Желько Дюкич. На перекрестке культур

В эти дни в театре “TUTA” идет спектакль “Дядя Ваня” по пьесе А.П.Чехова – спектакль умный, тонкий, глубокий, с яркими актерскими работами и запоминающейся режиссурой. После премьерных показов я встретился с режиссером спектакля, артистическим директором театра “TUTA” Желько Дюкичем. Наш разговор начался с обсуждения чеховского спектакля.

- Что вам кажется наиболее важным в чеховских пьесах?
- Все, что бы я ни сказал, будет звучать тривиально: пьесы Чехова очень часто исполняются во всех странах, на всех континентах. Меня привлекает в Чехове интерес к человеку, постижение в глубины человеческих взаимоотношений. В этом Чехов близок Шекспиру. Может быть, только Шекспир требует от актеров такого проникновения в душу. “Дядя Ваня” - мой первый и, надеюсь, не последний спектакль по пьесам Чехова.
- Почему в качестве первого чеховского спектакля вы выбрали именно “Дядю Ваню”?
- Мне кажется, ”Дядя Ваня” говорит с современной американской аудиторией лучше, чем любая другая пьеса Чехова. Я не хотел ставить “экзотический” для сегодняшнего зрителя спектакль, чтобы публика говорила: “О, это происходит где-то в России. Мы слишком далеки от этого”. Наоборот, мне хочется, чтобы аудитория смотрела на чеховских героев и размышляла при этом о своих проблемах. Вот для этого как нельзя лучше подходит “Дядя Ваня”.
- Как вы думаете, понимает ли американская аудитория Чехова?
- Понимает, но по-своему. Так же, как по-своему она понимает Шекспира. Так же, как мы по-своему понимаем Шекспира.
- Мне очень понравились моменты, когда чеховские герои поют американские песни...
- Моя идея была в том, чтобы найти точки соприкосновения с аудиторией, в том числе и через песни. Зрители узнают песни и проецируют чеховских героев на себя.
- Могла ли история, рассказанная в “Дяде Ване”, случиться в Миссури, во Франции, в Бразилии...?
- Конечно. Одна из причин, почему американцам Чехов ближе, чем, скажем, балканцам, - чувство пространства. Америка – огромная страна. В каждом маленьком американском городке есть колледж. Сколько профессоров, которые работают в Западной Вирджинии, мечтают жить и работать в Нью-Йорке? Но они не могут. Чем не история дяди Вани?!
- А говорят, что Чехов скучен...
- Чехов может быть скучным. Но если постановка сделана искренне, правдиво, она перестает быть скучной. Даже, когда чеховские герои говорят о скуке, это неправда. Скука – это маска, за которой прячутся чеховские герои. Скука – знак, что происходит нечто тревожащее. Скука у Чехова - предвестие бури. Скучным Чехов получается, когда его ставят буквально, когда идут не от автора, а от характеров его героев... У меня не было какой-то особой концепции при постановке “Дяди Вани”. Мы шли от текста, и многие идеи приходили ко мне непосредственно во время репетиций. И для актеров, и для меня работа над пьесой была открытием нового пласта драматургии.
- К сегодняшнему дню мы еще вернемся, а сейчас я бы хотел поговорить с вами о вашей жизни в родной Югославии. Где вы родились, где учились?
- Я родился и вырос в боснийском городе Дервента. Закончив школу, поехал в Белград получать театральное образование. Учился в Академии драматического искусства, а потом там же преподавал актерское мастерство.
- Вы помните ваши первые театральные впечатления?
- Ребенком я не интересовался театром. Я любил уроки литературы, любил читать пьесы. Мне было восемнадцать лет (достаточно поздно), когда я открыл для себя театр. Для меня театр – от первого впечатления и по сегодняшний день – загадка. И мне нравится такое впечатление. Я хочу сохранить его. Между залом и сценой всегда происходит нечто неожиданное и интересное.
