Джек Циммерман: “Я люблю Чикаго и рад, что здесь живу”

“Связь человека с местом его обитания – загадочна, но очевидна. Или так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древним genius loci, гений места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с их материальной средой,” – так начинается книга Петра Вайля “Гений места”. Как вы думаете, каков гений места, где мы с вами обитаем? Каков гений Чикаго? Что приходит на ум в первую очередь, говоря о городе? Многие вспомнят непременные ветра и небоскребы, АРТ-институт и парк “Миллениум”, Симфонический оркестр и озеро Мичиган, университет и фондовую биржу, Navy Pier, библиотеку, аэропорт, многие назовут только им знакомые улочки и закоулочки, скамейки, дворы, фонтаны. Но, мне кажется, главной достопримечательностью любого города являются люди, его населяющие. Жители Чикаго любят свой город, и город отвечает им взаимностью.
В Чикаго живет много знаменитостей. О них пишут газеты, снимают репортажи, каждый их шаг обсуждают. Но есть в Чикаго огромное количество людей, о которых не известно широкой общественности, хотя зачастую их биографии оказываются интереснее и необычнее биографий иных знаменитых людей. Об одной такой необычной биографии, о необыкновенной жизни обыкновенного американца я расскажу в этой статье. Знакомьтесь: солдат военно-морского флота, тромбонист, настройщик роялей, журналист, поэт, писатель Джек Циммерман.

Джек (он попросил меня называть его по имени, не любит слова “мистер”) живет в двух кварталах от Лирик-оперы. Он говорит, смеясь: “Я все время опаздываю на работу. Слишком близко живу”. Последние десять лет наш герой работает менеджером Лирик-оперы. Джек признается:
- Я не родился в оперном театре, а пришел к опере достаточно поздно. Первый оперный спектакль увидел, когда служил матросом на флоте. Это была “Ариадна на Наксосе” Штрауса в Гамбургской опере. Я понятия не имел о сюжете, но мне очень понравились визуальные образы, картинка. Когда я получил предложение из Лирик-оперы, обрадовался, потому что это была прекрасная возможность узнать оперу. И все эти десять лет я постигаю оперу.

Так получилось, что я пришел в гости к Джеку на следующий день после тридцать седьмой годовщины его свадьбы. Жена Шарлин – концертмейстер секции кларнета оркестров Лирик-оперы и Грант-парка. У них уютная квартира на тринадцатом этаже высотного дома. “Раньше из нашего окна был виден весь город, а теперь кругом небоскребы новые”...
Хозяин рассказывает мне о своей жизни. Рассказчик он замечательный. Впрочем, он сам знает о своем таланте и признается, что это у него от матери:
- Моя мать родом из Ирландии, а умение рассказывать – непременный атрибут ирландской культуры. Я вырос в мире сказок, фантазий, историй...
- А фамилия у вас совсем не ирландская...
- Циммерман - фамилия отца. Как и многие чикагцы, я вырос в семье эмигрантов: по материнской линии – ирландских, по отцовской - немецких. Моя мать жила в восточной части Чикаго, у озера, отец жил на юго-западе. Они познакомились на работе. Родители мамы были в шоке, потому что отец не был католиком, а родители отца смотрели свысока на ирландцев. Но тем не менее они влюбились друг в друга, поженились и родили меня. В этом они преуспели. (Смеется.)

До встречи с Джеком я прочитал его книгу “Боги Андов”, а также несколько стихотворений, написанных им о своем детстве и юности, поэтому на встречу с ним я пришел подготовленным.
- В стихотворении “Пробуждение” вы пишете: “Мои родители не ходили ни в театр, ни на концерты, ни даже в кино”. Откуда у вас интерес к музыке?
- В юго-западной части Чикаго, где я жил, каждый ребенок играл джаз. В один день дети играли в бейсбол, в другой – на трубе, в третий – на кларнете. Когда я был в шестом классе, я начал учиться игре на фортепиано, а в старших классах стал серьезно заниматься тромбоном. После школы два года учился в маленьком колледже Квинси, недалеко от Сент-Луиса. Я хотел создать джаз-банд и думать не думал о классической музыке. Но вдруг в Квинси приехал Чикагский симфонический оркестр. До этого времени я никогда не слышал звучания симфонического оркестра. А тут сразу Чикагский... Это было нечто незабываемое! Когда я услышал этот оркестр, я сразу влюбился в него и сказал себе: “Я должен играть”. Бросил колледж, вернулся в Чикаго, устроился на работу... Ночью я работал грузчиком, а днем музицировал... А потом началась война во Вьетнаме. Я поступил в Чикагскую консерваторию. Думал, что пока буду учиться, война закончится, но она длилась целых девять лет.
- Этой консерватории уже не существует?
- Нет. Консерватория была полна европейских и русских музыкантов, которые эмигрировали в Чикаго после Второй мировой войны. Я проучился там два года, играл в Civic Orchestra, год преподавал в колледже, а потом... меня призвали в армию, и я прослужил четыре года в военно-морском флоте.
- Вы были на войне?
- Нет. Мы плавали по Северной Европе, были на Карибах... Это были интересные годы. Потом я вернулся в Чикаго, играл в джаз-банде. Познакомился с моей будущей женой Шарлин, мы поженились, у нас родился сын.

