Владимир Войнович: “Я не хочу игры”

Замечательный писатель, создатель бессмертных образов солдата Ивана Чонкина и почтальонши Нюры, писателя Ефима Рахлина и поэта Василия Трешкина, Сима Симыча Карнавалова, Леопольда Зильберовича и многих других, Владимир Николаевич Войнович давно стал классиком русской литературы. Его книги читают и перечитывают, а фразы, сказанные его персонажами, разошлись на цитаты и превратились (лучшая награда для писателя!) в народные афоризмы. Войнович – член Русского и Французского ПЕН-клубов, профессор Принстонского университета, лауреат множества премий... Однако, несмотря на многочисленные титулы и “почетную весовую категорию” в русской изящной словесности, Владимир Николаевич нисколько не “забронзовел”. В свои семьдесят шесть лет он все такой же – живой, остроумный, глубокий, независимый и бескомпромиссный во взглядах, прекрасный рассказчик, интересный собеседник. Секрет творческого и человеческого долголетия писатель объясняет просто: “В своей жизни я не совершал неприличных поступков. Это помогло мне сохранить форму”.
7 февраля в Чикаго состоится встреча с Владимиром Войновичем. Недавно мне удалось побеседовать с писателем, и он любезно согласился ответить на мои вопросы. Представляю вам, уважаемые читатели, “избранные места” из нашего разговора.
К первой публикации повести “Шапка” в журнале “Континент” Войнович придумал эпиграф: “Эта шапка сшита из шинели Гоголя”. Потом этот эпиграф он снял, а на вопрос, почему, ответил: “Мне очень важен эффект достоверности, а такой эпиграф сразу настраивает читателя на сочинение - это как бы литературно-ассоциативная игра”.
“Почему вы боитесь этой игры?” – спросил я у писателя. - Ведь очень часто за вашими героями угадываются образы героев Гоголя, Чехова, фольклорные образы...”. Владимир Войнович ответил:
- Я не хочу игры. Я хочу, чтобы читатель воспринимал моего героя как живого человека. Когда читатели забывают, что литературные образы – выдумка писателя, они воспринимают героев, как живых людей, переживают за них, смеются, льют слезы. Если я скажу, что это игра, тогда и отношение к героям будет соответствующим, не всерьез.
Мне кажется, в этом ответе сконцентрирована важнейшая для писателя мысль о том, что персонажи его произведений должны быть жизненными. Войнович пытается уйти от всяких филологических и литературных реминисценций. Пусть критики ищут в его героях подтверждение бахтинской теории смеховой карнавальной культуры (не отсюда ли фамилия Карнавалов в романе “Москва 2042”?) и “образы материально-телесного низа”, пусть они находят истоки знаменитого юмора Войновича в поэтике русской народной сказки, у Франсуа Рабле, Марка Твена и Ярослава Гашека. А лучшей наградой для писателя являются живые чувства и эмоции читателей.
- Кого вы считаете своими учителями в литературе? Можно ли считать вас продолжателем гоголевской традиции в русской литературе?
- Гоголь – мой любимый писатель. Но когда я говорю о себе, как о продолжателе традиций, получается, что я сравниваю себя с Гоголем. Мне об этом как-то неловко говорить... Есть такая легенда. Однажды к Шекспиру пришел начинающий писатель и сказал: “Я тоже хочу быть Шекспиром”. А Шекспир ответил: “Бедный человек! Я хотел стать Богом, а стал только Шекспиром. Кем же станешь ты, если хочешь стать только Шекспиром?”
- Владимир Николаевич, ваши первые повести 60-х годов (“Мы здесь живем” и “Два товарища”, “Хочу быть честным” и “Владычица”) - это традиционная психологическая проза, написанная в лучших традициях русской литературы. Как и почему в вашем творчестве произошел поворот к сатире, гротеску?
- Каждый писатель развивается. Гоголь начинал с “Вечеров на хуторе близ Диканьки” - народной прозы, переработанных украинских сказок. А потом появились совсем другие произведения, вплоть до “Мертвых душ”. У одного критика я прочел, что Войнович развивался как советский писатель, а потом стал антисоветским. На самом деле это было не так. Действительно, я написал вполне безобидную повесть “Мы здесь живем”. Но уже она вызвала какие-то подозрения. Я не собирался подрывать советскую власть, но один критик сказал (мне очень нравятся его слова, и я их всегда цитирую): ”В своей повести “Мы здесь живем” Войнович придерживается чуждой нам поэтики изображения жизни как она есть”. То есть этот критик уже признал меня чужим.
