Жизнь, отданная людям

Выдающийся генетик, ученый с мировым именем Юрий Семенович Верлинский еще при жизни стал фигурой легендарной. Благодаря ему родилось более десяти тысяч здоровых детей, с помощью его методики сотни больных детей стали здоровыми. К чудо-доктору приходили родители с больными детьми и женщины, отчаявшиеся забеременеть, семьи с генетической предрасположенностью и те, которые хотели иметь ребенка определенного пола... Чудо-доктор помогал всем! Эмигрант из Советского Союза - страны, долгие десятилетия считавшей генетику лженаукой, - стал одним из ведущих генетиков в США – стране, объявившей генетику наукой XXI века. Какая же горькая несправедливость в том, что человек, подаривший миру тысячи здоровых детей и всю свою жизнь посвятивший борьбе за здоровье людей, сам ушел из жизни так рано; что его, всю жизнь спасавшего других, спасти не удалось!
Юрий Семенович Верлинский умер 16 июля. Ему было всего шестьдесят пять лет.
Родным детищем Верлинского многие годы был Институт репродуктивной генетики: здесь он работал, занимался исследованиями, писал научные статьи, готовил доклады, общался с коллегами. В Институте он жил... Теперь, после смерти отца, бразды правления Институтом перешли к сыну.
Недавно я побывал в Институте репродуктивной генетики и встретился с его президентом Олегом Юрьевичем Верлинским. В эксклюзивном интервью газете “Реклама” он любезно согласился рассказать о своей жизни, работе, перспективах науки, которой занимается, и, конечно, о своем отце – великом труженике Юрии Семеновиче Верлинском.

“Первый замороженный эмбрион”

- Юрий Семенович родился 1 сентября 1943 года в Сибири, в городе Ишиме, на юге Тюменской области. Он себя называл первым замороженным эмбрионом.
- Как он оказался в Тюмени?
- 1943 год. Война. Харьков был захвачен. Бабушка уехала с сыном в эвакуацию. Так они оказались в Ишиме. После войны вернулись в Харьков.
- Расскажите, пожалуйста, как становятся генетиками в стране, где генетика была объявлена лженаукой?
- Отец с детства интересовался биологией. Мальчиком он вступил в клуб юных натуралистов при Харьковском зоопарке, помогал лечить больных животных. Он закончил биологический факультет Харьковского медицинского института. Тогда уже генетику стали воспринимать как науку. Его диссертация по цитогенетике называлась: “Цитогенетические характеристики опухолевых клеток щитовидной железы”.
- Каковы были первые шаги вашего отца в науке?
- Он работал в НИИ эндокринологии и гормонов, вел несколько тем. Его лаборатория изучала влияние анаболиков на генотип и хромосомы пловцов. В 1972 году отец стал заниматься пренатальной диагностикой, то есть диагностикой зародышей. В Советском Союзе она не была развита, ею только начинали интересоваться, хотя за рубежом уже появился амниоцентез - процедура, проводимая в период беременности для исследования хромосом плода. Она необходима для определения пола и здоровья младенца до родов.
- Получается, что, несмотря на закрытость общества, Юрий Семенович не был изолирован от остального мира, а был в курсе всех последних достижений?
- До нас доходили научные работы западных ученых. А еще были съезды, куда со всего мира приезжали генетики. Советский Союз всегда старался доказать всему миру, что он впереди планеты всей, в том числе в области генетики. На этих съездах отец общался со своими зарубежными коллегами. В конце семидесятых годов он включился в разработку нового анализа пренатальной диагностики – биопсию хориона. Этот анализ делается на ранней стадии беременности и может предсказать многие наследственные заболевания. Отец хотел проводить исследования, связанные с этим анализом, но в НИИ отказались спонсировать этот проект. После этого он решил уехать.
- То есть его отъезд был связан только с профессиональной деятельностью?
- Ему больше ничего не надо было. Он получал девяносто рублей в месяц, но ему не нужны были деньги. У нас была маленькая двухкомнатная квартира, типичная советская пятиэтажка-“хрущевка”, но он не обращал на это внимания. Юрий Семенович хотел развивать науку, а ему не давали это делать. Поэтому он уехал.
- А если представить на секунду, что ему разрешили бы заниматься своими исследованиями...
- Он бы смирился и с крохотной квартирой, и с маленькой зарплатой. Отец уехал только потому, что ему не давали работать.
- Что вы помните из вашего детства?
- Помню наш дом, двор и мусорку посередине двора, вокруг которой мы играли в футбол. Помню, как мы с мамой шли из садика домой и каждый раз становились в какую-нибудь очередь... Помню дедушку. Он был уникальный человек. В семнадцать лет добровольцем ушел на фронт. Служил лейтенантом, начальником роты штрафбата. Он рассказывал, что когда в Сталинграде рота попала под обстрел, он спас людей тем, что приказал всем спрятаться в канализационном люке... Первый раз ему прострелили ногу в начале 1942 года, когда он форсировал Днепр. Он перевязал ногу поясом, чтобы не умереть от кровотечения, и пошел дальше. В 1943 году он был снова ранен и после этого уже не воевал. Я помню, когда у него еще была одна нога, он приезжал к нам на “Запорожце”...
- Вы уехали с ними вместе?
- Я уехал с родителями. Нам сказали: “Забирайте вашего отца-инвалида и уезжайте с ним”, но мой дед был непреклонен: “Я – ветеран, кровь проливал на войне, а вы меня из страны хотите выпихнуть?!”

