Чикагский симфонический центр представляет...

После успешных гастролей Чикагского симфонического оркестра (далее – ЧСО) в России и Италии и фортепианного фестиваля “Ключи к городу” заключительным аккордом сезона станут две программы, в которых оркестром дирижирует его музыкальный руководитель Риккардо Мути.

14 июня, 8.00 pm; 19 июня, 7.30 pm. ЧСО под управлением Р.Мути исполнит Праздничную поэму “Встреча Волги с Доном” С.Прокофьева, Сюиту Д.Шостаковича на слова Микеланджело Буонарроти (солист – Ильдар Абдразаков) и Пятую симфонию Л.ван Бетховена.

Сочинение “Встреча Волги с Доном” написано Сергеем Прокофьевым в 1951 году в честь строительства Волгодонского канала. По одной из версий, эту идею подал композитору Мстислав Ростропович. Дело в том, что после печально известного постановления ЦК ВКП(б) 1948 года “Об опере “Великая дружба” В.Мурадели” произведения Прокофьева перестали исполнять и он оказался в бедственном положении. Праздничная поэма, написанная в “антиформалистическом” ключе, должна была изменить это положение...
Сюита на слова Микеланджело Буонарроти в переводе А.Эфроса – одно из последних сочинений Шостаковича. Он сочинил ее в 1974 году, когда весь мир отмечал пятисотлетие со дня рождения Микеланджело. Шостакович писал: “Меня потрясла красота стихов Микеланджело, глубина его мыслей, простота и гениальность всего того, что сделал один из величайших сынов человечества”. В основу Сюиты легли восемь сонетов и три стихотворения Микеланджело. Названия для всех песен и романсов Шостакович придумал сам.

Первоначальная версия Сюиты была написана для баса и фортепиано. Премьера состоялась 23 декабря 1974 года в Малом зале Ленинградской филармонии. Исполнители: Е.Нестеренко и Е.Шендерович. Позднее Д.Д. оркестровал Сюиту для симфонического оркестра. Вариант для голоса с оркестром был исполнен впервые после смерти композитора в Большом зале Московской консерватории. Оркестром дирижировал Максим Шостакович. Солист – Е.Нестеренко.

Из воспоминаний композитора Родиона Щедрина: “Шостакович пригласил меня на дачу послушать Сюиту на стихи Микеланджело и спросил о впечатлении. Я сказал, что последняя часть выбивается из стиля сочинения, так как все сочинение атонально, а последняя часть - тональная. Шостакович лукаво посмотрел и сказал: “Раз вы угадали, то я вам скажу, что еще в девятилетнем возрасте сочинил фортепианную пьесу, тему которой почему-то запомнил и включил в это сочинение. Я вас прошу, не рассказывайте никому, пока я жив, а то все подумают, что я сызмальства думал о своем величии”.

15 июня, 1.30 pm; 17 июня, 3.00 pm. В рамках программы “Вокруг произведения” английский композитор и музыковед Джерард Макберни представляет спектакль “Стук судьбы?”, посвященный Пятой симфонии Людвига ван Бетховена.

Мне не раз доводилось беседовать с Джерардом Макберни – невероятно притягательным человеком, глубоким знатоком музыки, искусства, литературы. С сентября 2006 года Макберни является советником Чикагского симфонического оркестра по подбору репертуара и креативным руководителем программы “Вокруг произведения”. Отличительной особенностью программы является то, что зрители имеют возможность не только услышать музыкальное произведение (это происходит во втором отделении), но и увлекательный рассказ об истории его создания, о композиторе и времени, в котором он жил и творил. Джерард Макберни рассказывает блистательно: ярко, образно, зажигательно, артистично! Через пять минут после начала беседы у вас возникает абсолютное ощущение, что автор с детства дружил со своими героями – гениальными, порой ужасно невыносимыми, часто - смешными, но всегда удивительно живыми людьми.