Владимир Войнович родился 26 сентября 1932 года в Сталинабаде в семье журналиста и учительницы. Проучившись полтора года в Московском педагогическом институте, отправился на целину. Работал пастухом, столяром, слесарем, авиамехаником, железнодорожным рабочим, инструктором сельского райисполкома, редактором Всесоюзного радио. В свободное от работы время писал стихи, потом перешел на прозу. Четыре года Войнович безуспешно обивал пороги редакций. И вот, наконец, настало, как говорит писатель, “самое радостное событие в жизни”. Он принес в редакцию “Нового мира” рукопись своей первой повести “Мы здесь живем”: “В редакции сидела знаменитая Анна Самойловна Берзер, редактор. Она попросила меня зарегистрировать рукопись. Я сказал, что регистрировать не буду, а хочу, чтобы повесть прочла она. Анна Самойловна удивилась: “Я же не могу читать все, что к нам поступает!” Я набрался храбрости и попросил: “Прочтите десять страниц. Если не понравится - вернете без всяких объяснений, я все пойму”. Анна Самойловна таким предложением была удивлена, но прочесть десять страниц согласилась. Разговор происходил в начале недели, а в конце я получаю телеграмму: “Прошу срочно зайти в редакцию “Нового мира””. Оказалось, что мою повесть прочла вся редколлегия, включая Твардовского”.
Вместе с первыми публикациями пришли и первые неприятности. Писатель рассказывает:
- В Союзе писателей было организовано собрание. Выступали какие-то люди, яростно клеймили, топтали меня за первую повесть. А когда в 1963 году появилась моя повесть “Хочу быть честным”, шума стало еще больше. Секретарь ЦК по идеологии Ильичев говорил, что в повести “Хочу быть честным” Войнович изображает наше общество как общество, в котором честным быть трудно, а на самом деле честным быть легко. После этого на меня со страшными обвинениями обрушились центральные газеты, и никто не мог возразить. Я попал в полную опалу. Никто меня особо не запрещал, но при этом книги не издавались, кинофильм не пошел. Из Союза писателей меня тогда не исключили и даже не угрожали этим, но неприятности начались.
- Может быть, в какой-то степени советская власть и чиновники от литературы помогли развиться вашему таланту? Представим себе гипотетическую ситуацию, что вас бы всюду публиковали, ставили бы фильмы по вашим книгам... Вам скучно было бы...
- Трудно сказать. Возможно, в какой-то степени вы правы. Есть такое понятие - сопротивление материала. Но с другой стороны... В земледелии есть растения, которые растут на довольно прочной почве, но если закатывать катком, то уже мало что произрастет. Я не уверен в полезности советской власти для литературы. Если бы не чрезмерное давление, которое советская власть оказывала на писателей, крупных имен в нашей литературе было бы значительно больше. Борьба, которую советская власть вела со мной, была вначале более-менее терпимой и, может быть, способствовала какому-то развитию, но потом, когда меня стали преследовать, мне стали угрожать, я просто не мог написать ни одной строчки. Я все время работал, но получалось плохо... Я считаю “Чонкина...” эпическим произведением. Для того, чтобы писать такую книгу, писатель должен находиться в спокойном состоянии духа, смотреть на многие вещи немного свысока, с иронией. А в то время мне было не до иронии. Мои писания достигли такой остроты, что они стали недостаточно художественными, и я стал сбиваться на фельетонный стиль, публицистику.
Замысел романа о солдате Иване Чонкине возникал у Владимира Войновича постепенно. В 1958 году он написал свой первый рассказ “Вдова полковника” о женщине, у которой был роман с солдатом. Роман на одну ночь. Солдат остался у женщины в ночь на 22 июня 1941 года. Утром по тревоге солдат ушел в часть, и женщина его больше никогда не видела. Она его долго ждала, потом стала писать себе письма от его имени. Реальный солдат был заменен воображаемым. Тот, воображаемый солдат служил, воевал, совершал подвиги, получал ордена, поднимался в званиях и закончил войну летчиком, полковником, героем Советского Союза. А поскольку он не вернулся к ней, женщина сама себе написала извещение о том, что он погиб. Войнович рассказывает:
- Я стал размышлять, кем на самом деле был мой герой. Я понимал, что по контрасту он должен быть не тем, кого изобразила женщина. Он был не полковником, он так и остался простым солдатом... Это были подступы к Чонкину. Как-то я вспомнил один эпизод из своей жизни. Я был солдатом и стоял на плацу. Смотрю, по краю плаца идет лошадь, запряженная в телегу, а в телеге никого нет. Я удивился, глянул под колеса и увидел солдата. Бедняга зацепился ногой за вожжу, и лошадь его тянула... На другой день я опять увидел ту же лошадь, ту же телегу, и этот же солдат с перевязанной головой сидел на телеге, помахивая кнутом. Вид у него был одновременно лихой и нелепый. Я спросил: “Кто это?” Мне ответили: “Ты разве не знаешь? Да это же Чонкин”. Так я впервые услышал о солдате Чонкине. Я с ним не был знаком, никаких его черт характера не знал, в памяти остался только эпизод с лошадью. Когда я вспомнил его, я понял, что должен писать. Вот с этого и начался у меня “Чонкин...”. А лет пятнадцать тому назад я узнал, что тот солдат был якутом, и его настоящая фамилия – Чонгин. Об этом мне написал полковник, служивший во время войны в тех местах. С фамилией Чонкин у меня была такая история. Когда-то Твардовский, которому нравилось многое из того, что я писал, а Чонкин не понравился, сказал: “Что это за фамилия? Таких фамилий очень много… Дравкин, Бровкин... Теркин…” Я огорчился и хотел как-нибудь переделать фамилию. Прикладывал к своему герою разные фамилии, в том числе фамилию героя рассказа “Путем взаимной переписки” Алтынника. Назову его Алтынником, смотрю – не получается. Он не Алтынник. Он – Чонкин.
