этот проект. После этого он решил уехать.
- То есть его отъезд был связан только с профессиональной деятельностью?
- Ему больше ничего не надо было. Он получал девяносто рублей в месяц, но ему не нужны были деньги. У нас была маленькая двухкомнатная квартира, типичная советская пятиэтажка-“хрущевка”, но он не обращал на это внимания. Юрий Семенович хотел развивать науку, а ему не давали это делать. Поэтому он уехал.
- А если представить на секунду, что ему разрешили бы заниматься своими исследованиями...
- Он бы смирился и с крохотной квартирой, и с маленькой зарплатой. Отец уехал только потому, что ему не давали работать.
- Что вы помните из вашего детства?
- Помню наш дом, двор и мусорку посередине двора, вокруг которой мы играли в футбол. Помню, как мы с мамой шли из садика домой и каждый раз становились в какую-нибудь очередь... Помню дедушку. Он был уникальный человек. В семнадцать лет добровольцем ушел на фронт. Служил лейтенантом, начальником роты штрафбата. Он рассказывал, что когда в Сталинграде рота попала под обстрел, он спас людей тем, что приказал всем спрятаться в канализационном люке... Первый раз ему прострелили ногу в начале 1942 года, когда он форсировал Днепр. Он перевязал ногу поясом, чтобы не умереть от кровотечения, и пошел дальше. В 1943 году он был снова ранен и после этого уже не воевал. Я помню, когда у него еще была одна нога, он приезжал к нам на “Запорожце”...
- Вы уехали с ними вместе?
- Я уехал с родителями. Нам сказали: “Забирайте вашего отца-инвалида и уезжайте с ним”, но мой дед был непреклонен: “Я – ветеран, кровь проливал на войне, а вы меня из страны хотите выпихнуть?!”

“В науке патентов быть не должно!”

- Сколько вам было лет, когда вы уехали из Советского Союза?
- Восемь.
- С чего вы начали вашу американскую жизнь?
- Родители учили английский, а я пошел в школу. Моего папу знали по публикациям, и это ему помогло. Первые исследования биопсии хориона он проводил в Michael Reese Hospital вместе с акушером-гинекологом, доктором Норманом Гинсбергом. Они стали первыми учеными в США, которые начали делать этот анализ. Пренатальная диагностика стала первым шагом к решению другого вопроса: как вообще избежать рождения ребенка с наследственными болезнями? Для этого Юрий Семенович придумал концепцию преимплантационной генетической диагностики (ПГД).
- В чем суть этой концепции?
- Эту концепцию отец “подсмотрел” в Художественной галерее в Израиле, на картине Хоана Миро. Он увидел приплюснутый с одной стороны круг, на нем - красные и желтые круги. Отца осенило: точно так же выглядит яйцеклетка! Из Израиля он вернулся с готовым решением. Если сделать биопсию полярного тельца яйцеклетки, по этому тельцу можно сказать, что осталось в яйцеклетке, и таким образом сделать анализ до фертилизации (оплодотворение). Про будущий эмбрион можно будет сказать все: и цвет глаз, и цвет волос, и пол, и предрасположенность к заболеваниям. Отец начал делать исследования в этой области, создал инструменты, микроскопы... А потом у нас родился первый здоровый ребенок. Недавно в Америке вышел фильм “Мой ангел-хранитель” (Таково русское название фильма “My Sister’s Keeper”. – Прим. автора.). Сценарий картины написан по реальному случаю, который был в нашем институте.
- Расскажите, пожалуйста, об этом случае.
- К нам за помощью обратилась семья Нэш. Их шестилетняя дочь Молли умирала от наследственного заболевания – анемии Фанкони (наследственное заболевание крови с летальным исходом от разновидности лейкемии). В этом случае спасти ребенка может только пересадка костного мозга от совместного родственника, но в ее случае родственников не было, а рожать еще одного ребенка, заведомо рискуя обречь его на ту же болезнь, супруги не хотели. Единственное, что можно было сделать в этом случае, - искусственным путем создать брата или сестру, которые могли бы быть тканесовместимы с больным ребенком и стали бы для нее донором. Мы сделали искусственное оплодотворение, отобрали эмбрион, не несущий в себе ген анемии Фанкони и совпадающий по главным признакам тканесовместимости с больной сестрой. У Молли родился братик, которого назвали Адамом. Его пуповинная кровь, пересаженная девочке, спасла ее от смерти. Молли полностью вылечилась, и Адам растет крепким и здоровым. Сейчас Молли шестнадцать лет. Когда отец умер, Молли прислала нам открытку со словами: “Если бы не доктор Верлинский, меня бы не было в живых”. После этого случая отца стали называть “дизайнером бэби”. Начались разговоры, что теперь можно выбирать кого хочешь, что скоро мы будем выращивать людей на органы, что, конечно же, не так.

“Основная цель института – помочь семьям иметь здоровых детей!”

- Какие заболевания можно предотвратить, используя методику вашего отца?
- Практически все наследственные заболевания, чьи молекулярные проявления уже известны науке: глухота, слепота, болезнь Дауна, синдром Тэй-Сакса, гемофилия, альбинизм... Мы уже предотвратили рождение более сотни разных наследственных заболеваний.
- А диабет и аутизм попадают в категорию наследственных заболеваний?
- Для аутизма пока еще не все ясно, нужно индивидуально подходить к каждому случаю. А диабет попадает в ту часть заболеваний, которые еще не до конца изучены наукой, чтобы определять генетическую предрасположенность, но есть все предпосылки начать исследования по его лечению стволовыми клетками. Диабет имеет много разных причин, и поэтому лечение зависит от выявления природы заболевания... В Финляндии существует генотип детей, которым не дают коровье молоко, потому что у таких людей оно может вызвать диабет.
- К вам приходят в двух случаях: если женщина не может забеременеть или когда семья знает о риске рождения больного ребенка с наследственным заболеванием...
- Да, в первом случае мы помогаем женщине забеременеть, во втором - можем сделать так, чтобы она имела ребенка без наследственного заболевания. Но есть еще третий случай. Приходит женщина и говорит, что у нее пять девочек, а она хочет мальчика. Это называется “family balance”. Такая процедура официально разрешена, если в семье не менее трех однополых детей.
- Юрий Семенович обладал патентом на свои изобретения?
- Нет, он сознательно отказался делать патент. Он говорил, что в науке патентов быть не должно!
- Но при этом у каждого ученого есть патенты...
- Он считал это неправильным. Он был убежден, что научные патенты мешают развитию науки.
- Юрий Семенович рассказывал про один случай из практики. В институт обратилась женщина, у которой ребенок имел синдром Дауна. Она попросила помочь ей родить ему братика, тоже больного Дауном. И Юрий Семенович отказался...
- У нас был еще один случай. К нам пришла семья карликов, которая хотела иметь ребенка-карлика. У них все в доме рассчитано на карликов. Что они будут делать с ребенком нормального роста? Однако отец им отказал. Они долго возмущались, говорили: “Какое вы имеете право? Карлик – это не заболевание, мы нормальные люди...”. Но Юрий Семенович был непреклонен. Наша цель заключается в том, чтобы диагностировать болезнь и избегать ее, а не работать на болезнь. Основная цель института – иметь здоровых детей!

“Эмбриональные стволовые клетки – будущее медицины”

- Одна из самых обсуждаемых проблем в обществе – исследование стволовых клеток. Почему вдруг все так взбунтовались против этих исследований?
- Существуют взрослые и эмбриональные стволовые клетки. Для того, чтобы сделать эмбриональную линию, надо разрушить эмбрион. Церковь и прошлая американская администрация заявили, что они против этого. Мы пытались объяснить, что эти эмбрионы все равно выкидываются пациентами, но нас не хотели слушать. Нельзя разрушать, и все!
- Чем так ценны эмбриональные стволовые клетки?
- Они являются лучшим источником лечения. Из эмбриональных клеток можно вылечить все, а из взрослых – только некоторые ткани. К примеру, можно из жира человека взять взрослые стволовые клетки и вколоть в место перелома, и перелом срастется намного быстрее. Но мышечные клетки нельзя вырастить из взрослых стволовых клеток, для них нужны эмбриональные. Когда речь идет о пороке сердца или нервных клетках, тоже нужно брать эмбриональные клетки. Эмбриональные стволовые клетки – будущее науки!
- Когда администрация Буша запретила исследования, она ведь вам перекрыла кислород?
- Нет, она запретила исследования за государственные деньги, и мы не могли сотрудничать со многими университетами. Но за свои деньги – пожалуйста. Мы не прерывали исследований ни на день! Мы – одни из пионеров в этой области. Науку повернуть вспять нельзя. Если исследования закроют в Америке, они всегда будут в Европе. Европа уже впереди. Из-за законов Буша Америка отстала от Европы.
- За счет чего окупаются ваши исследования?
- За счет клинической практики. У нас в институте два направления: клиническое и научное. Юрий Семенович перевел преимплантационную диагностику из исследовательской сферы в клиническую дисциплину и поставил ее на массовый поток. Клиническая практика кормит науку.
- Так что, в скором будущем мы перестанем болеть?
- Мы станем быстро выздоравливать. Любое повреждение может в будущем быстро лечиться с помощью стволовых клеток.

“Верлинский будет? Тогда меняем доклад”

- ...На всех научных конференциях его боялись. Он всегда задавал неудобные вопросы. На конференциях часто приходилось слышать: “Верлинский будет? Тогда меняем доклад”. Знали, что если кто-то скажет неправду, Верлинский встанет и прервет доклад. Но если он доклад одобрял, это значило очень много.
- Каким он был в семье, в жизни?
- Он все время был на работе. Работа была его жизнью и его домом. Он вникал в каждую мелочь, он всегда был в курсе всего, что происходило в институте. В офисе он сделал себе туалет с душем, там у него висели костюмы, галстуки... Когда нужно было куда-то ехать с мамой, он ей звонил: “Одевайся и жди меня”. После мероприятия он завозил маму домой и ночью возвращался в институт проверить рапорты. Он был уникальный человек! Умирающий, он лежал в больнице и звонил в институт по три раза в день, говорил с руководителями лабораторий, интересовался, что сделано, давал новые задания... Он звонил мне и говорил: “Я, может, сегодня засну от наркоза. Ты проверь то-то и то-то. Завтра утром скажешь”. Умирая, он держал руку на пульсе всех дел.
- Он знал всю серьезность своей болезни?
- Он знал и боролся с болезнью до последнего дня. К сожалению, он не успел спасти себя, но то, что он придумал для борьбы с раком, поможет людям в будущем. Он оставил много идей, и мы постараемся воплотить их в жизнь. Моя мама Любовь Михайловна Верлинская возглавит Центр памяти отца (“Yuri Verlinsky Center for Stems Cells Research and Education”). Она работала гистологом в лаборатории Michael Reese Hospital, вела опыты на обезьянах и крысах. Когда родились внуки, ушла с работы, воспитывала детей. Сейчас внуки подросли, папы нет, и она собирается вернуться на работу.
- Как у вас проснулся интерес к генетике? Глядя на отца?
- Отец всегда старался привить мне интерес к науке. Когда в школе все мои приятели работали смотрителями на пляжах, я работал в его лаборатории, делал кариотипирование. Я закончил химический факультет Бостонского университета, аспирантуру и стал работать в папином институте. Как раз в это время Институт расширялся, и отец посылал меня создавать филиалы в разных странах. Со временем он стал готовить меня в качестве своего преемника...
- Для вас Институт – тоже образ жизни?
- Да, я тоже здесь живу каждый день с утра до вечера. Занимаюсь наукой, но еще больше бизнесом. Иногда жизнь заставляет заниматься, чем надо, чтобы все остальные могли заниматься, чем нравится. А бизнесом, как и наукой, нельзя управлять, приходя на работу в девять и уходя в пять. Наш центр открыт двадцать четыре часа в сутки. Я ухожу, а некоторые специалисты только приходят. Клетки растут по расписанию. Иногда нужно посадить их в четыре и придти в двенадцать, чтобы снять. Многие центры со всего мира присылают нам материал на анализ. Эти материалы могут придти ночью, и надо оперативно их обработать, чтобы к утру выдать результат.
- Вы бы хотели, чтобы ваши дети пошли по вашим стопам?
- У меня трое детей: два десятилетних мальчика (Майкл и Тим), и девочка Мишель – ей восемь лет. Я не знаю, кем они будут. Они еще маленькие. Хотелось бы, чтобы кто-то из них занял мое место. Но толкать я их на это не буду.

“Мы – одна большая семья”

- Расскажите, пожалуйста, о сотрудниках вашего института. Вы уже упомянули доктора Гринсберга. Он до сих пор работает с вами?
- Он с нами, он делает для нас часть процедур, но у него есть и своя клиника. Очень многие люди пришли работать к отцу и работают у нас до сих пор. Доктор Светлана Речицки, доктор Анвер Кулиев (он когда-то представлял СССР во Всемирной организации здравоохранения) – они работают в Институте с момента основания. Нам нужны не просто специалисты, а люди, увлеченные наукой. Мы дружим между собой, общаемся. Мы - одна большая семья. А иначе невозможно.