“Я нуждался в деньгах. Занятия музыкой их не приносили”

- В стихотворении “Пианино” вы пишете: “Я нуждался в деньгах. Занятия музыкой их не приносили”...
- Да, как музыканту мне было очень трудно найти работу, а в качестве настройщика я был нарасхват.
- Вам нравилось этим заниматься?
- На первых порах – да. Я проводил свою жизнь, объезжая дома и настраивая фортепиано. Но я хотел обсуждать с людьми музыку Малера, а для них я был подобно чистильщику ковров... Я настраивал рояли пятнадцать лет! У меня была своя мастерская в западном пригороде Чикаго.
- Вы бы смогли настроить фортепиано сегодня?
- Я не делал это долгие годы, но думаю, что смог бы. У меня сохранились все инструменты. Если в опере дела пойдут плохо, я вспомню о своих инструментах. (Смеется.)

“Мне не надо хобби – мне нужно иметь профессию”

- Почему все-таки вы решили прекратить карьеру музыканта? Неужели из-за денег?
- Я понял, что я недостаточно талантлив. Дети в Америке растут с ощущением, что они могут делать все, что заблагорассудится. Но иногда надо трезво сказать себе: “Ты знаешь, у тебя не хватает таланта делать это”.
- Может быть, вы слишком критичны к себе?
- Музицирование никогда не было для меня простым занятием. Я участвовал в прослушиваниях, но не выиграл ни одного, даже близко не подошел к уровню музыкантов оркестров. Мне было за сорок, у меня росли дети... Пришло время признаться себе: как музыкант я не добился того, что хотел. Надо заняться чем-то другим. И я стал настройщиком.
- Вы продолжаете музицировать для себя?
- Нет. Я положил инструмент и перестал играть. Когда мне было сорок с чем-то, я поехал в Европу со студенческим джаз-бандом. Тогда я в последний раз взял в руки тромбон. Сейчас мне шестьдесят четыре, и у меня нет желания возвращаться к нему. Мне не надо хобби – мне нужно иметь профессию.
- И вы сменили тромбон на перо...
- До тридцати восьми лет я не написал ни строчки. Начал писать случайно. Написал заметку для местной газеты, и люди стали говорить: “Ты должен писать”. Первый раз в жизни мне говорили, что я должен что-то делать. (Смеется.) Через год-полтора я получил постоянную колонку в газете. На протяжении трех лет писал для журнала, писал в газету, а потом неожиданно получил приглашение из Равинии. Я работал там семь лет – с 1992 по 1999 годы. Это был замечательный опыт для меня.
- Что вам вспоминается о работе с тогдашним музыкальным руководителем Равинии Кристофом Эшенбахом?
- Только самые прекрасные воспоминания. Эшенбах тонко понимает музыку, весь без остатка поглощен ею, он – самый великолепный камерный исполнитель, которого я когда-либо слышал...

“Провести жизнь в таком театре – это мечта!”