Программа “Вокруг произведения” существует уже шестой сезон и с каждым годом становится все более популярной. Макберни называет эту программу “спектаклем” или “прогулкой по произведению”. Таких “прогулок” за прошедшие годы накопилось немало: с Малером и Вивальди, Моцартом и Дебюсси, Мендельсоном и Дворжаком, Штраусом и Сибелиусом. Язык спектакля каждый раз меняется в зависимости от темы произведения. Например, для рассказа о Четвертой симфонии Малера Макберни с женой (она – фотограф) отправились на юг Австрии, на озеро Вертерзее, чтобы побывать в летнем доме композитора, куда Малер приезжал каждое лето с 1900 по 1907 годы. Там им была написана Четвертая симфония. Сегодня в этом доме находится музей Малера с копиями партитур. Макберни не знал, каким будет спектакль о Малере. То, что они с женой сделали, основывалось на снятом в Австрии материале. Макберни говорит, что в последнее время стал больше работать с рукописями композиторов: “Раньше я этого не замечал, но потом начал понимать, как много о человеке может сказать его почерк. В почерке сразу виден характер человека, традиция, школа. Первый раз я заметил это, когда во втором сезоне ставил спектакль о последнем фортепианном концерте Моцарта. Я достал факсимиле Моцарта, и по его почерку многое стало понятно”. Разные почерки композиторов помогли Макберни сделать спектакль о “Картинках с выставки” Мусоргского-Равеля. Теперь на очереди - Пятая симфония великого Людвига ван Бетховена.

В спектакле участвуют английский театральный актер Саймон Кэллоу, а также актеры Кевин Гудал, Келли О’Салливан, Деметриос Трой, Джон Гудвин. ЧСО дирижирует Риккардо Мути.

22 и 23 июня, 8.00 pm; 24 июня, 3.00 pm. В последней программе Риккардо Мути в этом сезоне ЧСО исполнит Первый скрипичный концерт Н.Паганини (солист – концертмейстер оркестра Роберт Чен) и Шестую симфонию А.Брукнера.

Роберт Чен родился в городе Тайпей на Тайване. Впервые взял в руки скрипку в возрасте семи лет. Когда ему было десять лет, семья эмигрировала в США и обосновалась в Лос-Анджелесе. Уже в двенадцать лет юный скрипач выступил в концерте с Лос-Анджелесским симфоническим оркестром и участвовал в мастер-классе Яши Хейфеца. Чен закончил Джульярдскую школу по классу профессоров Дороти Дилей и Масао Кавасаки. Концертмейстером ЧСО Чен служит с 1999 года, когда музыкальным руководителем был Даниэль Баренбойм. В 2000 году музыкант впервые выступил на сцене Чикагского симфонического центра в качестве солиста. В 2003 году он стал первым исполнителем Скрипичного концерта Э.Картера. Сегодня обязанности концертмейстера ЧСО Чен совмещает с педагогической деятельностью. Он является профессором университета имени Рузвельта.

30 июня, 3.00 pm. Чикагский молодежный фестиваль хоров (Windy City Youth Choral Festival). Артистический директор и дирижер – Елена Шаркова. В числе участников фестиваля – детский хор “Campanella” (хормейстер – Марианна Косая).

Вход свободный, но по билетам. Их можно зарезервировать по телефону 800-395-2036 или на сайте организации “Music Celebrations” http://www.musiccelebrations.com/festivals/2012/windy_city_choral_festival.html.

220 South Michigan Avenue, Chicago, IL 60604, справки и заказ билетов по телефону 312-294-3000 или на сайте www.cso.org. Там же можно приобрести абонементы на сезон 2012-13 годов. Одиночные билеты поступят в продажу в августе 2012 года. 

Фотографии к статье:

Фото 1. Риккардо Мути дирижирует Чикагским симфоническим оркестром

Фото 2. Концертмейстер ЧСО Роберт Чен.

Фото 3. Риккардо Мути и Роберт Чен. После концерта.

(Все фото Тодда Розенберга)

Cirque Du Soleil представляет: “Dralion”

После прошлогоднего успеха шоу “OVO” блистательная канадская цирковая труппа вновь приезжает на гастроли в Чикаго. На этот раз - со спектаклем “Dralion”. Мировая премьера шоу состоялась в Монреале в 1999 году. За эти годы его посмотрели около семи миллионов человек на всех континентах. И везде – постоянный аншлаг!