К сожалению, я никогда не встречался с Юрием Семеновичем Верлинским, но после беседы с его сыном думаю, что дело отца – в надежных руках! Как и его отец, Верлинский-младший фанатично предан любимому делу; подобно отцу он полон желания и энергии продолжать двигать вперед Науку.
На прощание Олег Юрьевич показал мне Институт. Внешне он ничем не примечателен: обычное двухэтажное кирпичное здание на оживленной чикагской улице. Спешащие мимо него пешеходы даже не догадываются, что внутри этого здания находится самый большой в мире банк стволовых клеток. Чтобы увидеть хранилище, надо подняться на второй этаж. На первом – клиника: в специально оборудованных операционных у пациентов собирают яйцеклетки и проводят ПГД. На втором этаже Института расположена лаборатория преимплантационной генетики, где делается молекулярный анализ. И вот, наконец, мы зашли в святую святых: в хранилище стволовых клеток. Клетки хранятся в специальных баках, подключенных к сосуду Дюара жидкого азота (металлический сосуд с вакуумной изоляцией). Баки похожи на винные бочки, и вся комната выглядит, как винный погреб. Ничего особенного. Обычная лаборатория. Однако именно здесь происходят основные исследования в области репродуктивной генетики. Здесь, в этом “обычном” месте, где вершится будущее науки, многие годы работал выдающийся ученый XX века Юрий Семенович Верлинский. Сегодня его дело продолжает сын – генетик нового поколения Олег Юрьевич Верлинский.

Американский дирижер с европейскими корнями

Эксклюзивное интервью музыкального руководителя
фестиваля в Равинии дирижера Джеймса Конлона

Наша беседа началась неожиданно. Джеймс Конлон попросил выслать ему копию интервью со словами: “Я читаю по-русски. Медленно, но читаю. Правда, почти не говорю. Хватит слов только, чтобы не потеряться в метро...”
Блестящий музыкант, полиглот, интеллектуал – в добавление ко всем своим замечательным достоинствам Джеймс Конлон еще и великолепный рассказчик. Его характеристики точны и остроумны, его размышления глубоки и мудры, его взгляды на музыку и искусство нестандартны и независимы. Признаюсь, я давно мечтал встретиться с дирижером, но не верил, что когда-нибудь моя мечта осуществится. Какова же была моя радость, когда маэстро согласился уделить мне частицу своего драгоценного времени и рассказать о жизни и творчестве! Наша беседа стала первым обращением дирижера к многочисленной русскоязычной аудитории Чикаго.

- Мои прадеды были музыкантами. Прадедушка по материнской линии - эмигрант из Италии. Он приехал в Америку в семидесятых годах XIX века. Моя мать – наполовину итальянка. Дедушка – немец. Я родился в Нью-Йорке в многодетной семье. С детства родители прививали мне интерес к литературе. В одиннадцать лет мой лучший друг, сын немецких эмигрантов, пригласил меня в Оперу, и с этого момента я влюбился в театр. В течение четырех месяцев моя жизнь полностью изменилась.
- Какая опера была первой?
- Случилось так, что это была “Травиата”, но это могла быть любая другая опера. Я слушал их одну за другой: “Севильский цирюльник”, “Дон Жуан”, “Волшебная флейта”, “Летучая мышь”... После того, как я услышал первую оперу, стал брать уроки игры на фортепиано. На следующий год, в двенадцать, начал учиться играть на скрипке. К тринадцати годам для меня стало понятно: я хочу дирижировать! Но в тринадцать лет дирижировать слишком рано, поэтому я продолжал свои занятия. Попутно брал уроки вокала. Голоса у меня никогда не было, но я хотел побывать “в шкуре” солиста оперы. В восемнадцать лет я поступил в Джульярдскую школу и стал самым младшим учеником в классе. В 1972 году, в двадцать один год, я дирижировал оперой в Джульярдской школе.
- Правда ли, что сама Мария Каллас посоветовала президенту Джульярдской школы дать вам эту возможность?
- Да, правда. Она в то время как раз проводила мастер-классы в Школе. Намечался концерт, но за десять дней до выступления выяснилось, что дирижировать некому. Стали искать замену. Президент Джульярдской школы попросил Каллас прослушать меня. После прослушивания она сказала: “Возьмите этого студента. У него будет великое будущее”. Я очень благодарен Марии Каллас за эти слова. Меня заметили, и с этого момента началась моя дирижерская карьера. В двадцать четыре года я дебютировал с оркестром Нью-Йоркской филармонии, в двадцать шесть – в Метрополитен-опере.
- Вы помните ваш первый концерт с Чикагским симфоническим оркестром?
- Даже программу сказать могу! Это было в 1977 году. С Линн Харрелл и Ицхаком Перлманом мы играли Двойной концерт Брамса, с Ицхаком - Скрипичный концерт Мендельсона. Во второй вечер был Моцарт и Четвертая симфония Малера. Так что в мой первый уик-энд с оркестром я уже исполнял Малера.
- Какие концерты с Чикагским оркестром запомнились вам за эти годы?
- На этот вопрос невозможно ответить. Это все равно, что спросить, какую музыку мне больше нравится исполнять. У меня в памяти остались даже не столько концерты целиком, сколько маленькие личные воспоминания, связанные с ними. Среди самых ярких - малеровский цикл. Но если вы спросите меня, какие оперы мне запомнились более всего в Метрополитен-опере в качестве приглашенного дирижера, я, не задумываясь, отвечу: “Замечательные русские оперы. 1988 год – “Хованщина”, 1994 – “Леди Макбет Мценского уезда”, дважды - в 1992 и 1997 годах - “Борис Годунов””.
- Вы проводите много времени в Европе, дирижируете разными оркестрами. С чем связана эта “охота к перемене мест”?
- Работа с оркестрами разных стран составляет важную часть моей жизни. Я никогда не хотел замыкаться только на Америке. Я всегда мечтал открывать мир, путешествовать; я был тем, кого на немецком языке называют “Wanderlust”. Будучи маленьким мальчиком, мечтал о путешествиях в Европу, Азию, Россию. Когда я стал интересоваться классической музыкой, мне стало понятно, что корни классики следует искать в России и Европе. Я жил в Европе более двадцати лет: девять лет работал в Париже (был музыкальным руководителем Парижской оперы), тринадцать лет работал в Кельне, восемь лет был главным дирижером Роттердамского филармонического оркестра, работал в Лондоне, в Италии, каждый год езжу в Москву. Культурные контакты для меня всегда были важной частью моего музыкального развития. Мне кажется, лучшим образованием является возможность пожить в другой стране, в другой культуре. Во время моих путешествий я работаю с музыкантами и просто общаюсь с людьми. В этом - лучший способ учиться и постигать новое.

С 2005 года Джеймс Конлон является музыкальным руководителем фестиваля в Равинии, но связи с фестивалем у него давние. Дирижер рассказывает:
- В качестве приглашенного дирижера я впервые выступил на фестивале в 1977 году. Так что я знаком с Равинией больше тридцати лет! А в период, когда Джеймс Ливайн был здесь музыкальным руководителем, я дирижировал в Равинии каждое лето. Семнадцать лет подряд! Ни разу не пропустил! В Равинии замечательный фестиваль, но, самое главное, Равиния – летняя резиденция Чикагского симфонического оркестра. Чикагский оркестр - жемчужина Равинии. Способность замечательно исполнять музыку многих стилей и направлений – отличительная особенность этого оркестра! В дополнение к блестящему качеству звука музыканты оркестра великолепно читают с листа и невероятно быстро разучивают новые произведения. Работать с таким оркестром четыре недели каждое лето – огромный источник вдохновения!
- Для каждого русскоязычного слушателя незаживающей раной является война. Поэтому от лица наших читателей я бы хотел поблагодарить вас за программу “Воскрешение из небытия”, в которой вы заново открываете миру музыку композиторов, погибших или пострадавших от фашизма. Расскажите, пожалуйста, об идее создания этой программы.
- Около пятнадцати лет назад я заинтересовался музыкой Александра Землинского, стал изучать его биографию и через нее открыл для себя много новых имен. Я понял, что нами потерян огромный пласт музыки. Не один, не два композитора, а двадцать, двадцать пять, может быть, больше... Целый пласт музыки был объявлен дегенеративным искусством и подлежал уничтожению. Мы восхищаемся творчеством Шенберга, но не знаем, что его учителем был Землинский. Именно Землинский и композиторы его круга были связующим звеном между Малером и послевоенной музыкой. То, что эта музыка остается неизвестной, - величайшая несправедливость и огромная потеря для нашей цивилизации. Я начал предпринимать попытку вернуть сочинения забытых композиторов в историю культуры XX века. Пока этот процесс идет медленно. В Парижской опере я впервые поставил первую оперу Землинского, в “Ла Скала” – его “Флорентийскую трагедию”. Опера Лос-Анджелеса стала первым крупным американским театром, проявившим интерес к этому репертуару. Я делаю все, что могу, и понимаю, что должны пройти годы, прежде чем эта музыка займет свое достойное место в истории мировой культуры. Эта музыка разная. Кому-то она нравится, кому-то - нет. Это совершенно нормально. Не обязательно ее любить. Единственное, чего я хочу, - чтобы она была доступна широкому слушателю.

Джеймс Конлон рассказал мне, что создал специальный фонд “OREL”, посвященный памяти композиторов, пострадавших от фашизма. Среди них – Виктор Ульман, Эрих Вольфганг Корнгольд, Павел Хаас, Франц Шрекер, Эрвин Шульхоф и многие другие. Информацию о задачах и направлениях деятельности фонда можно найти на сайте http://orelfoundation.org/.