- Почему вы решили стать театральным режиссером?
- Я не знаю, решил ли я. (Смеется.) Так получилось. Я не ожидал, что сдам вступительные экзамены. Это было непросто. Но я сдал и поступил. Потом не ожидал, что закончу институт, но закончил, стал преподавать, и режиссура стала моей специальностью.
- Кто был вашим первым театральным педагогом?
- Моим театральным педагогом все четыре года учебы была ученица Товстоногова Борьяна Праданович. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов она ставила спектакли в Москве.
- Вы помните вашу первую постановку?
- Да, я тогда учился на третьем курсе Академии. Я поставил спектакль “Филоктет” по пьесе Хайнера Мюллера. На этом спектакле я встретился с дизайнером по костюмам и моей будущей женой Наташей. С тех пор мы работаем вместе.
- Тяжело работать с женой?
- Нелегко. Вообще, заниматься режиссурой в Америке нелегко. Мы вдохновляем друг друга в творчестве. Наташа работает не только в качестве дизайнера. Она помогает мне во всем.
- Вам довелось поработать в Белграде с югославскими актерами?
- Совсем немного – полтора года. Я был слишком молодой. Я поставил всего две пьесы: “Укрощение строптивой” Шекспира и “Конец игры” Беккета.
- Когда вы переехали в США?
- В 1990 году, девятнадцать лет назад. Я поехал учиться в университет Мэриленда, потом стал там преподавать. Какое-то время мы жили в Вашингтоне, однако потом сменили место жительства на Чикаго.
- Но театр “TUTA” успели создать там?
- Да, мы начали создавать театр в Вашингтоне, но потом нам захотелось жить в Чикаго. Здесь мы нашли гораздо более благоприятную почву для театральной жизни.
- Почему вы решили создать свой собственный театр?
- Я хотел работать, а никто мне ничего не предлагал. Я не хотел ждать и взялся за создание собственного театрального коллектива. Стал работать со студентами. Сегодня я счастлив, что так случилось. В своем театре можно развивать собственную эстетику, свой театр накладывает определенные обязательства. Кроме того, всегда приятно работать с единомышленниками. В этом - отличие работы в своем доме от прихода в другой театр в качестве гостя.
- Почему такое странное имя – “TUTA”?
- В некоторых диалектах югославского языка “tuta” означает “судно”. Когда мы организовали театр, кто-то назвал нас так в шутку. То есть, мол, ничего серьезного. Для американцев это слово ничего не значит. Но интересно, что сейчас оно ассоциируется с нашим театром.
- Сколько лет существует ваш театр?
- В 1995 году мы создали официальную театральную компанию “TUTA”. До этого мы были экспериментальной группой. Я преподавал актерское мастерство в университете Мэриленда и стал делать спектакли со студентами. Некоторые из студентов переехали вслед за мной в Чикаго. Так что официально “TUTA” существует с 2002 года.
- Какой сезон в истории театра вы считаете самым интересным?
- Два года назад мы поставили две современные пьесы сербских авторов Углешы Сайтинач и Милены Маркович. Это был интересный для нас сезон. Но самым важным сезоном для меня стал прошедший, когда мы поставили “Дядю Ваню” и “Ромео и Джульетту”. До этого мы, в основном, ставили неизвестные в Америке европейские пьесы.
- Как вы решаете языковую проблему при работе с американскими актерами?
- Когда я начал работать в Америке, мне было очень трудно общаться с актерами. Но потом что-то произошло. Я поставил пьесу Мрожека “Эмигранты” и понял, что общение в театре далеко не всегда происходит на словах. Оно происходит на более высоком уровне. Театр – искусство взгляда, жеста, движения.
- Как бы вы определили ваш стиль работы?
- Я не показываю актерам, как надо играть. Я вижу препятствия, которые мешают им выразить себя. Моя работа – помочь актерам устранить эти препятствия, направить их в нужное русло.