Несуществующее в английском языке слово “Dralion” является каламбуром, составленным из двух слов “Dragon” и “Lion”. Если дословно переводить на русский язык, то получится “Драколев”. Это шоу – одна из “визитных карточек” Cirque Du Soleil. В прошлых спектаклях цирка мы видели царство отдельных стихий: Воды (водное шоу “О”), Воздуха (немыслимо трудные аттракционы под куполом цирка в шоу “Alegria” и “Quidam”), Земли (шоу “OVO” посвящено бурлящему миру насекомых). В шоу “Драколев” четыре стихии - Вода, Воздух, Огонь, Земля – объединяются и образуют царство загадочного, непостижимого, волшебного Мироздания. При этом каждая из стихий представлена уникальной цветовой гаммой: синей, зеленой, красной, желтой.

Поражает роскошь и разнообразие костюмов и декораций. Во время создания спектакля только на пошив костюмов ушло более пяти тысяч метров ткани. Для каждого спектакля вручную красятся триста пар обуви. За гардероб артистов отвечают семь человек обслуживающего состава.

Создатели спектакля “Драколев” пытаются осмыслить основные постулаты восточной философии о связи человека с природой, вечном поиске Абсолюта и непостижимости Жизни. Как всегда в своих представлениях, Cirque Du Soleil соединяет все лучшее, что есть в канадском, американском и европейском цирках. Живая музыка, вовлечение зрителя в представление, остроумные сценки с участием клоунов соседствуют с аттракционом “Воздушный обруч”, жонглерами, сложными акробатическими номерами, трюками со скакалкой, прыжками на трапеции и батуте.

Все это невероятное буйство фантазии родилось в голове одного человека – режиссера Гая Карона. Именно он стал основателем Национальной цирковой школы в Монреале и первым художественным руководителем Cirque du Soleil сразу после основания компании в 1984 году канадским артистом и музыкантом Ги Лалиберте. В первый год в составе труппы было семьдесят три человека, включая двадцать цирковых артистов. (К слову, сегодня членами труппы являются более тысячи трехсот артистов, представляющих более пятидесяти стран мира и говорящих на двадцати пяти языках.) Сам Лалиберте участвовал в аттракционе на ходулях и был глотателем огня, но он никогда не претендовал на роль режиссера. Рядом с ним первые годы был Гай Карон – экспериментатор, творец, волшебник. В 1975 году в Квебеке не было цирка, и Гай отправился в Венгрию. Три года он учился в École de cirque de Budapest, а в 1981 году (вместе с Пьером Леклерком) основал в Монреале собственную цирковую компанию, исполнительным директором которой был на протяжении десяти лет. В начале девяностых годов XX века Гай Карон покинул Cirque du Soleil, но потом вернулся снова. Кроме “Дракольва” он работал режиссером на шоу “KÀ” (2004).

В 2010 году шоу “Драколев” восстановили, но уже не в шапито, а на арене. Режиссер возобновления – Сильви Галарно.

В спектакле “Драголев” участвуют пятьдесят артистов из разных стран мира. Одним из самых зрелищных, запоминающихся и сложных в техническом отношении номеров шоу называют аттракцион “Батут”. Как бы опровергая закон всемирного тяготения, пятерка бесстрашных воздушных гимнастов (женщины в зеленом – стихия Воды, мужчины в красном - стихия Огня) использует батуты на вертикальной стене как трамплин для прыжков. Они в воздухе, с головокружительной быстротой, без страховки выполняют каскады эффектных трюков. В составе группы – два артиста из России и по одному – представители Испании, Японии, Беларуси и Украины. Восемь лет работает в этом номере артистка цирка из Киева Светлана Холодовская. Перед началом гастролей в Чикаго я попросил рассказать ее о самой известной в мире цирковой компании. Взгляд с батута, или как живется русскоязычным артистам в Cirque Du Soleil – об этом читайте в следующем номере газеты “Реклама”.