- Я был в Германии, получил доступ к немецким архивам и занимаюсь, в основном, немецкой музыкой “детей” Брамса, Вагнера, Малера. Мне кажется, от сталинских лет тоже осталась запрещенная музыка. Я верю, что в России найдутся люди, которые откроют для нас эту музыку.
- Недавно вы дирижировали в Нью-Йорке оперой Вениамина Флейшмана “Скрипка Ротшильда”... Флейшман – еще одно имя в этом ряду.
- Да. Выдающаяся музыка ученика Шостаковича. Флейшман погиб во время войны: ушел в ополчение и не вернулся. Опера “Скрипка Ротшильда” осталась незавершенной, ее закончил сам Шостакович. Мы сделали вечер из трех одноактных опер, две из которых - русские. В том числе прозвучала “Женитьба” Мусоргского по Гоголю: даже не опера – скетч.
- Когда вы познакомились с русской музыкой?
- Я люблю Россию с детства. Я был очарован ею по смешной причине задолго до того, как стал музыкантом. Я очень рано научился печатать на машинке. Когда моя сестра прочитала “Преступление и наказание” и ей надо было написать сочинение по этому роману, я перепечатал его. Один из моих старших братьев учил русский язык. Ему было пятнадцать, мне – девять. У него были русские друзья, один студент приходил в наш дом. Я впервые услышал русский язык, был очарован звучанием русской речи, влюбился в русскую музыку. Первым услышал Мусоргского. Помню, закрылся у себя в комнате и со слезами на глазах стал слушать предсмертный монолог Бориса Годунова. Потом пришел черед Чайковского, Рахманинова, Прокофьева, Шостаковича. Мое увлечение Россией не ограничивалось только музыкой. В школе я прочел “Братьев Карамазовых” и “Идиота”, влюбился в героев русских романов и мечтал поехать в Россию. Я был в Санкт-Петербурге, дирижировал оркестром Мариинского театра. Я благодарен Владимиру Спивакову за то, что он предложил дирижировать его оркестром. Сейчас я не пропускаю ни одного года, чтобы не поработать с Национальным филармоническим оркестром России. Я делаю это с большим удовольствием. Я бы хотел приезжать в Россию намного чаще.
- Как вы познакомились с Хворостовским?
- Мы познакомились с ним в Нью-Йорке после его победы в Кардиффе. (В 1989 году на телевизионном конкурсе Би-Би-Си “Певец мира” в Кардиффе Дмитрий Хворостовский завоевал первую премию. – Прим. автора.) Потом я встречал его то в Нью-Йорке, то в Лондоне, то в Париже. Мы не так часто выступаем вместе. Так, от случая к случаю. Два или три года назад мы вместе сделали “Симона Бокканегру” в Парижской опере. С ним всегда замечательно работается! У него очаровательная жена, двое прелестных детей... Мы всегда с удовольствием общаемся. Недавно он подарил мне свой новый альбом с военными песнями. Мне они очень нравятся. Я пригласил его в Равинию и поинтересовался, что бы он хотел спеть. Он спросил: “Как насчет “Риголетто”?”. Я сразу согласился, переговорил с Уэлсом Кауфманом (президент Равинии. – Прим. автора), и все было решено. 15 августа он будет в Равинии петь Риголетто.
- Как бы вы охарактеризовали ваш стиль работы с оркестрами?
- Мое артистическое кредо состоит в том, что дирижер должен отказаться от показа себя, не использовать музыку для выпячивания своей собственной артистической сущности, а лишь выражать мысли и идеи композитора. Между зрителем и композитором не должно быть препятствий. Объектом внимания должна быть музыка, а не ее интерпретация дирижером. Главное – музыка!
- Я понимаю, что на мой следующий вопрос ответить невозможно, но я все же спрошу. Если бы вам предложили составить список из пяти лучших оркестров мира, какие оркестры вы бы в него включили?
- Я отвечу так. В искусстве нет одной вершины, в искусстве много вершин, и эти вершины различны. Кто лучше: Микеланджело или Да Винчи? Пикассо или Мане? Я не приемлю даже предпосылку, что кто-то из них лучше. То же самое и с оркестрами. Если в музицировании есть душа, значит, там есть музыка. Можно создать струнный квартет дома, и если это будет талантливо, люди будут приходить к вам домой слушать музыку; можно играть с детским оркестром, и если этот оркестр будет на хорошем уровне, его будут слушать. Дух музыки может быть на разных уровнях. Поэтому для меня несколько неуместно говорить о лучших оркестрах. Они все разные, и в этой разнице заключена красота музыки.
- Но ведь создаются списки, рейтинги...
- Меня это не интересует. Это – следствие коммерциализации общества. Это все равно, что сказать: “Лучший дизайнер брюк”. Кто это сказал? Брюки должны быть удобными и хорошо выглядеть. Какая разница, кто их сделал? Мы пытаемся развести все по категориям, даже то, что сравнивать невозможно. Любая категория снижает полноту картины. Так можно сказать о философии, литературе, обо всех видах искусства, но это правда и в отношении людей. Что получится, если мы начнем определять людей по категориям? Этот человек – американец, тот человек – русский. Русские делают так, американцы - так... В итоге получаются стереотипы. При этом люди полнее и богаче стереотипов о них. Стереотипы ведут к навешиванию ярлыков. Для меня стереотипы всегда несправедливы, ибо они сужают полноту жизни.
- Кто ваши кумиры в мировой музыке?
- Композиторы. Кто может быть большим кумиром, чем Моцарт, Верди, Бах, Брамс..? В истории есть, конечно, примеры, когда кумиры в музыке могут оказаться ужасными людьми в жизни. Вагнер – ужасный человек и великолепный композитор. Мой любимый Клод Дебюсси был в жизни неприятным человеком. То же самое можно сказать о Стравинском. Но мы ведь говорим о кумирах в музыке!
- Как вы относитесь к модерновым постановкам классических опер?
- Ничего плохого в модерне нет. Я за модерн. Но – это очень важно! – сущность оперы в том, что главный драматург – композитор. Композитор через музыку уже определил характер действующих лиц, взаимоотношения героев, структуру сюжета. Если это принимается режиссером с уважением, тогда я открыт к любым экспериментам. При этом я не могу принять положение, когда театральные нововведения деформируют основу оперы. У оперы есть душа, и я не хочу видеть эту душу деформированной кем угодно: певцом, дирижером, режиссером. Мы бы никогда не увидели многие оперные шедевры, если бы не музыка. Скажите мне, сколько оперных либретто можно поставить в театре без музыки? “Кавалер роз”? “Электру”? Не уверен. Возьмите одного из величайших либреттистов всех времен Бойто. Можно ли поставить его “Фальстаф” или “Отелло” без музыки? Не думаю. Исключения составляют те произведения, которые изначально создавались не для оперы. Например, пьеса Мориса Метерлинка “Пелиас и Мелизанда”...
- Сочинения Пушкина...
- Да. “Евгений Онегин”, “Пиковая дама”, “Борис Годунов”. Но “Евгений Онегин” – поэма, “Пиковая дама” – повесть. Это - исключения. Сотни опер нельзя поставить, исключив из них музыку. Только музыка заставляет оперу жить!
- Бывали ли ситуации, когда вы готовы были конфликтовать с режиссерами и певцами?
- Все время. (Смеется.) Это часть нашей жизни. Но я помню также прекрасные моменты сотрудничества с выдающимися режиссерами, такими, как Джордж Стрелер, Лев Додин...
- А как вам работалось с Вуди Алленом? (В 2008 году Джеймсу Конлону и Пласидо Доминго удалось уговорить Вуди Аллена поставить в Лос-Анджелесе оперу Пуччини “Джанни Скикки”. – Прим. автора.)
- Очень приятный человек. Я ожидал увидеть капризную звезду, а увидел тихого, спокойного, погруженного в замысел художника.
- Как вы относитесь к музыке как к фону, к музыке, которая звучит в магазинах, офисах, медицинских кабинетах, ресторанах?
- Я не люблю музыку в ресторане – предпочитаю салат. (Смеется.) Я люблю тишину. Тишина прекрасна. Музыка как фон отвлекает. Вообще, правило, при котором музыка должна быть легкой, мне кажется ущербным. Оно вредит интеллектуальному уровню страны. Я – американец, я люблю эту страну, но я имею право ее критиковать. Каждая страна имеет хорошие и плохие стороны. Слабая сторона Америки – недостаток интеллекта. Политические волны восьмидесятых привели к тому, что музыку перестали изучать в школе. В итоге мы получили целое поколение, которое не знает классическую музыку. То же самое можно сказать о классической литературе, танцах, об искусстве вообще. В Америке люди не знают ничего о Достоевском, Пушкине, Данте. Стыдно, но они не знают даже Шекспира!.. Моя основная миссия состоит в том, чтобы бороться за возвращение классического наследия (искусства, литературы, музыки) в детские сады и школы. Дети должны постигать азы классического образования с ранних лет. В этом – залог нашего будущего.

Жена Джеймса Конлона – певица Дженнифер Ринго. В семье двое детей. Старшей Луизе – двадцать лет, младшей Эмме – двенадцать. Эмма родилась и первые семь лет провела в Париже. Луиза родилась в Нью-Йорке, но большую часть детских лет провела в Европе: в Германии и Франции. Маэстро говорит:
- Когда мы вернулись в Соединенные Штаты, мы дружно решили, что дети должны продолжить французское образование. Коль уж так получилось, что дети свободно говорят на двух языках, то зачем это терять?! Дети пошли во Французский лицей. Сейчас Луиза учится в Нью-Йоркском университете. Мы всю жизнь живем между Европой и Америкой и, конечно, намереваемся продолжить наши странствия.
- Что для вас музыка?
- Музыка – мое хобби и моя страсть. В одиннадцать лет я страстно, в один момент влюбился в музыку. С тех пор моя любовь движет мною. Я всегда говорю детям: надо найти увлечение в жизни и страстно следовать ему. Увлеченность кормит и направляет нас. Увлеченность – вот что делает нашу жизнь насыщенной! А еще я увлечен языками.
- Сколько языков вы знаете?
- Кроме английского я свободно говорю на французском, немецком, итальянском, могу объясниться по-испански, по-голландски, читаю по-русски. Кроме испанского (в детстве я два года учил испанский язык), я не учил языки специально. Для языков мне нужны время и контакты с людьми. Если бы у меня было время выучить еще один язык, этим языком стал бы русский. Но для этого мне надо пожить в России! Увлеченность языком – как увлеченность музыкой. Я слушаю языки, запоминаю новые слова, читаю то на одном, то на другом языке... Это моя страсть!.. Недавно я встретил одного человека. Ему восемьдесят три года. Он сказал мне мудрые слова: “Главное в жизни – окружить себя людьми, которых ты любишь, и которые любят тебя”. Надеюсь, у меня это получилось.

Интервью с Джеймсом Конлоном состоялось в Равинии 14 июля, в День взятия Бастилии. Я напомнил маэстро об этом, когда он, подписывая мне автограф, на секунду задумался: “Какой сегодня день?” После моей подсказки засмеялся: “Как я мог забыть? Ведь это последний день оперного сезона в Парижской опере”.

Джеймс Конлон продолжает выступать в Равинии. Вот лишь некоторые из его ближайших концертов с Чикагским симфоническим оркестром. В августе состоятся концерты серии “Воскрешение из небытия”. 4 августа – концертное исполнение опер Курта Вайля “Махагони зонгшпиль” и “История солдата” Игоря Стравинского, 8 августа – программа “Песни от Берлина до Бродвея”, включающая в себя произведения Курта Вайля. Солистка – Петти Люпон. 5 августа Джеймс Конлон представляет программу “Первые концерты русских композиторов”. Прозвучат Первые фортепианные концерты Шостаковича (солистка – Лиза Де Ла Саль), Прокофьева (солистка – Ольга Керн) и Рахманинова (солистка – Джойс Янг). Летние музыкальные праздники продолжаются!

Билеты на все концерты музыкального фестиваля в Равинии можно заказать по телефону 847-266-5100, по факсу 847-266-0641 или зарезервировать на сайте http://www.eurochicago.com/sites/dd.html.

PS.
Выражаю благодарность директору по связям с прессой музыкального фестиваля в Равинии Эми Шраге за помощь в организации интервью.

Что сезон грядущий нам готовит?..

26 сентября 2009 года шедевром Джакомо Пуччини “Тоска” открывается новый, пятьдесят пятый сезон чикагской Лирик-оперы. В течение шести месяцев мы услышим восемь опер. Мы встретимся как с признанными звездами мировой оперной сцены, так и с молодыми, талантливыми исполнителями. Расскажу о спектаклях предстоящего сезона.

“Тоска” Джакомо Пуччини

Действующие лица и исполнители:
Флория Тоска – Дебора Войт (осень 2009 года), Виолетта Урмана (дебют на сцене Лирик-оперы, январь 2010 года),
Марио Каварадосси – Владимир Галузин (осень 2009 года), Марко Берти (дебют на сцене Лирик-оперы, январь 2010 года),
Барон Скарпиа – Джеймс Моррис (осень 2009 года), Лючио Галло (январь 2010 года),
Сполетта – Джон Эстерлин (осень 2009 года), Дэвид Кангелози (январь 2010 года),
Ризничий – Дэйл Трэвис.
26 сентября – 13 октября 2009 года, 10 – 29 января 2010 года (двенадцать спектаклей).
Дирижеры – сэр Эндрю Дэвис (осень 2009 года), Стивен Лорд (дебют в Лирик-опере, январь 2010 года).
Постановка – Франко Дзефирелли. Режиссер возобновления – Гарнетт Брюс.
Опера исполняется на итальянском языке с английскими субтитрами.

Одна из лучших опер классического репертуара регулярно появляется на сцене чикагского театра. Начиная с 1954 года, она ставилась на сцене Лирик-оперы шестнадцать раз! В будущем сезоне мы увидим второе возобновление в Чикаго легендарной постановки Франко Дзефирелли, созданной им в 1964 году для лондонского театра “Ковент-Гарден”. В том спектакле свои лучшие партии исполнили Мария Каллас и Тито Гобби. После трех лет уединения Дзефирелли вернул на сцену великую Каллас, встреча с режиссером стала событием в жизни певицы. Чикагский театр выкупил права на “Тоску” Дзефирелли, и теперь этот спектакль принадлежит Лирик-опере. Впервые эту постановку мы видели в сезоне 2004-05 годов. В том спектакле наибольшее впечатление на меня произвела румынская певица Доина Димитриу в партии Тоски. Партию Каварадосси исполнил тогда Нил Шикофф, партию Скарпиа – Сэмюэль Рэми. В будущем сезоне “Тоска” исполняется двумя составами. Осенью 2009 года в главных партиях выступят любимцы публики, блистательные Владимир Галузин, Дебора Войт и Джеймс Моррис. Дебору Войт мы последнее время привыкли слышать в вагнеровско-штраусовском репертуаре. Тем интереснее будет услышать ее в партии Флории Тоски - первой пуччиниевской партии певицы в Чикаго. Украшением спектакля несомненно станет Владимир Галузин в партии Каварадосси. Я давно слежу за творчеством одного из лучших солистов современной оперы и могу с уверенностью предположить, что присутствие этого певца на сцене автоматически поднимет уровень всего спектакля, придаст ему особую энергетику. Даже статичную роль Калафа в пуччиниевской “Турандот” сезона 2006-07 годов Галузин умудрился не просто спеть, но и сыграть. Что уж говорить о художнике Каварадосси! В этой роли есть где разгуляться! В партии бесчеловечного шефа полиции, барона Скарпиа – американский бас Джеймс Моррис.
Интересным обещает быть январский состав “Тоски”. В партии Тоски на сцене Лирик-оперы дебютирует литовская певица Виолетта Урмана, ее партнером станет итальянский тенор Марко Берти. Соотечественник Берти, итальянский бас Лючио Галло (он исполнит партию Скарпиа) в третий раз выступит на сцене Лирик-оперы. Он дебютировал в партии Форда в “Фальстафе” Дж.Верди, а потом пел Яго в вердиевском “Отелло”. Осенними спектаклями “Тоски” дирижирует музыкальный руководитель чикагского оперного театра сэр Эндрю Дэвис, в январе за дирижерским пультом его сменит музыкальный директор оперного театра Сент-Луиса Стивен Лорд, для которого “Тоска” станет дебютом в Лирик-опере.

“Фауст” Чарльза Гуно

Действующие лица и исполнители:
Фауст – Петр Бечала (дебют на сцене Лирик-оперы), Джозеф Кайзер (30 октября, 3, 7 ноября),
Мефистофель – Рене Папе, Кайл Кетелсен (30 октября, 3, 7 ноября),
Маргарита – Анна Мария Мартинес,
Валентин – Лукас Мекем.
Дирижер – сэр Эндрю Дэвис.
Режиссер – Франк Корсаро.
5 октября – 7 ноября 2009 года (десять спектаклей).
Опера исполняется на французском языке с английскими субтитрами.