“В науке патентов быть не должно!”

- Сколько вам было лет, когда вы уехали из Советского Союза?
- Восемь.
- С чего вы начали вашу американскую жизнь?
- Родители учили английский, а я пошел в школу. Моего папу знали по публикациям, и это ему помогло. Первые исследования биопсии хориона он проводил в Michael Reese Hospital вместе с акушером-гинекологом, доктором Норманом Гинсбергом. Они стали первыми учеными в США, которые начали делать этот анализ. Пренатальная диагностика стала первым шагом к решению другого вопроса: как вообще избежать рождения ребенка с наследственными болезнями? Для этого Юрий Семенович придумал концепцию преимплантационной генетической диагностики (ПГД).
- В чем суть этой концепции?
- Эту концепцию отец “подсмотрел” в Художественной галерее в Израиле, на картине Хоана Миро. Он увидел приплюснутый с одной стороны круг, на нем - красные и желтые круги. Отца осенило: точно так же выглядит яйцеклетка! Из Израиля он вернулся с готовым решением. Если сделать биопсию полярного тельца яйцеклетки, по этому тельцу можно сказать, что осталось в яйцеклетке, и таким образом сделать анализ до фертилизации (оплодотворение). Про будущий эмбрион можно будет сказать все: и цвет глаз, и цвет волос, и пол, и предрасположенность к заболеваниям. Отец начал делать исследования в этой области, создал инструменты, микроскопы... А потом у нас родился первый здоровый ребенок. Недавно в Америке вышел фильм “Мой ангел-хранитель” (Таково русское название фильма “My Sister’s Keeper”. – Прим. автора.). Сценарий картины написан по реальному случаю, который был в нашем институте.
- Расскажите, пожалуйста, об этом случае.
- К нам за помощью обратилась семья Нэш. Их шестилетняя дочь Молли умирала от наследственного заболевания – анемии Фанкони (наследственное заболевание крови с летальным исходом от разновидности лейкемии). В этом случае спасти ребенка может только пересадка костного мозга от совместного родственника, но в ее случае родственников не было, а рожать еще одного ребенка, заведомо рискуя обречь его на ту же болезнь, супруги не хотели. Единственное, что можно было сделать в этом случае, - искусственным путем создать брата или сестру, которые могли бы быть тканесовместимы с больным ребенком и стали бы для нее донором. Мы сделали искусственное оплодотворение, отобрали эмбрион, не несущий в себе ген анемии Фанкони и совпадающий по главным признакам тканесовместимости с больной сестрой. У Молли родился братик, которого назвали Адамом. Его пуповинная кровь, пересаженная девочке, спасла ее от смерти. Молли полностью вылечилась, и Адам растет крепким и здоровым. Сейчас Молли шестнадцать лет. Когда отец умер, Молли прислала нам открытку со словами: “Если бы не доктор Верлинский, меня бы не было в живых”. После этого случая отца стали называть “дизайнером бэби”. Начались разговоры, что теперь можно выбирать кого хочешь, что скоро мы будем выращивать людей на органы, что, конечно же, не так.

“Основная цель института – помочь семьям иметь здоровых детей!”