- Может быть, Твардовский нашел в этой фамилии пародию на своего “Теркина...”?
- Говорили тогда, что он воспринимает Чонкина как анти-Теркина. Может быть, не знаю.
Почти полвека спустя, к своему 75-летию, Владимир Войнович выпустил третью книгу о солдате Чонкине. Роман называется “Перемещенное лицо”. Предисловие к книге начинается такими словами: “Мне кажется, я заслужил место в книге рекордов. Этот роман писался без одного года полвека. В 1958 задуман, в 2007-м окончен”. Там же, в предисловии, писатель посвящает читателя в некоторые подробности личной жизни: “Будучи сторонником брака на всю жизнь, я тем не менее до недавнего времени был женат дважды. С первой женой через восемь лет разошелся, со второй прожил сорок лет до ее последнего вздоха. Так получилось, что первая книга “Чонкина” была написана при одной жене, вторая при другой. Их присутствие в моей жизни так или иначе влияло на эту работу, которая в осуществленном виде временами сильно осложняла жизнь мою и моих жен, деливших со мной все последствия моих замыслов и поступков. Поэтому я решил, что правильно поступлю, если посвящу, хотя бы задним числом, первую книгу памяти Валентины, а вторую - Ирины”. После смерти второй жены Войнович “почувствовал полное опустошение, апатию и стал просто чахнуть”. К жизни его вернула новая любовь: “Я понял, что опять желаю жить, писать и, что интересно, даже могу это делать... Я стер пыль с компьютера и остервенело застучал по клавишам, испытывая необычайное, давно забытое вдохновение. На семьдесят пятом году жизни я работал, как в молодости. Путал день с ночью, поспешая за героями, которые, как и раньше, сами себя творили. Могу сказать уверенно, что без Светланы этого бы не случилось. Поэтому третью книгу я по справедливости и с любовью посвящаю ей”.
Трилогия о Чонкине заканчивается тем, что бравый солдат попадает в Америку и превращается в американского фермера. Я спросил Войновича, почему у книги такой неожиданный финал.
- Мой первоначальный замысел был таков: после войны Чонкин попадает в лагерь. В 1956 году его освобождают, и на этом история заканчивается. Но когда я попал на Запад, я увидел очень много таких Чонкиных, бывших пленных, которых занесло ветрами Второй мировой войны. Они остались, потому что боялись возвращаться. Их было много и в Германии, и в Англии, и в Америке. Где-то между Нью-Йорком и Филадельфией есть ферма, где жили эти люди: простые крестьяне, попавшие в чуждый им мир. Я понял, что судьба Чонкина могла бы развиться так же.
- Это последняя книга о Чонкине?
- Да. Последняя.
В декабре 1980 года Владимир Войнович был выслан из СССР, в 1981 году указом Л.И.Брежнева лишен советского гражданства.
- Когда вас высылали в 80-м году, вы уезжали навсегда?
- Когда я уезжал, я сказал, что через пять лет в России начнутся радикальные перемены. Я, конечно, не мог знать в деталях, какими они будут, но подозревал, что перемены будут в лучшую сторону, в сторону значительной либерализации советского режима. Меня тогда очень удивляли люди (а их было большинство), которые говорили, что в этой стране никогда и ничего не изменится. Они говорили, что нами руководят какие-то престарелые маразматики, и так будет всегда. “Но маразматики кончатся”, - говорил я. “Значит, придут другие”, - отвечали они. Однако я понимал, что что-то должно произойти. Может быть, я не думал, что режим рухнет, но что он радикально изменится, я догадывался.