В этом году исполняется сто пятьдесят лет со дня премьеры лирической драмы Чарльза Гуно “Фауст”, созданной по мотивам первой части одноименной трагедии И.В.Гете. Лирик-опера показывает возобновление постановки Франка Корсаро сезона 2003-04 годов. В партии Фауста на сцене чикагского театра дебютирует польский тенор Петр Бечала, покоривший оперный мир блестящим исполнением партии Эдгара в опере Г.Доницетти “Лючия ди Ламмермур”. У Ролландо Виллазона пропал голос, он был вынужден отменить спектакли, и 7 февраля 2009 года зрители всего мира в прямой трансляции из Метрополитен-оперы увидели новый дуэт: Анна Нетребко и Петр Бечала. После триумфа в МЕТе на певца посыпался град предложений, так что можно только порадоваться, что контракт с Лирик-оперой был подписан несколько лет назад. В противном случае, боюсь, мы бы еще нескоро услышали певца в Чикаго.
В партии Маргариты – пуэрториканская певица Анна Мария Мартинес. Она блестяще дебютировала в 2007 году в Равинии, составив достойную компанию Пласидо Доминго. В прошлом сезоне (правда, уже не столь удачно) исполнила партию Недды в “Паяцах” Р.Леонкавалло в Лирик-опере. В партии Мефистофеля – один из лучших басов нашего времени Рене Папе.

“Эрнани” Джузеппе Верди (новая постановка)

Действующие лица и исполнители:
Эрнани – Сальваторе Лиситра,
Эльвира – Сондра Радвановски,
Дон Руи Гомес де Сильва – Джакомо Престиа (дебют на сцене Лирик-оперы),
Дон Карло – Боаз Даниэль.
Дирижер – Ренато Палумбо.
Режиссер – Хозе Мария Кондеми.
27 октября – 23 ноября 2009 года (девять спектаклей).
Опера исполняется на итальянском языке с английскими субтитрами.

Одна из ранних опер великого Верди создана по мотивам одноименной пьесы Виктора Гюго. Мировая премьера оперы состоялась в 1844 году в Венеции. На сцене Лирик-оперы “Эрнани” был поставлен лишь однажды – в сезоне 1984-85 годов.
В главных партиях в опере выступят признанные вердиевские голоса Сальваторе Лиситра (мы его слышали в партии Радамеса в “Аиде”), Сондра Радвановски (она блестяще пела Леонору в “Трубадуре”), Боаз Даниэль (он исполнил партию Форда в “Фальстафе” прошлого сезона). В партии Дона Руи Гомеса де Сильвы на сцене Лирик-оперы дебютирует итальянский бас Джакомо Престиа.

“Катя Кабанова” Леоша Яначека

Действующие лица и исполнители:
Катя Кабанова – Карита Маттила,
Тихон – Джейсон Коллинс (дебют на сцене Лирик-оперы),
Кабаниха – Джудит Форст,
Борис – Брендон Йованович (дебют на сцене Лирик-оперы),
Дикой – Эндрю Шор,
Варвара – Лиора Гродникайте (дебют на сцене Лирик-оперы),
Кудряш – Гарретт Соренсон (дебют на сцене Лирик-оперы).
Дирижер – Маркус Стенц (дебют в Лирик-опере).
Режиссер-постановщик – Джонатан Миллер (дебют в Лирик-опере).
22 ноября – 12 декабря 2009 года (семь спектаклей).
Опера исполняется на чешском языке с английскими субтитрами.

Русских опер в этом сезоне на сцене Лирик-оперы не будет. Зато мы услышим оперу Леоша Яначека “Катя Кабанова”, в основе которой – драма А.Островского “Гроза”. С партией Кабановой в Чикаго после четырехлетнего перерыва возвращается великолепная Карита Маттила. После дебюта в партии Иродиады в “Саломее” Р.Штрауса сезона 2006-07 годов в Лирик-опере снова поет канадская певица Джудит Форст. На этот раз – в партии Кабанихи. Мы увидим постановку Джонатана Миллера, созданную для Метрополитен-оперы. В “Кате Кабановой” мы услышим четырех новых солистов. Среди дебютантов – лауреат премии Ричарда Такера 2007 года, американский тенор Брендон Йованович и литовская меццо-сопрано, выпускница Литовской академии музыки и Оберлинской консерватории Лиора Гродникайте.

“Веселая вдова” Франца Легара (новая постановка)

Действующие лица и исполнители:
Ганна Главари – Элизабет Футрал,
Барон Зета – Дэйл Трэвис,
Граф Данило – Роджер Ханивелл,
Валансьенна – Андриана Чукман,
Камилл де Россильон – Стивен Костелло (дебют на сцене Лирик-оперы).
Дирижер – Эмманюэль Виллауме.
Режиссер – Гэри Гриффин (дебют в Лирик-опере).
5 декабря 2009 года – 16 января 2010 года (одиннадцать спектаклей).
Опера исполняется на английском языке с английскими субтитрами.

После “Летучей мыши” настал черед “Веселой вдовы”. Эта оперетта с успехом была показана на сцене Лирик-оперы дважды: в сезонах 1981-82 и 1986-87 годов. В главных партиях – выпускники Центра оперного пения Джорджа Райана Элизабет Футрал и Роджер Ханивелл, а также студентка Центра Андриана Чукман.
Режиссер спектакля Гэри Гриффин хорошо известен любителям театра по своим работам в Чикагском шекспировском театре. “Веселая вдова” – его дебют на оперной сцене.

“Любовный напиток” Гаэтано Доницетти

Действующие лица и исполнители:
Адина – Николь Кэбелл, Сюзанна Филипс (7-22 февраля 2010 года),
Неморино – Джузеппе Филианоти (дебют на сцене Лирик-оперы), Франк Лопардо (7-22 февраля 2010 года),
Дулькамара – Алессандро Корбелли,
Белькоре – Габриэле Вивиани (дебют на сцене Лирик-оперы).
Дирижер – Бруно Кампанелла.
Постановка – Джулио Шазалетте. Режиссер возобновления – Винсент Лиотта.
23 января – 22 февраля 2010 года (десять спектаклей).
Опера исполняется на итальянском языке с английскими субтитрами.

Шесть раз в Лирик-опере ставилась эта чудесная лирическая опера Доницетти, многие арии из которой давно стали признанными хитами и с непременным успехом исполняются на крупнейших сценах мира. Чего стоит один только романс Неморино “Una furtive lagrima” (“Потаенная слеза”) - жемчужина тенорового репертуара!
В этой опере мы услышим два состава исполнителей. Партнером хорошо знакомой нам Николь Кэбелл станет итальянский тенор Джузеппе Филианоти (это его дебют на чикагской сцене), вторую пару составят Сюзанна Филипс и Франк Лопардо.
За дирижерским пультом – признанный специалист в операх “bel canto” Бруно Кампанелла.

“Осуждение Фауста” Гектора Берлиоза
(новая постановка, премьера в Лирик-опере)

Действующие лица и исполнители:
Фауст – Пол Гроувс,
Мефистофель – Джон Релия (дебют на сцене Лирик-оперы),
Маргарита – Сьюзен Грехем,
Брандер – Кристиан Ван Хорн.
Дирижер – сэр Эндрю Дэвис.
Режиссер – Стивен Лангридж (дебют в Лирик-опере).
Хореограф – Филипп Жиродо.
20 февраля – 17 марта 2010 года (семь спектаклей).
Опера исполняется на французском языке с английскими субтитрами.

Еще одна вариация на тему бессмертного гетевского сюжета о Фаусте и Мефистофеле, на этот раз - французского композитора Гектора Берлиоза. “Осуждение Фауста” имеет подзаголовок: “Фантастическая легенда для солистов, хора и оркестра”. Это сочинение нельзя причислить к жанру оперы. Скорее, это сочетание оперы, оратории, балета и симфонии. Интересно, что произведения Берлиоза никогда не ставились на сцене Лирик-оперы. Так что нас с вами ждет премьера! В партии Мефистофеля на чикагской сцене дебютирует канадский бас-баритон Джон Релия, в партии Маргариты – любимица чикагской публики Сьюзен Грехем. Постановка английского режиссера Стивена Лангриджа. Хореограф - французский мастер Филипп Жиродо, знакомый нам по работе с Робертом Карсеном в “Орфее и Эвридике” К.В.Глюка в сезоне 2005-06 годов.

“Свадьба Фигаро” Вольфганга Амадея Моцарта

Действующие лица и исполнители:
Граф Альмавива – Мариуш Квечин,
Графиня Розина – Анне Шваневилмс,
Фигаро – Кайл Кетелсен,
Сюзанна – Даниэлла Де Низе,
Марцелина – Диана Монтаже (дебют на сцене Лирик-оперы),
Керубино – Джойс Ди Донато,
Бартоло – Андреа Сильвестрелли.
Дирижер – Эдвард Гарднер (дебют в Лирик-опере).
Постановка – сэр Питер Холл. Режиссер возобновления – Херберт Келлнер.
28 февраля – 27 марта 2010 года (одиннадцать спектаклей).
Опера исполняется на итальянском языке с английскими субтитрами.

После недавнего “Похищения из Сераля” Лирик-опера возвращается к самому яркому оперному шедевру Моцарта, к “Свадьбе Фигаро”. Впечатляет состав солистов – ни одного случайного имени! В партии Фигаро – восходящая звезда мировой оперы, американский бас-баритон Кайл Кетелсен. Польский баритон Мариуш Квечин после Онегина прошлого сезона (он пел в опере Чайковского во втором составе исполнителей) предстанет в совсем другом, комическом образе – в роли графа Альмавивы. Его супругой, графиней Розиной, станет немецкая певица Анне Шваневилмс. Мы видели ее в партии Фельдмаршальши в “Кавалере роз” Р.Штрауса в сезоне 2005-06 годов. Австралийская певица Даниэлла Де Низе, покорившая Лирик-оперу Клеопатрой в спектакле Дэвида Маквикара “Юлий Цезарь” Г.Ф.Генделя в сезоне 2007-08 годов, исполнит партию кокетки Сюзанны. В партии пажа Керубино – экспрессивная Джойс Ди Донато.
Мы увидим возобновление постановки мэтра мировой режиссуры, сэра Питера Холла.

Первое исполнение каждой из восьми опер нового сезона будет в прямом эфире транслироваться по радио, на волне классической музыки 98.7 WFMT. Перед началом каждого спектакля зрителям будем предложена тридцатиминутная лекция о композиторе и истории создания оперы.
Как и в прошлые годы, репертуар нового сезона Лирик-оперы стабилен и весьма консервативен. Нет современных опер, упор делается на классические произведения. Экспериментирует театр лишь в рамках этого консервативного подхода. Интересна премьера “Осуждения Фауста” Берлиоза, любопытна новая постановка ранней оперы Верди “Эрнани”... Что касается многократных повторений одних и тех же постановок (“Тоска”, “Свадьба Фигаро”), то на эти спектакли идешь только ради исполнителей. В прошлом году в беседе с генеральным директором Лирик-оперы Уильямом Мэйсоном мы затронули тему консервативности репертуара театра. Ответ Мэйсона был весьма откровенен: “...Мы действительно консервативны, но это отражает вкусы нашей публики. Мы создаем оперы для публики – не для критиков. Я не думаю, что наша публика хочет видеть современные постановки “Травиаты”, “Богемы”, “Кармен”. Кроме того, финансово для нас очень важно время от времени повторять старые постановки. Если мы создаем новую “Тоску”, то знаем, что можем повторить ее четыре-пять раз в следующие двадцать лет. Мы можем экспериментировать с постановками современных опер, но сделать такую постановку можно всего один раз. Постановка современной оперы в финансовом отношении для нас очень чувствительна”. Ну что ж, в условиях экономического кризиса не будем роптать на репертуарную политику театра. Наверное, так и надо. В отличие от Метрополитен-оперы, опер Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, Лирик-опера не отменила ни одной из ранее запланированных постановок, и будущий сезон пройдет в те же сроки, что и всегда! Надеюсь, что он во всех отношениях станет удачным. Я жду замечательных исполнителей Владимира Галузина, Кариту Маттилу, Дебору Войт, Петра Бечалу и многих других, надеюсь на открытие новых имен, предвкушаю радость от встречи с прекрасной музыкой... Подождем. Тем более, ждать осталось совсем недолго. Через два месяца в пятьдесят пятый раз распахнется занавес, и Лирик-опера начнет свой новый сезон. Абонементы на все спектакли сезона можно заказать на сайте театра http://www.lyricopera.org/home.asp, по телефону 312-332-2244, а также приобрести в кассе театра по адресу: 20 N.Wacker Drive, Chicago, IL 60606. Одиночные билеты поступят в продажу 3 августа. Встретимся на спектаклях!

Желько Дюкич. На перекрестке культур

В эти дни в театре “TUTA” идет спектакль “Дядя Ваня” по пьесе А.П.Чехова – спектакль умный, тонкий, глубокий, с яркими актерскими работами и запоминающейся режиссурой. После премьерных показов я встретился с режиссером спектакля, артистическим директором театра “TUTA” Желько Дюкичем. Наш разговор начался с обсуждения чеховского спектакля.