- Какие заболевания можно предотвратить, используя методику вашего отца?
- Практически все наследственные заболевания, чьи молекулярные проявления уже известны науке: глухота, слепота, болезнь Дауна, синдром Тэй-Сакса, гемофилия, альбинизм... Мы уже предотвратили рождение более сотни разных наследственных заболеваний.
- А диабет и аутизм попадают в категорию наследственных заболеваний?
- Для аутизма пока еще не все ясно, нужно индивидуально подходить к каждому случаю. А диабет попадает в ту часть заболеваний, которые еще не до конца изучены наукой, чтобы определять генетическую предрасположенность, но есть все предпосылки начать исследования по его лечению стволовыми клетками. Диабет имеет много разных причин, и поэтому лечение зависит от выявления природы заболевания... В Финляндии существует генотип детей, которым не дают коровье молоко, потому что у таких людей оно может вызвать диабет.
- К вам приходят в двух случаях: если женщина не может забеременеть или когда семья знает о риске рождения больного ребенка с наследственным заболеванием...
- Да, в первом случае мы помогаем женщине забеременеть, во втором - можем сделать так, чтобы она имела ребенка без наследственного заболевания. Но есть еще третий случай. Приходит женщина и говорит, что у нее пять девочек, а она хочет мальчика. Это называется “family balance”. Такая процедура официально разрешена, если в семье не менее трех однополых детей.
- Юрий Семенович обладал патентом на свои изобретения?
- Нет, он сознательно отказался делать патент. Он говорил, что в науке патентов быть не должно!
- Но при этом у каждого ученого есть патенты...
- Он считал это неправильным. Он был убежден, что научные патенты мешают развитию науки.
- Юрий Семенович рассказывал про один случай из практики. В институт обратилась женщина, у которой ребенок имел синдром Дауна. Она попросила помочь ей родить ему братика, тоже больного Дауном. И Юрий Семенович отказался...
- У нас был еще один случай. К нам пришла семья карликов, которая хотела иметь ребенка-карлика. У них все в доме рассчитано на карликов. Что они будут делать с ребенком нормального роста? Однако отец им отказал. Они долго возмущались, говорили: “Какое вы имеете право? Карлик – это не заболевание, мы нормальные люди...”. Но Юрий Семенович был непреклонен. Наша цель заключается в том, чтобы диагностировать болезнь и избегать ее, а не работать на болезнь. Основная цель института – иметь здоровых детей!

“Эмбриональные стволовые клетки – будущее медицины”

- Одна из самых обсуждаемых проблем в обществе – исследование стволовых клеток. Почему вдруг все так взбунтовались против этих исследований?
- Существуют взрослые и эмбриональные стволовые клетки. Для того, чтобы сделать эмбриональную линию, надо разрушить эмбрион. Церковь и прошлая американская администрация заявили, что они против этого. Мы пытались объяснить, что эти эмбрионы все равно выкидываются пациентами, но нас не хотели слушать. Нельзя разрушать, и все!
- Чем так ценны эмбриональные стволовые клетки?
- Они являются лучшим источником лечения. Из эмбриональных клеток можно вылечить все, а из взрослых – только некоторые ткани. К примеру, можно из жира человека взять взрослые стволовые клетки и вколоть в место перелома, и перелом срастется намного быстрее. Но мышечные клетки нельзя вырастить из взрослых стволовых клеток, для них нужны эмбриональные. Когда речь идет о пороке сердца или нервных клетках, тоже нужно брать эмбриональные клетки. Эмбриональные стволовые клетки – будущее науки!
- Когда администрация Буша запретила исследования, она ведь вам перекрыла кислород?
- Нет, она запретила исследования за государственные деньги, и мы не могли сотрудничать со многими университетами. Но за свои деньги – пожалуйста. Мы не прерывали исследований ни на день! Мы – одни из пионеров в этой области. Науку повернуть вспять нельзя. Если исследования закроют в Америке, они всегда будут в Европе. Европа уже впереди. Из-за законов Буша Америка отстала от Европы.
- За счет чего окупаются ваши исследования?
- За счет клинической практики. У нас в институте два направления: клиническое и научное. Юрий Семенович перевел преимплантационную диагностику из исследовательской сферы в клиническую дисциплину и поставил ее на массовый поток. Клиническая практика кормит науку.
- Так что, в скором будущем мы перестанем болеть?
- Мы станем быстро выздоравливать. Любое повреждение может в будущем быстро лечиться с помощью стволовых клеток.

“Верлинский будет? Тогда меняем доклад”