- Вы, вообще, славитесь даром предвидения. Я вспоминаю вашего отца Звездония из “Москвы 2042”. Как вы смогли предугадать слияние партийной идеологии с православием в будущей России?
- Я видел уже тогда, что партия и КГБ сливаются с церковью. Недавно в статье одного священника я прочел, что такое слияние было запланировано. Вот этого я не знал, но тенденцию к слиянию чувствовал. Неофиты говорили тогда: “Церковь – самый страшный враг государства”. А я им отвечал: “Да уже не враг”. Уже тогда было известно, что отцы Звездонии служили в церкви.
Владимир Войнович жил в Германии и США. На чужбине впервые были опубликованы “Чонкин”, “Путем взаимной переписки”, “Иванькиада”, “Шапка”, “Москва 2042”, “Антисоветский Советский Союз”, пьесы, рассказы, очерки, фельетоны, сказки. В 1991 году ему было возвращено советское гражданство, писатель сначала своими книгами, а потом и сам вернулся на Родину. А в шестьдесят три года Владимир Войнович неожиданно увлекся живописью: “Я жил тогда на два дома, в Москве и Мюнхене, а моя жена оставалась в Мюнхене. И вот как-то она приехала в Москву со своими студентами. Студенты подарили ей натюрморт с розами на окне. Картина мне не понравилась. Я купил ученические краски и перерисовал на этой картине какие-то детали. Фон, в основном. И вдруг картина заиграла, она стала намного лучше. Я так удивился! Потом я попробовал написать свой автопортрет. Получился корявый, но похожий. На какое-то время я сошел с ума, бросил литературу и три года писал только картины. Я их писал маслом на бумаге и развешивал по квартире. Приходили друзья, удивлялись моему новому увлечению. Некоторые (среди которых были даже художники и искусствоведы) говорили, что это совсем неплохо. Потом мне стали советовать устроить выставку. Прошла первая, вторая, десятая...”.
Картины Войновича с успехом выставлялись в Русском музее, галерее “Дом Нащокина”, художественных галереях Берлина, Кельна, Вены.
- Можно ли сказать, что в последние годы живопись вышла у вас на первое место, потеснив литературу?
- Вначале я думал, что смогу по Маяковскому: “землю попашет, попишет стихи”, но потом понял, что совмещать два занятия у меня не получается. Или я пишу стихи, или пашу землю. Сейчас я мало занимаюсь живописью. Очень занят своими воспоминаниями, должен их закончить в этом году.
- Вы окончательно вернулись в Москву, или по-прежнему живете на два дома?
- Я давным-давно живу в Москве.
- А как же Мюнхен? Остался в прошлом?
- Или в будущем. Этого я не знаю. (Смеется.) В Германии у меня живет дочь, я там бываю время от времени.
- У меня лежит перед глазами ее книга. “Ольга Войнович. “Зубрила”. Роман. Перевод с немецкого.” Меня удивило, что дочь русского писателя пишет романы по-немецки.
- Почему вас это удивляет? Когда мы уехали, ей было семь лет. Она выросла в Германии, закончила немецкую гимназию, Мюнхенский университет. Филолог, владеет семью языками, преподает немецкий язык и литературу. Самый лучший язык у нее – немецкий. Русский она не потеряла, но она его никогда не изучала. Писать на нем она не может.
- Правда, что ее называли “немецкой Франсуазой Саган”?
- Ну, это немножко преувеличено. Ее так назвали после первой книги “И мы бросали бы из окна красные розы”, которую Ольга написала в семнадцать лет.
В конце нашего разговора я спросил Владимира Войновича, как он собирается построить свою творческую встречу в Чикаго.
- Я не люблю объявлять заранее, потому что я, бывает, думаю об одном, а потом спонтанно решаю проводить вечер по-другому. Буду читать стихи, отрывки из прозы. Прочту что-нибудь из третьего Чонкина, которого многие не читали, а я хочу, чтобы прочли. Надеюсь, когда они послушают в моем исполнении отрывки из этой книги, им захочется прочесть всю книгу целиком. Конечно, отвечу на вопросы. Надеюсь, что встреча будет интересной.
- Ждем с нетерпением! До скорой встречи!

Наша справка. Встреча с Владимиром Войновичем состоится 7 февраля 2009 года в 7 часов вечера в Театральной гостиной радио “Новая жизнь” по адресу: 615 Academy Dr., Northbrook, IL 60062. Справки по телефону – 773-275-0934.