- Что вам кажется наиболее важным в чеховских пьесах?
- Все, что бы я ни сказал, будет звучать тривиально: пьесы Чехова очень часто исполняются во всех странах, на всех континентах. Меня привлекает в Чехове интерес к человеку, постижение в глубины человеческих взаимоотношений. В этом Чехов близок Шекспиру. Может быть, только Шекспир требует от актеров такого проникновения в душу. “Дядя Ваня” - мой первый и, надеюсь, не последний спектакль по пьесам Чехова.
- Почему в качестве первого чеховского спектакля вы выбрали именно “Дядю Ваню”?
- Мне кажется, ”Дядя Ваня” говорит с современной американской аудиторией лучше, чем любая другая пьеса Чехова. Я не хотел ставить “экзотический” для сегодняшнего зрителя спектакль, чтобы публика говорила: “О, это происходит где-то в России. Мы слишком далеки от этого”. Наоборот, мне хочется, чтобы аудитория смотрела на чеховских героев и размышляла при этом о своих проблемах. Вот для этого как нельзя лучше подходит “Дядя Ваня”.
- Как вы думаете, понимает ли американская аудитория Чехова?
- Понимает, но по-своему. Так же, как по-своему она понимает Шекспира. Так же, как мы по-своему понимаем Шекспира.
- Мне очень понравились моменты, когда чеховские герои поют американские песни...
- Моя идея была в том, чтобы найти точки соприкосновения с аудиторией, в том числе и через песни. Зрители узнают песни и проецируют чеховских героев на себя.
- Могла ли история, рассказанная в “Дяде Ване”, случиться в Миссури, во Франции, в Бразилии...?
- Конечно. Одна из причин, почему американцам Чехов ближе, чем, скажем, балканцам, - чувство пространства. Америка – огромная страна. В каждом маленьком американском городке есть колледж. Сколько профессоров, которые работают в Западной Вирджинии, мечтают жить и работать в Нью-Йорке? Но они не могут. Чем не история дяди Вани?!
- А говорят, что Чехов скучен...
- Чехов может быть скучным. Но если постановка сделана искренне, правдиво, она перестает быть скучной. Даже, когда чеховские герои говорят о скуке, это неправда. Скука – это маска, за которой прячутся чеховские герои. Скука – знак, что происходит нечто тревожащее. Скука у Чехова - предвестие бури. Скучным Чехов получается, когда его ставят буквально, когда идут не от автора, а от характеров его героев... У меня не было какой-то особой концепции при постановке “Дяди Вани”. Мы шли от текста, и многие идеи приходили ко мне непосредственно во время репетиций. И для актеров, и для меня работа над пьесой была открытием нового пласта драматургии.
- К сегодняшнему дню мы еще вернемся, а сейчас я бы хотел поговорить с вами о вашей жизни в родной Югославии. Где вы родились, где учились?
- Я родился и вырос в боснийском городе Дервента. Закончив школу, поехал в Белград получать театральное образование. Учился в Академии драматического искусства, а потом там же преподавал актерское мастерство.
- Вы помните ваши первые театральные впечатления?
- Ребенком я не интересовался театром. Я любил уроки литературы, любил читать пьесы. Мне было восемнадцать лет (достаточно поздно), когда я открыл для себя театр. Для меня театр – от первого впечатления и по сегодняшний день – загадка. И мне нравится такое впечатление. Я хочу сохранить его. Между залом и сценой всегда происходит нечто неожиданное и интересное.
- Почему вы решили стать театральным режиссером?
- Я не знаю, решил ли я. (Смеется.) Так получилось. Я не ожидал, что сдам вступительные экзамены. Это было непросто. Но я сдал и поступил. Потом не ожидал, что закончу институт, но закончил, стал преподавать, и режиссура стала моей специальностью.
- Кто был вашим первым театральным педагогом?
- Моим театральным педагогом все четыре года учебы была ученица Товстоногова Борьяна Праданович. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов она ставила спектакли в Москве.
- Вы помните вашу первую постановку?
- Да, я тогда учился на третьем курсе Академии. Я поставил спектакль “Филоктет” по пьесе Хайнера Мюллера. На этом спектакле я встретился с дизайнером по костюмам и моей будущей женой Наташей. С тех пор мы работаем вместе.
- Тяжело работать с женой?
- Нелегко. Вообще, заниматься режиссурой в Америке нелегко. Мы вдохновляем друг друга в творчестве. Наташа работает не только в качестве дизайнера. Она помогает мне во всем.
- Вам довелось поработать в Белграде с югославскими актерами?
- Совсем немного – полтора года. Я был слишком молодой. Я поставил всего две пьесы: “Укрощение строптивой” Шекспира и “Конец игры” Беккета.
- Когда вы переехали в США?
- В 1990 году, девятнадцать лет назад. Я поехал учиться в университет Мэриленда, потом стал там преподавать. Какое-то время мы жили в Вашингтоне, однако потом сменили место жительства на Чикаго.
- Но театр “TUTA” успели создать там?
- Да, мы начали создавать театр в Вашингтоне, но потом нам захотелось жить в Чикаго. Здесь мы нашли гораздо более благоприятную почву для театральной жизни.
- Почему вы решили создать свой собственный театр?
- Я хотел работать, а никто мне ничего не предлагал. Я не хотел ждать и взялся за создание собственного театрального коллектива. Стал работать со студентами. Сегодня я счастлив, что так случилось. В своем театре можно развивать собственную эстетику, свой театр накладывает определенные обязательства. Кроме того, всегда приятно работать с единомышленниками. В этом - отличие работы в своем доме от прихода в другой театр в качестве гостя.
- Почему такое странное имя – “TUTA”?
- В некоторых диалектах югославского языка “tuta” означает “судно”. Когда мы организовали театр, кто-то назвал нас так в шутку. То есть, мол, ничего серьезного. Для американцев это слово ничего не значит. Но интересно, что сейчас оно ассоциируется с нашим театром.
- Сколько лет существует ваш театр?
- В 1995 году мы создали официальную театральную компанию “TUTA”. До этого мы были экспериментальной группой. Я преподавал актерское мастерство в университете Мэриленда и стал делать спектакли со студентами. Некоторые из студентов переехали вслед за мной в Чикаго. Так что официально “TUTA” существует с 2002 года.
- Какой сезон в истории театра вы считаете самым интересным?
- Два года назад мы поставили две современные пьесы сербских авторов Углешы Сайтинач и Милены Маркович. Это был интересный для нас сезон. Но самым важным сезоном для меня стал прошедший, когда мы поставили “Дядю Ваню” и “Ромео и Джульетту”. До этого мы, в основном, ставили неизвестные в Америке европейские пьесы.
- Как вы решаете языковую проблему при работе с американскими актерами?
- Когда я начал работать в Америке, мне было очень трудно общаться с актерами. Но потом что-то произошло. Я поставил пьесу Мрожека “Эмигранты” и понял, что общение в театре далеко не всегда происходит на словах. Оно происходит на более высоком уровне. Театр – искусство взгляда, жеста, движения.
- Как бы вы определили ваш стиль работы?
- Я не показываю актерам, как надо играть. Я вижу препятствия, которые мешают им выразить себя. Моя работа – помочь актерам устранить эти препятствия, направить их в нужное русло.
- Что вы можете сказать о сходствах и различиях в театральных школах у европейских и американских актеров?
- Европейские актеры задают больше вопросов. Американские - готовы делать все, что говорит режиссер, они не расспрашивают режиссера. Кроме того, в Европе существуют различия между профессиональными и любительскими театрами. В Америке таких различий нет. Только немногие актеры зарабатывают на жизнь своей профессией. В основном, у них есть другая работа, а по вечерам они репетируют и играют. Европейские актеры гораздо больше защищены социально, чем американские, поэтому они могут целиком сосредоточиться на своей работе. В Америке все это гораздо сложнее. Правда, сейчас положение меняется. Актерством и в Европе стало труднее зарабатывать на жизнь. В Сербию все больше приходят американские стандарты и стиль жизни. Самый популярный мюзикл в Сербии – “Гриолин”. (Смеется.) Времена меняются...
- У вас есть любимый театральный жанр?
- Шекспир, Чехов, комедия, драма... – я склонен работать с разными жанрами... Вы упомянули слово “жанр”. Мне кажется, в Америке актеры мало знают о театральных жанрах. Они знают, как играть Шекспира, и знают реалистическую школу. И все. Ничего между, никаких нюансов. Поэтому возникают проблемы при постановках, скажем, Мольера или “commedia dell’Arte”, или греческой трагедии, или театра абсурда... В Америке не учат нюансам. Даже Чехова актерам играть трудно. Для Чехова нужно изобретать новый жанр. Чеховские пьесы – всегда некое пограничное состояние между комедией и трагедией. В неумении играть в разных жанрах я вижу одну из основных проблем при работе с американскими актерами.
- Вы по-прежнему волнуетесь перед премьерой?
- Еще как! Ужасно! Чем старше становлюсь, тем больше волнуюсь.
- Какие личности мирового театра повлияли на ваше творчество?
- Я могу назвать польского режиссера Тадеуша Кантора. Его спектакль “Умерший класс” стал для меня одним из этапных. Я видел замечательные спектакли другого польского режиссера Ежи Яроцкого. В большой степени на меня повлиял восточноевропейский театр. В числе самых значительных режиссеров надо вспомнить Питера Брука. Я остался под большим впечатлением от его “Гамлета”. Я обожаю Анатолия Эфроса, мне близки его взгляды на театр, работу с актерами, режиссуру. Я смотрел в Белграде его “Мизантроп”, а потом прочел его книги о театре.
- Какая наибольшая опасность для театра?
- Коммерционализм, компьютеры, видеоигры, недостаток терпения аудитории... Только малая часть зрителей может выдержать три часа спектакля.
- Какой совет вы могли бы дать молодым актерам?
- Найти свой путь в жизни. В искусстве нет готовых формул. Каждый создает их для себя.
- Что вас больше всего задевает в критике ваших спектаклей?
- Меня больше всего задевает, когда пресса говорит о моих работах как о работах режиссера из Восточной Европы. Критики пытаются поставить меня в определенную категорию, а потом говорят: “Он принадлежит другой культуре. Ничего общего с нами не имеет”. Это меня раздражает. Мне как бы говорят, что я неуместен здесь и сейчас, что нечего совать нос в чужие дела. Конечно, я никогда не смогу полностью ассимилироваться, но при этом после девятнадцати лет жизни в Америке я считаю себя частью американской культуры. Я принадлежу к двум культурам, и когда я ставлю спектакли, это мне помогает. Я как бы ощущаю себя на перекрестке культур, и их взаимопроникновение приводит подчас к неожиданным и интересным результатам.
- С чем был связан ваш переезд из Вашингтона в Чикаго?
- Чикаго - театральный город. Я думаю, что для театрального города нужна аудитория и актеры. В Чикаго есть и то, и другое. А в Вашингтоне чувствуется недостаток аудитории и недостаток интереса к театру вообще. Я считаю Чикаго уникальным городом благодаря его мультикультурализму. В Америке множество городов не являются таковыми. Например, Лос-Анджелес, Майами - огромные города, в которых люди не живут как городские жители. Там есть лишь иллюзия города. А Чикаго – настоящий город.
- По сути дела таких городов в Америке только два: Нью-Йорк и Чикаго...
- Да. В Чикаго можно найти плохие и хорошие стороны. Все обнажено, ничего не спрятано. Чикаго - бурный живой город, такой же, как любой другой мегаполис в мире. Мне нравится жить в Чикаго. Это - великолепное место для развития культуры.
- Вы смотрите спектакли своих коллег?
- В Чикаго огромное количество театров. Сложно уследить за всеми. Но я могу сказать, что общее качество спектаклей в Чикаго очень высокое. Появляются талантливые молодые режиссеры, актеры, драматурги. В прошлом сезоне замечательный спектакль показал театр ”Steppenwolf”. (Желько Дюкич говорит о прошлогоднем спектакле по пьесе Трейси Леттс “Август: графство Осидж”. После Чикаго он был показан в Нью-Йорке и Лондоне, а с июля 2009 года отправляется в тур по городам США. Трейси Леттс стала лауреатом премии “Тони” за лучшую пьесу 2008 года. – Прим. автора.) Я не думаю, что в театральном плане в Америке есть место интереснее Чикаго. Театральная жизнь города разнообразна, интересна и насыщенна.
- А если сравнивать чикагскую театральную жизнь с нью-йоркской?
- Чикаго спокойнее, но тут и более подходящее место для жизни актеров. Огромное количество студентов со всей Америки приезжают в Чикаго, потому что здесь они могут жить, они могут найти работу, они могут играть. Когда мы устраиваем актерские просмотры и читаем резюме актеров, они все из хороших актерских школ. В Нью-Йорке все гораздо сложнее и дороже.
- Вы следите за театральным процессом у себя на Родине?
- Да. Более того, осенью я еду в Белград. Спустя много лет возвращаюсь к работе с сербскими актерами. Буду ставить американскую пьесу. До падения коммунизма театр в Восточной Европе был очень сильным. В бывшей Югославии выделялись режиссеры и художники. Не так много было хороших пьес, потому что мы не могли говорить открыто о многих вещах. Отсюда склонность постановщиков к метафоричности и образности. Сейчас нет необходимости в метафорах. Обо всем можно говорить открыто. Сразу появились замечательные пьесы, молодые талантливые драматурги, но перестали появляться талантливые режиссеры. Такой парадокс: жизнь создает эстетику.
- Обидно, что эти драматурги остаются неизвестными за пределами Сербии...
- Некоторые из них уже хорошо известны. По всей Европе идут пьесы Милены Маркович. Два года назад мы ставили ее пьесу “Следы”. Еще одно известное имя - Углеша Сайтинач. Ее пьесы идут в Англии, Германии... Мы представили чикагским зрителям ее пьесу “Хаддерсфилд”. Эти драматурги не идут проторенными тропами, а начинают говорить на новом театральном языке. Пример Олега Богаева, чью пьесу “Марьино поле” мы (впервые в Америке) поставили в этом сезоне, показывает, что нечто подобное происходит в России.
- Каковы ваши планы на будущий сезон?
- В будущем сезоне мы впервые обращаемся к драматургии Бертольта Брехта. Будем ставить две его ранние пьесы: “Ваал” (Брехту было двадцать лет, когда он написал ее) и короткую одноактную пьесу “Мещанская свадьба”. Обе пьесы были написаны в период экономического кризиса, и этот кризис коснулся всех и каждого. Сегодня мы живем в созвучном мире, а когда мир оказывается в социальном тупике, он обращается к Брехту... В будущем я бы хотел чаще обращаться к классике. Классическая драматургия вдохновляет меня больше, чем современная.
- Как бы вы отнеслись к идее постановки спектакля в России с российскими актерами? При этом российский режиссер мог бы поработать с вашим коллективом...
- Замечательная идея. Я бы мечтал поработать с российскими актерами. Это может быть режиссерский обмен или спектакль, где актеры из России встретятся на сцене с американскими актерами. Я сейчас как раз работаю над подобным проектом. На постановку в Белград я везу с собой американского дизайнера по свету. Мой спектакль уже будет международным по составу участников.
- Мне кажется, на базе вашего театра можно создать нечто вроде Международного театрального клуба и устраивать международный театральный фестиваль.
- Это как раз то, чего не хватает Чикаго. В восьмидесятые годы в Америке, во многом, по политическим мотивам стали появляться многие режиссеры из Восточной Европы. В Америке работали румынские режиссеры Ливиу Чулей, Лучиан Пинтилие. Андрей Сербан давно и успешно работает в Америке. В театре “Guthrie” в Миннеаполисе ставил Анатолий Эфрос. (В сезоне 1978-79 годов Эфрос поставил в театре гоголевскую “Женитьбу”, в следующем сезоне –“Мольера” Булгакова. Ливиу Чулей с 1980 по 1985 годы был артистическим директором театра “Guthrie”. – Прим. автора.)
- Я могу добавить к этому списку Юрия Любимова, поставившего в 1987 году в Лирик-опере оперу “Лулу” Альбана Берга.
- В восьмидесятые годы восточноевропейские режиссеры воздействовали на американский театральный процесс. Они оставили после себя добрую память, актеры до сих пор вспоминают работу с этими талантливыми мастерами. А в девяностые годы положение изменилось. Приглашение режиссеров из Восточной Европы стало для Америки не так важно с политической точки зрения. Сегодня городу необходим международный театральный фестиваль. Театры в Европе много путешествуют, и всегда есть возможность увидеть, что происходит у коллег в Литве или Португалии. А американский театр существует изолированно. Очень редко мы имеем возможность увидеть театральные коллективы из других стран. С другой стороны, многие чикагские постановки могли бы увидеть зрители других стран. Одним из негативных последствий изолированности американского театра становится его провинциализация. Такое происходит очень легко. Если вы не видите, что происходит в мире, вы остаетесь на обочине.
- Расскажите, пожалуйста, немного о вашей семье.
- О жене Наташе я уже говорил. У нас двое детей: Лука и Тамара. Луке скоро исполнится двадцать один год, Тамаре – семнадцать. Я горжусь тем, что оба говорят, пишут и читают на сербском языке.
- Вы бы хотели, чтобы ваши дети повторили ваш путь?
- У меня нет точного мнения по этому поводу, но они хотят. Они не могут находиться вдали от театра.
- У вас есть хобби?
- Футбол. Люблю смотреть и играть в футбол.
- Какая ваша любимая команда?
- Мой любимый клуб с детства – “Железничар” из Сараево.
- На прощание – несколько слов читателям нашей газеты.
- Я бы хотел пригласить читателей вашей газеты посмотреть наш спектакль “Дядя Ваня”. Ваши читатели привыкли к репертуарному драматическому театру. В таком театре спектакли сохраняются в афише годами. А в Америке все не так. Мы играем “Дядю Ваню” почти каждый день, но скоро спектакль уйдет с афиши. Он останется в памяти, останутся рецензии, фотографии, DVD, но это уже не то... Поэтому, пока спектакль идет, мне важно ваше мнение о нем, мнение людей, знающих и понимающих Чехова. Приходите в наш театр!