- ...На всех научных конференциях его боялись. Он всегда задавал неудобные вопросы. На конференциях часто приходилось слышать: “Верлинский будет? Тогда меняем доклад”. Знали, что если кто-то скажет неправду, Верлинский встанет и прервет доклад. Но если он доклад одобрял, это значило очень много.
- Каким он был в семье, в жизни?
- Он все время был на работе. Работа была его жизнью и его домом. Он вникал в каждую мелочь, он всегда был в курсе всего, что происходило в институте. В офисе он сделал себе туалет с душем, там у него висели костюмы, галстуки... Когда нужно было куда-то ехать с мамой, он ей звонил: “Одевайся и жди меня”. После мероприятия он завозил маму домой и ночью возвращался в институт проверить рапорты. Он был уникальный человек! Умирающий, он лежал в больнице и звонил в институт по три раза в день, говорил с руководителями лабораторий, интересовался, что сделано, давал новые задания... Он звонил мне и говорил: “Я, может, сегодня засну от наркоза. Ты проверь то-то и то-то. Завтра утром скажешь”. Умирая, он держал руку на пульсе всех дел.
- Он знал всю серьезность своей болезни?
- Он знал и боролся с болезнью до последнего дня. К сожалению, он не успел спасти себя, но то, что он придумал для борьбы с раком, поможет людям в будущем. Он оставил много идей, и мы постараемся воплотить их в жизнь. Моя мама Любовь Михайловна Верлинская возглавит Центр памяти отца (“Yuri Verlinsky Center for Stems Cells Research and Education”). Она работала гистологом в лаборатории Michael Reese Hospital, вела опыты на обезьянах и крысах. Когда родились внуки, ушла с работы, воспитывала детей. Сейчас внуки подросли, папы нет, и она собирается вернуться на работу.
- Как у вас проснулся интерес к генетике? Глядя на отца?
- Отец всегда старался привить мне интерес к науке. Когда в школе все мои приятели работали смотрителями на пляжах, я работал в его лаборатории, делал кариотипирование. Я закончил химический факультет Бостонского университета, аспирантуру и стал работать в папином институте. Как раз в это время Институт расширялся, и отец посылал меня создавать филиалы в разных странах. Со временем он стал готовить меня в качестве своего преемника...
- Для вас Институт – тоже образ жизни?
- Да, я тоже здесь живу каждый день с утра до вечера. Занимаюсь наукой, но еще больше бизнесом. Иногда жизнь заставляет заниматься, чем надо, чтобы все остальные могли заниматься, чем нравится. А бизнесом, как и наукой, нельзя управлять, приходя на работу в девять и уходя в пять. Наш центр открыт двадцать четыре часа в сутки. Я ухожу, а некоторые специалисты только приходят. Клетки растут по расписанию. Иногда нужно посадить их в четыре и придти в двенадцать, чтобы снять. Многие центры со всего мира присылают нам материал на анализ. Эти материалы могут придти ночью, и надо оперативно их обработать, чтобы к утру выдать результат.
- Вы бы хотели, чтобы ваши дети пошли по вашим стопам?
- У меня трое детей: два десятилетних мальчика (Майкл и Тим), и девочка Мишель – ей восемь лет. Я не знаю, кем они будут. Они еще маленькие. Хотелось бы, чтобы кто-то из них занял мое место. Но толкать я их на это не буду.

“Мы – одна большая семья”

- Расскажите, пожалуйста, о сотрудниках вашего института. Вы уже упомянули доктора Гринсберга. Он до сих пор работает с вами?
- Он с нами, он делает для нас часть процедур, но у него есть и своя клиника. Очень многие люди пришли работать к отцу и работают у нас до сих пор. Доктор Светлана Речицки, доктор Анвер Кулиев (он когда-то представлял СССР во Всемирной организации здравоохранения) – они работают в Институте с момента основания. Нам нужны не просто специалисты, а люди, увлеченные наукой. Мы дружим между собой, общаемся. Мы - одна большая семья. А иначе невозможно.

К сожалению, я никогда не встречался с Юрием Семеновичем Верлинским, но после беседы с его сыном думаю, что дело отца – в надежных руках! Как и его отец, Верлинский-младший фанатично предан любимому делу; подобно отцу он полон желания и энергии продолжать двигать вперед Науку.
На прощание Олег Юрьевич показал мне Институт. Внешне он ничем не примечателен: обычное двухэтажное кирпичное здание на оживленной чикагской улице. Спешащие мимо него пешеходы даже не догадываются, что внутри этого здания находится самый большой в мире банк стволовых клеток. Чтобы увидеть хранилище, надо подняться на второй этаж. На первом – клиника: в специально оборудованных операционных у пациентов собирают яйцеклетки и проводят ПГД. На втором этаже Института расположена лаборатория преимплантационной генетики, где делается молекулярный анализ. И вот, наконец, мы зашли в святую святых: в хранилище стволовых клеток. Клетки хранятся в специальных баках, подключенных к сосуду Дюара жидкого азота (металлический сосуд с вакуумной изоляцией). Баки похожи на винные бочки, и вся комната выглядит, как винный погреб. Ничего особенного. Обычная лаборатория. Однако именно здесь происходят основные исследования в области репродуктивной генетики. Здесь, в этом “обычном” месте, где вершится будущее науки, многие годы работал выдающийся ученый XX века Юрий Семенович Верлинский. Сегодня его дело продолжает сын – генетик нового поколения Олег Юрьевич Верлинский.