- После Равинии в вашей биографии появилась Лирик-опера. Десять лет работы в театре - это большой срок!
- О, я такой счастливый! Я просыпаюсь утром, иду в великолепный оперный театр, наслаждаюсь прекрасной музыкой... Конечно, я должен делать офисную работу: отвечать на жалобы, работать с бумагами, но все же в моей работе присутствует элемент творчества. Провести жизнь в таком театре – это мечта!.. Я часто хожу на репетиции, смотрю, как работают режиссеры, дирижеры. Мне кажется, по-настоящему начинаешь узнавать оперу только тогда, когда слушаешь ее несколько раз. За один раз просто не в состоянии ухватить все! Когда в прошлом сезоне мы ставили “Лулу”, я слушал ее пять раз. И “Евгения Онегина” я слушал пять раз.
- Что отличает Лирик-оперу от остальных оперных театров?
- Семейная атмосфера, царящая здесь. Лирик-опера – это одна большая семья. Я никогда не работал в таком месте, где люди так одержимы любовью к тому, чем они занимаются.
- Каковы были самые интересные спектакли Лирик-оперы для вас?
- “Лулу” Альбана Берга, “Енуфа” Леоша Яначека – спектакль Ричарда Джонса, “Евгений Онегин” Чайковского. Есть, может быть, четыре-пять опер, которые я считаю совершенными, и “Онегин” – одна из них.
- Что вы можете сказать о современных постановках классических опер?
- Главное, чтобы постановка была хорошая, и тогда неважно, как она называется. Забудем о ярлыках. В прошлом сезоне мы возобновили “Богему”. Она была впервые поставлена в театре в 1972 году, но я никогда не видел лучшей “Богемы”! С другой стороны, Роберт Карсен поставил у нас оперу Пуленка “Диалоги кармелиток” – замечательный, яркий, живой спектакль. Это была новая, современная постановка.
- Но когда мы видим второе, третье, четвертое возобновление старого спектакля, многие говорят: “Я уже видел эту постановку пять или десять лет назад. Я не пойду, мне будет скучно...”
- Я не согласен с этим. Каждый раз, когда ставится спектакль, он ставится как новый. Мы слышим других солистов, другого дирижера. Цвет задника сцены тот же самый, но голоса, атмосфера спектакля... – все другое. Даже режиссер может по-новому взглянуть на свою постановку и по-новому расставить акценты. Для меня в такой постановке сохраняется свежесть и новизна. Я понимаю, что со стороны это может показаться, как похвала изнутри... Я провел много вечеров в Лирик-опере и говорю вам совершенно искренне: я не могу вспомнить ни одного вечера, когда бы мне было скучно. Людям, которым скучно в Лирик-опере, будет скучно везде. Я все время хочу спросить людей, которые уходят в антракте: “Куда вы идете? Где вам будет интересней?”
- Как вам работается с Уильямом Мэйсоном?
- Он – прекрасный организатор, любит и знает оперу. Скромный, спокойный, рассудительный. Мне нравится с ним работать. Управлять оперной компанией – это все равно, что дразнить котов. Вы должны работать с артистами, прессой, публикой, администрацией... Делать это из года в год, представляя на сцене около восьмидесяти великолепных спектаклей, - такое достойно всяческой похвалы и уважения! В финансовом отношении Лирик-опера остается стабильной на протяжении всех лет. В этом тоже заслуга умелого управления Мэйсона.
- Если бы вы были генеральным директором, что бы вы изменили в Лирик-опере?
- Есть много произведений, которые я бы хотел увидеть на сцене. Но вопрос заключается в том, поддержит ли меня аудитория. У меня есть мечта – увидеть на сцене оперы Хиндемита. Но, может быть, никто, кроме меня, не хочет этого!
- Ну почему, Берга же смогли поставить!
- Берг, все-таки, более “продаваемый” композитор, нежели Хиндемит... А если вы хотите знать мою самую любимую оперу, то это “Нюрнбергские мейстерзингеры” Рихарда Вагнера.
- А кто ваш любимый композитор?
- Трудный вопрос. Когда я смотрел “Лулу”, мне казалось, что я могу слушать Берга без остановки. Я засыпал и просыпался с Бергом. Но если бы я выбирал одного композитора, я бы выбрал Вагнера.
- Вопрос, который я задаю всем в Лирик-опере: почему мы так редко слышим русские оперы? Перед “Евгением Онегиным” в 1999 году была поставлена “Пиковая дама”. За девять лет - ни одной русской оперы! Почему?
- Я не могу ответить на этот вопрос. Это вопрос к генеральному директору. Но я хочу сказать, что когда я иду в оперный театр, я иду не на русскую или немецкую оперу. Мне все равно, на каком языке поют. Меня больше волнует качество исполнения, музыка, сюжет... Я иду слушать Оперу!
- Конечно, но при этом налицо явный крен в сторону итальянского репертуара.
- Итальянская направленность Лирик-оперы была всегда, со дня основания. Но я могу сказать, что в будущих сезонах вы услышите русскую оперу. Кстати, в Лирик-опере есть история постановок русских опер. Мы ставили “Леди Макбет Мценского уезда” Шостаковича, “Любовь к трем апельсинам” Прокофьева. Русские оперы появляются не так часто, но тем не менее...