Nota bene. По многочисленным просьбам зрителей театр “TUTA” объявил, что продлевает показ спектакля “Дядя Ваня” до 26 июля. Спектакль идет в помещении театра “Шопен” по адресу: 1543 W Division St, Chicago, IL 60622. Билеты можно зарезервировать на сайте театра http://www.tutato.com/. Справки по телефону (847) 217-0691.

“Главное – бережное отношение к Слову”

С чего начинается театр? Ответы на этот вопрос могут быть самыми разными. Самый популярный и распространенный – с вешалки. А еще говорят, что театр начинается с шума кулис и с ощущения чуда. Театр начинается с декораций, костюмов, музыки, грима; театр начинается с игры... Вариантов ответов на этот вопрос – великое множество, и все они умны и правильны. Но если мы говорим о литературном театре, то он начинается со Слова. Именно со Слова в 1998 году в стенах Русской воскресной школы при ORT-институте возник Литературный театр. Помог поэт и драматург Ефим Чеповецкий. Он передал школе несколько своих произведений, и учительница русского языка и литературы Нина Михайловна Натансон придумала спектакль “Чашкины именины”, который стал первым спектаклем нового театра. Впрочем, театром новый коллектив станет позже. Пока это только первые опыты. Дети любят свою учительницу, с увлечением погружаются в бездонные глубины литературы, каждый раз открывают для себя что-то новое, впервые выходят на сцену. Все необычно, интересно, свежо. Здесь к педагогу обращаются по старой доброй русской традиции уважительно, по имени-отчеству. И пьесы здесь ставят умные, добрые, серьезные. “Двенадцать месяцев”, “Волшебные кольца Альманзора”, “Снежная королева”... – спектакли следуют один за другим. Постепенно детские сказки уступают место классике. Любимыми авторами ребят становятся Чехов, Гоголь, Тургенев. Так в Литературном театре появляются инсценировки чеховских рассказов “Трагик поневоле”, “Предложение”, “Юбилей”, “Свадьба”, отрывки из “Мертвых душ” и “Женитьбы” Гоголя, композиция по стихам в прозе Тургенева... В 2005 году в театре прошел вечер, посвященный шестидесятилетию Победы. На вечер были приглашены ветераны Великой Отечественной войны.
В 2009 году Литературному театру исполняется одиннадцать лет. Основателем и бессменным руководителем театра является замечательный педагог, высочайший профессионал своего дела Нина Михайловна Натансон. Одиннадцатый год ведет она уроки изящной словесности и прививает детям любовь к великой русской культуре.
Нина Михайловна родилась в Москве, училась в Московском педагогическом институте. После окончания института Нина Михайловна двадцать пять лет проработала в школе города Пушкино, вела уроки русского языка и литературы. В России у нее было три выпуска, но сегодня она с уверенностью говорит: “Последний выпуск в Русской воскресной школе – самый яркий”.
- Дети у меня удивительные. Их привезли сюда маленькими. Они пришли ко мне в первый класс, когда им было семь-восемь лет, и прозанимались в школе почти десять лет. Все начиналось с уроков русского языка. Мы с детьми прошли весь курс языка и литературы, изучили новый курс “Мировая художественная культура”, недавно введенный в России. На наших уроках мы, в основном, сосредоточились на русском искусстве. А потом появилась идея организовать театр.
- Каков принцип построения ваших уроков?
- Мы идем по базовой программе. Все методисты говорят: самое лучшее – чтение и комментирование вслух. В России на это никогда не хватало времени, а здесь это удается. Детям очень нравится такой способ погружения в классику. Мы читали и комментировали “Войну и мир”, сейчас мы так же читаем и комментируем “Евгения Онегина”. Разбор текста вместе с детьми я считаю очень полезным.
- Как часто вы занимаетесь с детьми?
- В воскресной школе я занимаюсь раз в неделю, а репетиции провожу в другие дни. По субботам мы собираемся у моей мамы на чашку чая, репетируем. Правило такое: я по одному приглашаю ребят в комнату на специальное кресло. Сама я сажусь напротив и занимаюсь по очереди с каждым. С Нового года нас пригласила к себе семья Гольдиных. Они очень радушно нас принимали, помогали проводить репетиции... Нам очень помогают родители. Душа нашего театра - Татьяна Григорьевна Олейниченко. Она – талантливый человек, большая мастерица, у нее прекрасный вкус. Она помогает нам подобрать музыку, шьет костюмы, помогает в постановке танцев. Черные плащи, фраки... – это ее работа. Эти костюмы подходят ко всему XIX веку. Ребята говорят: “Татьяна Григорьевна тоже влюблена в театр”. Я ей очень благодарна за то, что она нас не оставляет. А еще с костюмами нам очень помогает Фаина Резникова.
- Для всех педагогов в Америке существует одна большая проблема: русский язык, чистое произношение. Я был на детских спектаклях в Чикаго и могу сказать, что многие дети говорят по-русски с акцентом, у них слышно американское интонирование. Как вы работаете над дикцией? И можно ли вообще в условиях эмиграции научить детей чисто говорить по-русски?
- Это – результат скрупулезной, с карандашом в руке, работы над словом. Мы работаем над каждой фразой, каждым слогом. Стрелочками отмечаем восходящую интонацию, вертикальной чертой – маленькую паузу, двумя вертикальными чертами – паузу подлиннее. У нас есть свои тайные знаки. Мы используем даже музыкальные термины. Крещендо – голос повышается, диминуэндо – понижается. “Скопируй меня...”, “А теперь попробуй сам...”. Эта индивидуальная, кропотливая работа длится полгода...
- И детям не скучно?
- Наоборот. Нравится. На удивление, нравится. Они занимаются этим с удовольствием. Наверно, помогает желание общаться. Я предполагала, что мои старшие поступят в колледжи, появятся новые интересы, новая компания и они бросят театр. Но они продолжают приезжать каждую субботу и собираться за чашкой чая... Дети у меня особые. Когда я звоню коллегам в Россию, рассказываю про учеников, коллеги не верят. Помню, мы обсуждали картину Саврасова “Грачи прилетели”, и один из мальчиков, Никита Финкель, сказал: “Как все узнаваемо?! Эти мокрые заборы, этот мартовский снег...”. Они настолько эмоционально воспринимают живопись, так тонко чувствуют слово, так понимают поэзию!.. Их не интересуют современные пьесы. Я предлагала несколько раз. Нет, их интересует классика.
- Но так, с чаепитием, вы репетируете с более старшими учениками?
- Да, но подрастают те, кого мы называем младшими. Саша Гольдина - она замечательно поет, Настя Овчарова... Эти девочки очень преданы театру. В театре существует преемственность. Старшие приводят в театр младших. У детей нет ни соперничества, ни зависти друг к другу, а есть только желание все больше и больше играть! Приходится останавливать и говорить: “Не стремитесь к большему количеству ролей. Стремитесь к качеству!” Старшие дети уже закончили школу. Им сейчас двадцать один - двадцать два года. Они учатся в колледжах, университетах. Несколько человек – в Шампейне, несколько – в штате Мичиган... А в младшей группе собраны дети тринадцати – пятнадцати лет и даже младше. Сашенька Васильева пришла к нам в десять лет, Полина Бондаренко – в семь. По воскресеньям в 8.45 утра они собираются на урок. Мы занимаемся языком, готовим спектакли. В этом году мы работали над “Дубровским”, репетировали “Сказку о попе и его работнике Балде”... Потом мы объединили усилия младшей и старшей группы, и старшие играли Пушкина вместе с младшими.
- Существует ли отбор в ваш театр?
- Нет, никакого отбора нет. Театр открыт для всех.
- Сколько спектаклей в год вы играете?
- Прошлые годы мы показывали два спектакля: в январе и мае. Но в этом году, учитывая, что дети уже ушли из школы, а желание играть осталось, мы решили дать один концерт.
- У вас были театральные опыты до приезда в Америку?
- Очень скромные. Пять лет я работала исполняющей обязанности заместителя директора школы по воспитательной работе. Эту должность потом назвали организатором внеклассной работы. Одно время я вела клуб “Литературные встречи” – вот это, наверно, был мой первый опыт, где мы пытались что-то придумывать на литературные темы. Но погрузиться в это возможности не было. Огромные классы, огромная нагрузка... А здесь мне захотелось этим заниматься, и пока на удивление получается. Как сказала мне моя ученица: “Театр – это наркотик”...
- Как вы выбираете авторов?
- Наши литературные вечера – продолжение уроков литературы. Мы изучаем автора, и, как продолжение наших уроков, возникает идея что-то поставить. Всех детей объединяет желание играть. Я стараюсь подобрать роли, соответствующие их характеру, стараюсь украсить роль особыми, свойственными только этому ребенку атрибутами, чтобы она выглядела более эффектно. В наших вечерах участвуют все ученики.
- А дети принимают участие в работе над сценарием?
- Конечно. Мы все решаем коллективом. Я предлагаю какие-то варианты, а, с другой стороны, у детей возникают замечательные идеи, и я с удовольствием беру на вооружение их мысли.
- Вы устраиваете только бесплатные концерты. Это ваш сознательный выбор?
- Да. Это школьный театр. Мы все устраиваем бесплатно. Руководительница школы Клара Левина предлагает нам дать платный концерт, а деньги отдать на благотворительные цели. Может быть, сделаем это в будущем.
- Ваш театр – театр литературный. Означает ли это, что вы не ставите перед собой чисто театральных задач?
- Для нас главное – бережное отношение к Слову. Это – главная цель. Для настоящего театра мне не хватает специального образования. Что-то получается чисто интуитивно...