- Что вы можете сказать о сходствах и различиях в театральных школах у европейских и американских актеров?
- Европейские актеры задают больше вопросов. Американские - готовы делать все, что говорит режиссер, они не расспрашивают режиссера. Кроме того, в Европе существуют различия между профессиональными и любительскими театрами. В Америке таких различий нет. Только немногие актеры зарабатывают на жизнь своей профессией. В основном, у них есть другая работа, а по вечерам они репетируют и играют. Европейские актеры гораздо больше защищены социально, чем американские, поэтому они могут целиком сосредоточиться на своей работе. В Америке все это гораздо сложнее. Правда, сейчас положение меняется. Актерством и в Европе стало труднее зарабатывать на жизнь. В Сербию все больше приходят американские стандарты и стиль жизни. Самый популярный мюзикл в Сербии – “Гриолин”. (Смеется.) Времена меняются...
- У вас есть любимый театральный жанр?
- Шекспир, Чехов, комедия, драма... – я склонен работать с разными жанрами... Вы упомянули слово “жанр”. Мне кажется, в Америке актеры мало знают о театральных жанрах. Они знают, как играть Шекспира, и знают реалистическую школу. И все. Ничего между, никаких нюансов. Поэтому возникают проблемы при постановках, скажем, Мольера или “commedia dell’Arte”, или греческой трагедии, или театра абсурда... В Америке не учат нюансам. Даже Чехова актерам играть трудно. Для Чехова нужно изобретать новый жанр. Чеховские пьесы – всегда некое пограничное состояние между комедией и трагедией. В неумении играть в разных жанрах я вижу одну из основных проблем при работе с американскими актерами.
- Вы по-прежнему волнуетесь перед премьерой?
- Еще как! Ужасно! Чем старше становлюсь, тем больше волнуюсь.
- Какие личности мирового театра повлияли на ваше творчество?
- Я могу назвать польского режиссера Тадеуша Кантора. Его спектакль “Умерший класс” стал для меня одним из этапных. Я видел замечательные спектакли другого польского режиссера Ежи Яроцкого. В большой степени на меня повлиял восточноевропейский театр. В числе самых значительных режиссеров надо вспомнить Питера Брука. Я остался под большим впечатлением от его “Гамлета”. Я обожаю Анатолия Эфроса, мне близки его взгляды на театр, работу с актерами, режиссуру. Я смотрел в Белграде его “Мизантроп”, а потом прочел его книги о театре.
- Какая наибольшая опасность для театра?
- Коммерционализм, компьютеры, видеоигры, недостаток терпения аудитории... Только малая часть зрителей может выдержать три часа спектакля.
- Какой совет вы могли бы дать молодым актерам?
- Найти свой путь в жизни. В искусстве нет готовых формул. Каждый создает их для себя.
- Что вас больше всего задевает в критике ваших спектаклей?
- Меня больше всего задевает, когда пресса говорит о моих работах как о работах режиссера из Восточной Европы. Критики пытаются поставить меня в определенную категорию, а потом говорят: “Он принадлежит другой культуре. Ничего общего с нами не имеет”. Это меня раздражает. Мне как бы говорят, что я неуместен здесь и сейчас, что нечего совать нос в чужие дела. Конечно, я никогда не смогу полностью ассимилироваться, но при этом после девятнадцати лет жизни в Америке я считаю себя частью американской культуры. Я принадлежу к двум культурам, и когда я ставлю спектакли, это мне помогает. Я как бы ощущаю себя на перекрестке культур, и их взаимопроникновение приводит подчас к неожиданным и интересным результатам.
- С чем был связан ваш переезд из Вашингтона в Чикаго?
- Чикаго - театральный город. Я думаю, что для театрального города нужна аудитория и актеры. В Чикаго есть и то, и другое. А в Вашингтоне чувствуется недостаток аудитории и недостаток интереса к театру вообще. Я считаю Чикаго уникальным городом благодаря его мультикультурализму. В Америке множество городов не являются таковыми. Например, Лос-Анджелес, Майами - огромные города, в которых люди не живут как городские жители. Там есть лишь иллюзия города. А Чикаго – настоящий город.