“Я учился писать, читая книги”

- Что значит для вас литература?
- Очень много. Я учился писать, читая книги.
- У вас есть любимый писатель?
- У меня есть любимые книги. “Моби Дик” Мелвилла – книга, равной которой никогда не было; книги Кафки, больше всего мне нравится его рассказ “Голодный артист”; произведения Джона Стейнбека, у него больше всего мне нравится не те романы, которые знают все, а смешная книга под названием “Консервный ряд”; “Американская трагедия” Теодора Драйзера; рассказы Шервуда Андерсона о маленьком американском городке, объединенные в книгу “Уайнсбург, Огайо”. Из русских писателей я бы выделил Льва Толстого, возможно, величайшего писателя своего времени. Я люблю читать Диккенса, люблю приключенческую литературу, триллеры, детективы...
- Над чем вы сейчас работаете?
- Недавно я написал детектив о двух парнях, которые продают витамины. Один влюбляется в жену другого, и начинают происходить разные события... Сейчас заканчиваю другую книгу, а в голове кружатся еще две истории. Одна – комедийная история про двух пожилых художников, другая – о жизни музыкантов оркестра. Еще я написал киносценарий – я этого никогда раньше не делал. Правда, не знаю, что с ним делать.

“Я люблю Чикаго и рад, что здесь живу”

- У вас есть любимые места в Чикаго?
- Их много. Я люблю Чикаго, прожил в городе всю жизнь, за исключением учебы и службы в армии. Я рад, что я здесь живу. Почти каждое утро я сажусь на велосипед и еду вдоль озера. Невероятно, что на протяжении восемнадцати миль вдоль озера расположена бесплатная зона, открытая для всех! Для моих родителей Чикаго был лучшим местом на земле. Моя мать говорила, что в Чикаго всегда есть работа. В ее годы в Чикаго были тысячи фабрик, и всегда требовалась рабочая сила. Ты мог приехать в Чикаго в воскресенье ночью и к понедельнику получить работу. Таких мест больше не было нигде в Америке. Чикаго был город бесконечных возможностей. Сейчас, конечно, все по-другому, но Чикаго остается прекрасным городом.
- Если бы вы были мэром, что бы вы хотели изменить в Чикаго?
- Если бы мэром был я... (Смеется.) Я бы поработал над системой общественного транспорта, и я бы привлек большее количество людей к жизни в центре города. Когда я был маленьким, люди часто ездили в центр просто так, без всякой цели. А потом что-то изменилось. Когда я настраивал инструменты, я видел многих людей в пригородах, которые никогда не ездили в Чикаго. Живет себе человек в Ломбарде и за двадцать лет ни разу в Чикаго не выбрался! Я бы хотел видеть больше людей в Чикаго.

У Джека и Шарлин Циммерманов два взрослых сына. Старшему – Кристоферу – тридцать пять лет. Он живет в Нью-Йорке, работает артистическим администратором Caramoor Jazz Festival, владеет французским языком и увлекается философией.
- Кристофер прочел все на свете. Ему нравится немецкое произношение фамилии Циммерманн, поэтому он добавил второе “н”.
- Вы говорите по-немецки?
- Нет. Мои дедушка и бабушка приехали сюда перед Первой мировой войной. Из-за войны тут были такие антинемецкие настроения, что они решили отказаться от своего языка. Сейчас это звучит ужасно, но такие были времена... Жена Кристофера - литовская пианистка Еве Йокубавичуте. Она выступала несколько лет назад в Равинии... А мой второй сын Эндрю живет в Сан-Франциско. Он – джазовый музыкант, тенор-саксофонист.

“Музыка – моя жизнь”

- Джек, у вас интереснейшая биография. Вы были солдатом, музыкантом, вы пишете стихи и романы, работаете в оперном театре... Какая профессия для вас самая важная?
- Я не преуспел в том, что я люблю больше всего на свете. Музыка – моя жизнь.
- Музыка для вас более важна, чем литература?
- (Джек задумался.) ...Да. Я бы хотел играть в оркестре. Но зато я пишу, в основном, о музыке и музыкантах, о том, что знаю и понимаю. Недавно я записал на CD мои стихи, а Эндрю сочинит на них музыку.
- Что бы вы хотели сказать читателям нашей газеты?
- Я бы хотел поделиться несколько необычной мыслью. Мне кажется, в плане литературы у русских и американцев есть много общего. Такое впечатление, что русские пишут, во многом, эмоциями и страстями, и то же самое я чувствую, читая американскую литературу. Мне это близко. Это же можно сказать и о русской музыке. Мне кажется, русская музыка более эмоциональна, чем другая европейская музыка, и это мне очень нравится. Так что у нас есть много общего...

Вот такой получился портрет моего героя - обыкновенного американца Джека Циммермана. Он пишет детективы, катается по утрам на велосипеде, на работе наслаждается прекрасной музыкой... У него очаровательная жена, талантливые дети. Он не стал большим музыкантом, но по-прежнему с трепетом говорит о музыке. Он любит родной город и жизнь во всех ее проявлениях. А это – самое главное!