Блестящим свидетельством мастерства учеников Нины Михайловны стала композиция “Болдинская осень” по стихам и прозе А.С.Пушкина, приуроченная к 210-летней годовщине со дня рождения поэта.
“Болдинская осень” - период небывалого творческого взлета Пушкина. Это – загадка в истории русской словесности. То, что создано Пушкиным в Болдино с 3 сентября по 30 ноября 1830 года, ошеломляет! Пятьдесят новых произведений! Закончен “Евгений Онегин”, написаны “Домик в Коломне”, “Скупой рыцарь”, “Моцарт и Сальери”, “Пир во время чумы”, “Каменный гость”, “История села Горюхина”, “Повести Белкина”. Мировая литература не знает ничего подобного! Конечно, Нина Михайловна включила в композицию лишь малую часть из того, что написал Пушкин в Болдино, и тем не менее даже этот сокращенный набор дает представление о великом творческом вдохновении поэта.
Театр – прекрасная игра, в которую любят играть и взрослые, и дети. Но театр Нины Михайловны – Литературный, а значит и игра в нем особая, литературная. Посмотрите, с каким почтением и уважением к автору доносят юные актеры гениальный пушкинский текст, как они произносят его, как они вживаются в эпоху, как они понимают то, что говорят и делают! В тот вечер хороши были все: и старшие ребята, и совсем маленькие.
После спектакля я подошел к актерам и попросил сказать несколько слов о Литературном театре и работе с Ниной Михайловной. Вот что сказали старожилы театра Дима Огольцов и Катя Гильман.
Дима Огольцов (Ведущий, Балда, Алексей Берестов): “Когда я только приехал в Чикаго, моим первым другом был Саша Панкратов. Мы играем с ним в Литературном театре с момента основания. Если бы не театр, я бы многое потерял в жизни: я бы потерял русский язык, не узнал бы Нину Михайловну, не приобрел бы замечательных друзей. У нас прекрасный коллектив, мы очень дружим между собой. Сейчас я закончил третий курс университета в Шампейне, но по-прежнему приезжаю к Нине Михайловне по выходным. Мы продолжаем встречаться, продолжаем делать спектакли.”
Катя Гильман (Ведущая, Лиза Муромская, Татьяна Ларина): “Уже много лет я участвую в постановках Литературного театра. Мы репетируем с удовольствием и с наслаждением играем... Без Нины Михайловны не было бы театра. Она – замечательный педагог, она воспитала нас, привила любовь к литературе, к театру. Поэтому мы все время возвращаемся в наш любимый театр, к нашему любимому педагогу.”
Женя Браверман (Пушкин, Моцарт) в театре первый год, однако его слова созвучны словам детей-“основателей”: “Когда я прихожу к Нине Михайловне, я приобретаю то, что потерял в Америке, - русскую культуру. У нас прекрасная компания, мы очень дружим. Наш театр – это наша маленькая страна, в которой мне нравится жить.”
Надя Мифтахова (Рассказчица, Настя) пришла в Литературный театр уже опытной актрисой. Она играла в спектакле “Молдаванка, Молдаванка...” в театре “Атриум” и в спектакле “Сказка про Федота-стрельца” в театре “Тет-а-тет”. Сейчас с театром “Тет-а-тет” Надя репетирует новую пьесу. “Это мое первое выступление у Нины Михайловны. Мне нравится с ней работать. Интересно. Она прекрасно знает литературу и заражает своей любовью нас, молодых.”
Для десятилетней Саши Васильевой Пушкинский вечер стал дебютом в Литературном театре, но и ее нельзя назвать начинающей актрисой. Она на сцене с шести лет, играет в спектаклях Марины Кармановой и Елены Бернат. “На уроках Нины Михайловны всегда интересно. За это время я узнала много нового о Пушкине и его эпохе. Самые интересные репетиции для меня – когда вместе собираются старшие и младшие ученики.”

В конце нашей беседы я попросил Нину Михайловну поделиться творческими планами, а в ответ услышал: “Нас пригласили в Париж!” Я попросил рассказать об этом подробнее.
- Парижская ассоциация любителей русской литературы “Глагол” предлагает нам провести в Париже три концерта: в Русском центре, в Русской школе при посольстве России во Франции и в их ассоциации. За дело взялись родители, и сейчас идут бурные переговоры. Похоже, мы поедем.
- Что играть будете?
- Мы раздали детям анкету, в которой есть такой вопрос: “Хотите ли вы показать лучшее из своего репертуара или что-то новое?” Почти все ответили: “и то, и другое”. Многие в анкете написали “Горе от ума”. Я по программе не хотела давать это произведение. Казалось, это слишком далеко от них!.. Решила начать с Пушкина и предложить сцены из “Горе от ума”. Но они так полюбили Грибоедова! Мы уже дважды показывали этот спектакль. Из старого материала им хочется показать небольшие произведения: “Трагик поневоле”, “Сцены из дачной жизни”, “Предложение”, “Моцарт и Сальери”. Малые формы...
- Какие планы на следующий учебный год?
- Идей несколько. Впереди - юбилей Победы и сто лет со дня смерти Льва Николаевича Толстого. А дети сейчас изучают Лермонтова. Как продолжение уроков, мы могли бы инсценировать Лермонтова. Но пока побеждает Толстой.
- Удачи вам и успехов во всех ваших начинаниях!

Литературный театр Нины Михайловны – уникальное явление в русском Чикаго. Здесь, в Америке, под разговоры о кризисе, процентных ставках и невыплаченных долгах, когда на каждом шагу звучит слово “гламур”, Нина Михайловна скромно, ни с кем не соревнуясь, никому ничего не доказывая, творит великое дело воспитания нового поколения детей в духе великих традиций русской культуры. И когда сегодня в Чикаго слышишь со сцены строки Тургенева, произнесенные детскими устами, когда слышишь, что дети всерьез обсуждают, что ставить дальше: Лермонтова или Толстого, то поневоле задаешься вопросом: не снится ли мне все это? Поразительно, как удается педагогу привить детям любовь к русской классике, как удается ей удерживать интерес американских детей к русской культуре! Признаюсь, уважаемые читатели, посмотрев спектакли Литературного театра и пообщавшись с Ниной Михайловной, мне так и не удалось разгадать секрет этого удивительного педагога. В этом секрете – залог долголетия и процветания ее театра. Низкий вам поклон, Нина Михайловна, за ваши старания, за ваше терпение, за ваше желание воспитывать наших детей и прививать им Разумное, Доброе, Вечное!

“Эни-бэни, кутерьма, Я пошел гулять с ума“, или Театр Андрея Тупикова

Есть на чикагщине такая примета: когда в город приезжает Андрей Леонидович Тупиков, жди нового спектакля в “Атриуме”. Когда он впервые приехал в Чикаго – было это в 2002 году – многим, в том числе и автору этих строк, его приезд показался “обыкновенным чудом”. Известный, работающий в столицах режиссер, - и вдруг приехал на постановку к молодой труппе, находившейся в то время на раннем этапе становления. Зачем? Почему? Что интересного найдет он здесь? Оказывается, нашел. Нашел горящие глаза и энтузиазм актеров, их желание играть, их готовность учиться и впитывать уроки мастера. “Поминальная молитва”, “Женитьба”... – первые спектакли Тупикова заставили поверить в жизнеспособность “Атриума”, заставили относиться к нему как к серьезному профессиональному коллективу. Тупиков стал приезжать в Чикаго регулярно, это “обыкновенное чудо” продолжается уже седьмой год, и в эти дни режиссер репетирует свой шестой спектакль в “Атриуме”. Разнообразные, неожиданные, яркие постановки Тупикова всегда интересны, поэтому каждый его приезд – большой праздник для всех любителей театра. Андрей Тупиков – человек необычайно талантливый. Он – актер, режиссер, автор инсценировок; он пишет стихи, вставляет в спектакли зонги собственного сочинения. А еще Андрей Леонидович – замечательный рассказчик, умный, ироничный, тонкий собеседник. В этот раз мне захотелось изменить привычной традиции подобных встреч и поговорить с Андреем Леонидовичем не о будущем спектакле (это – тема отдельного разговора), а о нем самом, его детстве, первых шагах в искусстве, учителях... Перед вами – избранные места из бесед с режиссером.

“Дитя кулис”

- Я родился в актерской семье. Родители закончили ГИТИС. Мама работала два года в Омске, потом уехала в Москву. Я родился в Москве, но сразу после моего рождения семья переехала в Петрозаводск. Поэтому в паспорте в графе “Место рождения” у меня записан Петрозаводск.
- Так ваше последующее возвращение в Петрозаводск можно рассматривать как возвращение на родину?
- Точно. В Петрозаводском театре родители проработали год, после чего перешли в Ленинградский театр комедии, который теперь носит имя Николая Акимова. Мама служила в этом театре тридцать с лишним лет. Там же работал папа. Папы уже, к сожалению, нет в живых, а мама не работает в театре. Они развелись, когда мне было шесть лет, но отношения между ними оставались хорошими.
- Вы помните ваши первые театральные впечатления?
- Да, конечно. Где-то с пяти лет меня сажали в осветительскую ложу, и я смотрел спектакли оттуда. В памяти осталось шуршание занавеса в темноте и предощущение чуда... В Питере я жил за кулисами. Помню актерское фойе, где актеры отдыхали между выходами. Я приходил туда в антракте, и актеры спрашивали: “Ну, какие будут замечания?” И я на полном серьезе начинал говорить: “А вот вы здесь сказали то-то и то-то, а надо было сказать так-то и так-то...” Я же знал наизусть все спектакли! “Дитя кулис”...

“Значит, спектакля не будет”

- Как к вам пришло желание стать режиссером?
- В Щукинском училище у меня уже возникали первые режиссерские “позывы”. На третьем курсе я начал репетировать “Тень” Шварца. Мы даже показали первый акт нашему художественному руководителю Леониду Владимировичу Калиновскому. Но, к сожалению, доделать эту работу не удалось... После училища в Петрозаводске в свободное время начал репетировать пьесу Червинского “Счастье мое, или Бумажный патефон”. Главные роли играли Марина Карманова и мой однокурсник Саша Лисицын. Марина была еще и художником “Бумажного патефона”. У меня дома даже сохранились ее эскизы... Мы показали нашу работу главному режиссеру театра Отару Ивановичу Джангишерашвили. Он посмотрел, сказал, что с этим можно начинать работать и... стал все переделывать. Он не подправлял, а именно переделывал все, включая смысловые вещи. Я безумно разозлился и сказал артистам, что не буду подписываться под этим. Актеры меня поддержали, и уже от имени коллектива я пришел к режиссеру. Я сказал, что либо мы будем играть спектакль в том виде, в каком он сделан, либо спектакля не будет. Отар сказал: “Значит, спектакля не будет”.
- Не уговаривал?
- Нет. Он из Гори, человек жесткий, в стиле своего земляка. “Значит, не будет”, - говорю я и пишу заявление об уходе. Отар подписал, и я уехал в Москву.

“Как же вы так, такой талантливый человек, и вдруг не туда пошел...”

- С Петрозаводском у меня связана еще одна история. Играя в местном театре, я параллельно работал с Народным театром. Молодой, интересный поэт и писатель Андрей Скоробогатов – сейчас он уже не пишет, а режет по дереву – написал пьесу “Зверь, которого ты видишь”. Про концлагерь во время войны. Мы сделали по этой пьесе спектакль, и у нас начались неприятности... с КГБ.
- Это пострашнее Отара Ивановича будет...
- Спектакль мы сдавали Управлению культуры. После показа никакого обсуждения не было. Все ушли, а через несколько дней нас с Андреем вызвали на коллегию Министерства культуры и устроили настоящий разнос. Нас обвинили чуть ли не в пропаганде фашизма, и все только потому, что главные герои пьесы – комендант лагеря и офицеры – были показаны не зверями, а живыми людьми... После жуткого разноса нас по одному вызвали в Комитет. У меня была только одна беседа, а Андрюша туда ходил регулярно. Там один “милый” майор говорил Андрею: “Как же вы так, такой талантливый человек, и вдруг не туда пошел...” Они там все - отцы родные, умели ласково говорить.
- Помочь пытались мастерам культуры...
- Да, направить в нужное русло... Потом мы обнаружили, что у нас в коллективе был человек, который докладывал туда еще и о наших посиделках вне театра.
- Стукач?
- Стукач. А времена были андроповские – начало восьмидесятых... Потом я уехал в Москву, и еще какое-то время Андрей мне приветы от майора присылал...