- По сути дела таких городов в Америке только два: Нью-Йорк и Чикаго...
- Да. В Чикаго можно найти плохие и хорошие стороны. Все обнажено, ничего не спрятано. Чикаго - бурный живой город, такой же, как любой другой мегаполис в мире. Мне нравится жить в Чикаго. Это - великолепное место для развития культуры.
- Вы смотрите спектакли своих коллег?
- В Чикаго огромное количество театров. Сложно уследить за всеми. Но я могу сказать, что общее качество спектаклей в Чикаго очень высокое. Появляются талантливые молодые режиссеры, актеры, драматурги. В прошлом сезоне замечательный спектакль показал театр ”Steppenwolf”. (Желько Дюкич говорит о прошлогоднем спектакле по пьесе Трейси Леттс “Август: графство Осидж”. После Чикаго он был показан в Нью-Йорке и Лондоне, а с июля 2009 года отправляется в тур по городам США. Трейси Леттс стала лауреатом премии “Тони” за лучшую пьесу 2008 года. – Прим. автора.) Я не думаю, что в театральном плане в Америке есть место интереснее Чикаго. Театральная жизнь города разнообразна, интересна и насыщенна.
- А если сравнивать чикагскую театральную жизнь с нью-йоркской?
- Чикаго спокойнее, но тут и более подходящее место для жизни актеров. Огромное количество студентов со всей Америки приезжают в Чикаго, потому что здесь они могут жить, они могут найти работу, они могут играть. Когда мы устраиваем актерские просмотры и читаем резюме актеров, они все из хороших актерских школ. В Нью-Йорке все гораздо сложнее и дороже.
- Вы следите за театральным процессом у себя на Родине?
- Да. Более того, осенью я еду в Белград. Спустя много лет возвращаюсь к работе с сербскими актерами. Буду ставить американскую пьесу. До падения коммунизма театр в Восточной Европе был очень сильным. В бывшей Югославии выделялись режиссеры и художники. Не так много было хороших пьес, потому что мы не могли говорить открыто о многих вещах. Отсюда склонность постановщиков к метафоричности и образности. Сейчас нет необходимости в метафорах. Обо всем можно говорить открыто. Сразу появились замечательные пьесы, молодые талантливые драматурги, но перестали появляться талантливые режиссеры. Такой парадокс: жизнь создает эстетику.
- Обидно, что эти драматурги остаются неизвестными за пределами Сербии...
- Некоторые из них уже хорошо известны. По всей Европе идут пьесы Милены Маркович. Два года назад мы ставили ее пьесу “Следы”. Еще одно известное имя - Углеша Сайтинач. Ее пьесы идут в Англии, Германии... Мы представили чикагским зрителям ее пьесу “Хаддерсфилд”. Эти драматурги не идут проторенными тропами, а начинают говорить на новом театральном языке. Пример Олега Богаева, чью пьесу “Марьино поле” мы (впервые в Америке) поставили в этом сезоне, показывает, что нечто подобное происходит в России.
- Каковы ваши планы на будущий сезон?
- В будущем сезоне мы впервые обращаемся к драматургии Бертольта Брехта. Будем ставить две его ранние пьесы: “Ваал” (Брехту было двадцать лет, когда он написал ее) и короткую одноактную пьесу “Мещанская свадьба”. Обе пьесы были написаны в период экономического кризиса, и этот кризис коснулся всех и каждого. Сегодня мы живем в созвучном мире, а когда мир оказывается в социальном тупике, он обращается к Брехту... В будущем я бы хотел чаще обращаться к классике. Классическая драматургия вдохновляет меня больше, чем современная.
- Как бы вы отнеслись к идее постановки спектакля в России с российскими актерами? При этом российский режиссер мог бы поработать с вашим коллективом...
- Замечательная идея. Я бы мечтал поработать с российскими актерами. Это может быть режиссерский обмен или спектакль, где актеры из России встретятся на сцене с американскими актерами. Я сейчас как раз работаю над подобным проектом. На постановку в Белград я везу с собой американского дизайнера по свету. Мой спектакль уже будет международным по составу участников.
- Мне кажется, на базе вашего театра можно создать нечто вроде Международного театрального клуба и устраивать международный театральный фестиваль.
- Это как раз то, чего не хватает Чикаго. В восьмидесятые годы в Америке, во многом, по политическим мотивам стали появляться многие режиссеры из Восточной Европы. В Америке работали румынские режиссеры Ливиу Чулей, Лучиан Пинтилие. Андрей Сербан давно и успешно работает в Америке. В театре “Guthrie” в Миннеаполисе ставил Анатолий Эфрос. (В сезоне 1978-79 годов Эфрос поставил в театре гоголевскую “Женитьбу”, в следующем сезоне –“Мольера” Булгакова. Ливиу Чулей с 1980 по 1985 годы был артистическим директором театра “Guthrie”. – Прим. автора.)
- Я могу добавить к этому списку Юрия Любимова, поставившего в 1987 году в Лирик-опере оперу “Лулу” Альбана Берга.
- В восьмидесятые годы восточноевропейские режиссеры воздействовали на американский театральный процесс. Они оставили после себя добрую память, актеры до сих пор вспоминают работу с этими талантливыми мастерами. А в девяностые годы положение изменилось. Приглашение режиссеров из Восточной Европы стало для Америки не так важно с политической точки зрения. Сегодня городу необходим международный театральный фестиваль. Театры в Европе много путешествуют, и всегда есть возможность увидеть, что происходит у коллег в Литве или Португалии. А американский театр существует изолированно. Очень редко мы имеем возможность увидеть театральные коллективы из других стран. С другой стороны, многие чикагские постановки могли бы увидеть зрители других стран. Одним из негативных последствий изолированности американского театра становится его провинциализация. Такое происходит очень легко. Если вы не видите, что происходит в мире, вы остаетесь на обочине.
- Расскажите, пожалуйста, немного о вашей семье.
- О жене Наташе я уже говорил. У нас двое детей: Лука и Тамара. Луке скоро исполнится двадцать один год, Тамаре – семнадцать. Я горжусь тем, что оба говорят, пишут и читают на сербском языке.
- Вы бы хотели, чтобы ваши дети повторили ваш путь?
- У меня нет точного мнения по этому поводу, но они хотят. Они не могут находиться вдали от театра.
- У вас есть хобби?
- Футбол. Люблю смотреть и играть в футбол.
- Какая ваша любимая команда?
- Мой любимый клуб с детства – “Железничар” из Сараево.
- На прощание – несколько слов читателям нашей газеты.
- Я бы хотел пригласить читателей вашей газеты посмотреть наш спектакль “Дядя Ваня”. Ваши читатели привыкли к репертуарному драматическому театру. В таком театре спектакли сохраняются в афише годами. А в Америке все не так. Мы играем “Дядю Ваню” почти каждый день, но скоро спектакль уйдет с афиши. Он останется в памяти, останутся рецензии, фотографии, DVD, но это уже не то... Поэтому, пока спектакль идет, мне важно ваше мнение о нем, мнение людей, знающих и понимающих Чехова. Приходите в наш театр!

Nota bene. По многочисленным просьбам зрителей театр “TUTA” объявил, что продлевает показ спектакля “Дядя Ваня” до 26 июля. Спектакль идет в помещении театра “Шопен” по адресу: 1543 W Division St, Chicago, IL 60622. Билеты можно зарезервировать на сайте театра http://www.tutato.com/. Справки по телефону (847) 217-0691.