Ногинск - Москва - Петрозаводск

- То есть нельзя сказать, что начало вашей карьеры было удачным?
- А я вообще не могу сказать, что у меня какая-то успешная карьера. Отнюдь. Я бы даже сказал, наоборот. В институте, когда было распределение, я чуть не уехал в Южно-Сахалинск. Я разозлился, что меня как актера никто не увидел в московских театрах. Меня Левитин брал в “Эрмитаж”, но там надо было ждать места. Я подумал: “Раз так, подпишу бумагу и уеду в Южно-Сахалинск”. Бумагу подписал, но в Южно-Сахалинск не поехал... А после Петрозаводска чуть в Читу не попал. Даже билет купил, но в это время меня пригласили в Ногинск. Я сдал билет и уехал в Ногинск. Года полтора проработал там актером в Московском областном драматическом театре и ушел со скандалом, хотя друзей осталось там очень много. Я начал репетировать спектакль по филатовской “Сказке про Федота-стрельца”, которую он только-только написал. Если бы она дошла до зрителей, наша постановка стала бы первой. Но... Не сложились отношения с главным режиссером театра Евгенией Анатольевной Кемарской и парторгом Стосковым. В общем, оттуда я тоже ушел и вернулся в Москву “свободным художником”. А в Москве в это время мой знакомый Петя Ступин предложил мне показаться в театр “Драматург”. Я пришел, показался, и меня взяли. Театр очень много гастролировал. Устраивали “чесы”, играли иногда по четыре спектакля в день. Утром – две сказки, в десять и в час, а в пять и в восемь - два вечерних спектакля. О каком искусстве может идти речь!? Люди выходили “на автопилоте”, проговаривали тексты и уходили. В “Драматурге” я подружился с фоменковскими ребятами Петей Ступиным и Володей Космачевским, выпускниками ГИТИСА Геной Дурнайкиным и Ирой Кореневой. В это время были организованы Творческие мастерские при Всесоюзном театральном обществе. Потом они стали называться Мастерскими Всероссийского театрального общества, а с приходом Фокина – Центром Мейерхольда. Мы пришли туда со спектаклем “Развернутая игровая модель N...” по пьесе “Кнеп” аргентинского автора (не помню фамилии) про репрессии в период хунты. Спектакль поставил Космачевский. С тем же составом Володя поставил “Подвал” Жана Ануя и “Атласный башмачок” Поля Клоделя. Оба спектакля мы играли на малой сцене Ленкома... Я работал в Центре Мейерхольда до 1993 года. Там было очень много интересных режиссеров. Там начинали Мирзоев, Клим... Центр задумывался как поле для экспериментов, и так оно и было. Этот период был для меня очень интересным. Мы варились в одном котле. То на фестиваль в Самару ездили вместе, то на фестивале в Ташкенте встречались... А потом в моей жизни вновь появился Петрозаводск, но уже другой театр. Группа артистов ушла из местного Театра русской драмы и создала новый театр “Творческая мастерская”. Смешав “Маленькие пьесы для балагана” Музы Павловой с детскими стихами Остера, стихами Пригова и миниатюрой Эркеня, в 1993 году я поставил там свой первый спектакль “Я пошел гулять с ума”. Он оказался достаточно удачным, шел в городе на протяжении пяти лет.
- Получается, вы в режиссуре уже более пятнадцати лет?
- Да, с 1993 года я занимаюсь режиссурой. Каждый год ставлю по одному спектаклю в Петрозаводске. Кроме этого, мои спектакли идут в Санкт-Петербурге, Мурманске, Кемерово, Иваново, Дзержинске. С 2002 года к этому списку добавился город Чикаго. В среднем я выпускаю по два спектакля в год.

Смешение жанров – любимый жанр Тупикова. Он говорит: “Чем эклектичнее спектакль, тем лучше. Необъятно разнообразие внутреннего мира человека. Когда мы пытаемся из него что-то вытащить, то неизбежно получается “компот” из комедии, фарса, трагедии, драмы... – всего вместе. И в любой работе хочется, чтобы все это прозвучало. Хочется, чтобы звучал оркестр”.
Тупиков ставит русскую классику (“Женитьба” Н.В.Гоголя, “Зойкина квартира” М.Булгакова, “Бесы” Ф.М.Достоевского) и легкие водевили (французский водевиль “Лучше никогда, чем поздно”), восстанавливает забытые имена (“Дураково поле” Б.Шергина) и открывает новые имена драматургов (“Ангел с нечетным номером” Ирины Жуковой), работает с зарубежной драматургией (“Король умирает” Э.Ионеско, “Пижама для шестерых” Марка Камолетти). Был у режиссера и опыт работы над детским спектаклем (“Мастерская глупостей” М.Тухнина и Г.Салегей). В Санкт-Петербургском театре “Дом” в 2005 году Тупиков поставил, как было написано в программке, “неадекватную комедию” “Двое других” по повести Аркадия Аверченко ”Подходцев и двое других” с Максимом Леонидовым, Алексеем Кортневым и Андреем Ургантом в главных ролях. В сезоне 2006-07 годов в “Творческой мастерской” состоялась премьера спектакля “Чисто российское убийство”, в котором Тупиков выступал в двух ролях: автора и режиссера-постановщика. Тупиков написал пьесу по мотивам рассказа Артура Конан-Дойла “Смерть русского помещика” и романа Ф.М.Достоевского “Братья Карамазовы”. В результате получилась “криминальная комедия с элементами мистики”, как обозначает жанр своего детища Андрей Тупиков. В 2008 году впервые в России он поставил спектакль “Марьино поле” по пьесе Олега Богаева (в прошлом году спектакль по этой пьесе выпустил чикагский театр TUTA). И вновь – смешение жанров, на этот раз – “сказочный фарс для взрослых”. Последней работой Тупикова до приезда в Чикаго стала инсценировка сказки Евгения Шварца “Голый король” - красочное музыкально-пластическое действо, созвучное нашим дням и по содержанию, и по своей эпатажно-китчевой стилистике, пародирующей мир “глянца” и шоу-бизнеса... Отдельная история – сотрудничество Тупикова с Московским театром имени Евгения Вахтангова.

От монтировщика до автора

- У меня длинная история сотрудничества с этим театром – от монтировщика до автора. После школы я два года проучился в Энергетическом институте. Потом оттуда ушел и меня призвали в армию. После армии в Щукинское училище с первой попытки я не поступил и весь год проработал в Вахтанговском театре монтировщиком. Поступил через год со второй попытки. Педагогом у меня был Владимир Владимирович Иванов. Мы с ним подружились, я ему много помогал в его работе в училище, когда он делал дипломные спектакли, и до сих пор помогаю. Наряду с преподаванием в училище он работает режиссером в театре Вахтангова. Пять лет назад Володя ставил “Мадемуазель Нитуш”. Когда он первый раз прочел пьесу, был в отчаянии. Текст ужасный, репризы не смешные... “Это все надо переписывать”, - сказал Володя и позвал меня. Мы с ним сели и, оставив фамилию автора Эрве, фактически заново переписали пьесу, а для Маши Ароновой сочинили роль. Я написал тексты песен. Премьера прошла в декабре 2004 года. Спектакль до сих пор идет на сцене вахтанговского театра. А недавно, когда Володя решил взяться за “Квартал Тортилья-флэт” Стейнбека, он тоже пригласил меня, и мы с ним написали пьесу “Правдивейшая легенда одного квартала”. Так я вернулся в Вахтанговский театр в качестве автора.
- Мне кажется, ваше искусство близко вахтанговской школе.
- Да, конечно. Я же плоть от плоти “щукинец”. Мой учитель - Владимир Георгиевич Шлезингер. Когда я поступал, он был завкафедрой актерского мастерства. Благодаря лишнему голосу “Шлеза” меня взяли в училище. У нас с ним сложились добрые отношения, и он очень повлиял на меня. Говоря об учителях, хочу назвать еще два имени. Я благодарен ученице Вахтангова, педагогу Вере Константиновне Львовой, у которой я учился основам актерского мастерства. Я не могу назвать учителем Петра Фоменко, поскольку формально он таковым не был, но я учился на его спектаклях.

“Травма узнавания”

- Какие из ваших работ вы считаете наиболее значимыми?
- “Король умирает”, “Женитьба”, “Бесы”, “Марьино поле”.
- А как с актерством? Совсем завязали?
- Не могу сказать, что совсем завязал. Играть в своих спектаклях очень сложно. Единственный раз, когда я был режиссером и актером, случился на третьем курсе института. Я откопал смешную американскую “штучку” Роберта Андерсона “Дорогая, ты же знаешь, что я ничего не слышу, когда в ванной течет вода”. Автор приходит к продюсеру и спрашивает его мнение о пьесе. Продюсер говорит: “Все замечательно, мне все нравится, кроме одной ремарки. Герой выходит из ванной голый и с зубной щеткой в руках”. Я надеюсь, ты не настаиваешь, чтобы он выходил голым?” Автор ему отвечает: “Это – суть всей пьесы. Люди должны пережить травму узнавания”... Наш спектакль так и назывался: “Травма узнавания”. На показе кафедра лежала от смеха... С тех пор в своих спектаклях я не играл.
- Кто ваши любимые актеры?
- Евгений Александрович Евстигнеев и Евгений Павлович Леонов - две глыбы в искусстве. С Евгением Павловичем в 1984 году я делал капустник в Доме актера. В сцене Бога с Дьяволом он играл Бога, а Саша Кахун из “Современника” - Дьявола. Леонов выходил на сцену с божественным нимбом в руке и с первой секунды настолько захватывал зрительный зал, что остальным уже ничего делать было не надо.

“Я подарки сделал всем...”

- Недавно по каналу “Культура” в программе “Линия жизни” была встреча с Виктором Сухоруковым. На вопрос: “Как вы входите в образ?” он встал, сделал шаг вперед и сказал: “Вот так вхожу”, потом сделал шаг назад: “А так - выхожу”. А как вы помогаете актерам входить в образ?
- Сколько актеров – столько методов. Все очень индивидуально. К каждому актеру у меня сугубо индивидуальный подход.
- Говорят, когда Лоренсу Оливье сказали, что Дастин Хоффман две недели углублялся в психологию больных аутентизмом, чтобы сыграть персонажа в “Человеке дождя”, реакцией английского актера было удивление: “А разве он не мог это сыграть?”
- Одному нужно посидеть в сумасшедшем доме, а другому не нужно.Но процесс вхождения в роль от этого легче не становиться. Неправы те, кто пытаются утвердить в качестве истины одну теорию. Они говорят: “То, что предлагает Станиславский, - единственно правильная теория. По-другому никак нельзя.” Можно, безусловно можно. Ведь Станиславский изобретал свою систему не для театрального мира, а для себя, Алексеева, у которого ничего не получалось на сцене, который был зажат, не мог выговорить трех слов, безумно стеснялся... Более того, если режиссер начнет вмешиваться, он может только повредить. Режиссер не может и не должен выстраивать роль артисту. Внутренняя техника – она либо есть, либо ее нет. Режиссер выстраивает мизансцены, рассказывает предлагаемые обстоятельства, темы, ситуацию, но саму роль должен делать артист! Я всегда повторяю актерам: “Если вам вдруг на репетициях становится удобно, это дурной знак. Значит, вы идете по проторенному вами же пути, вы повторяетесь. Вам должно быть некомфортно. Тогда вы откроете для себя нечто новое”.
- Вас не раздражает думающий актер?
- Нет. Ум важен в актере. За исключением гениев. Николай Олимпиевич Гриценко книжечек не читал, но при этом был великим артистом. Но таких людей единицы.
- А если сталкиваются два ума?
- Если режиссер занимается своим делом, а актер – своим, это только плюс спектаклю.

На прощание я попросил Андрея Леонидовича прочитать что-нибудь из его стихов и услышал возмущенное: “Я не пишу никаких стихов. В этом отношении я совершенно трезво отношусь к себе. Помните, в “Театральном романе” Максудов читал пьесу Ивану Васильевичу. Вышла тетушка и говорит: “А что вы читаете?” Он говорит: “Вот, Леонтий Сергеевич пьесу написал”. “А чего-ж так стараться-то? Столько написано.” Я пишу тексты, зонги к спектаклям”. Я не отставал, и моя настойчивость была вознаграждена очаровательной детской песенкой “Жекина считалка” из спектакля “Мастерская глупости”:
Эни-бэни, кутерьма,
Я пошел гулять с ума,
И зашел в такую даль,
Где не нужен календарь,
Там морковь в очках сидела,
Про шпионов песни пела,
Как ужасные шпионы
Превратились в шампиньоны,
Заяц встал на физзарядку,
Укусил себя за пятку,
Выпил он сто грамм варенья,
Написал стихотворенье,
А с икрою бутерброды
Там водили хороводы,
Их сачком ловили гномы
И сдавали в гастрономы,
Там я по небу гулял,
В звезды лампочки вставлял,
Две улыбки прилетели,
Под гитару песню спели,
Эни-бэни, кутерьма,
Я пошел гулять с ума,
Я подарки сделал всем
И сошел с ума совсем.

Новый подарок Андрея Тупикова любителям театра мы увидим совсем скоро. В театре “Атриум” идут последние репетиции спектакля “За сценой не шуметь!” по пьесе Майкла Фрейна “Шум за сценой”. В главных ролях заняты Людмила Гольдберг, Анатолий Непокульчицкий, Борис Кофман, Марина Смолина (актеры, блеснувшие яркими работами в недавнем спектакле “Атриума” “Молдаванка, Молдаванка...”), Кристина Гузикова. В неожиданных ролях предстанут давно и хорошо знакомые нам актеры Евгений Колкевич, Вячеслав Каганович, Борис Борушек, Зоя Фрейман. Премьерные показы спектакля “За сценой не шуметь!” состоятся 11, 12, 18, 19 июля 2009 года в зале “Christian Heritage Academy” по адресу: 315 Waukegan Road, Northfield, IL 60093.
27 июня 2009 года в 7 часов вечера там же, в зале “Christian Heritage Academy”, состоится Творческая встреча с актерами театра “Атриум”, на которой будет демонстрироваться полнометражный фильм “Ах, Арбат...” о гастролях театра в Москве. Телефон для справок и резервирования билетов: 847-729-6001.