20 – 24 июня, Allstate Arena (www.allstatearena.com), 6920 Mannheim Road, Rosemont, IL 60018. Справки по телефону 847-635-6601.

27 июня – 1 июля, United Center, 1901 West Madison Street, Chicago, IL 60612. Справки по

телефону 312-455-4500.

Подробная информация о шоу “Драколев” и заказ билетов – на сайте http://www.cirquedusoleil.com/en/shows/dralion/default.aspx.

Фотографии к статье:

Фото 1-3. Сцены из шоу “Dralion” (Cirque Du Soleil, фото Даниэля Десмара, 2010 год)

Фото 4. Светлана Холодовская в номере “Батут” (Cirque Du Soleil, шоу “Dralion”)

         

Подвижник

Неизвестный Вячеслав Каганович. Интервью с юбиляром

Вячеслава Кагановича в Чикаго знают очень многие. Знают по Творческому объединению “Тема” и бардовским слетам, по авторской программе на радио “Новая жизнь”, которую он ведет по вторникам вот уже двенадцать лет, по театру “Атриум”, инициатором создания которого он был, по его недавним спектаклям “Мой Горин”, “Мой Дольский” и “Айдонт андерстенд”. Вокруг него всегда кипит жизнь, и он сам обладает способностью собирать вокруг себя талантливых людей. Так происходит в Чикаго, и так всегда было до его приезда в Америку. Об этом он говорит редко, хотя рассказать есть о чем. Пользуясь поводом - 10 июня Вячеславу Кагановичу исполняется 60 лет - и желая избежать традиционных в таких случаях “датских” вопросов, я предложил юбиляру вспомнить молодость, родные места, наиболее примечательные моменты учебы, работы, творчества. И вот я сижу в его уютном доме и слушаю его рассказы. Рассказы о театре, любви, семье... Разговаривать с ним интересно. Слава - взрывной, эмоциональный, непредсказуемый, иногда задиристый, иногда резкий. Но всегда – неравнодушный. И всегда – искренний.

-        Ты чувствуешь свой возраст?

-        Шестьдесят - просто цифра. Здоровье, правда, иногда напоминает о возрасте. Могу привести расхожую фразу: “Человеку столько лет, на сколько он себя ощущает”. С возрастом физически ощущаешь, как время идет быстрее. Столько всего хочется сделать. Боюсь не успеть...

-        Ты не жалеешь, что стал инженером? Пошел бы в актеры. Кто знает, как сложилась бы жизнь. Играл бы в театре, снимался в кино...

-        Может быть, но в то время, когда я заканчивал школу, такого выбора не было. Я четко знал, что буду инженером-механиком, буду строить машины. Я задумался об этом позднее, когда в Минском Народном театре Дворца культуры Белсовпрофа после спектакля “Феномены” за кулисы пришел тогдашний главный режиссер Театра-студии киноактера Борис Луценко. Он предложил моим друзьям Володе Райцину, Володе Пекуру и мне перейти к нему в театр. В то время я работал начальником технического бюро на Минском электромеханическом заводе. Я сказал Луценко, что любой мальчик, который придет к нему из театрального института, может показать “корочку”. Он артист, а я - инженер. Для меня театр – прихоть и удовольствие. Пусть каждый занимается тем, чему его учили... Я тогда испугался, и друзья испугались. Никто из нас не пошел к нему... Во мне сидит жуткий комплекс неполноценности по поводу отсутствия актерского образования. Валерий Белякович пытался меня “вылечить”, говоря, что за все эти годы, что я занимаюсь театром, “свои университеты” я уже прошел.

-        Сколько у тебя сыгранных ролей?

-        Больше двадцати. Роль на новогоднем капустнике – тоже роль. (Смеется.) Нет, такие роли я не считаю...

О родителях, минских адресах и происхождении фамилии

Мы со Славой Кагановичем – земляки. Жили в нашем любимом Минске. Правда, в разных районах.

-        Мой первый минский адрес – улица Цнянская. Потом мы купили дом на углу улицы Волочаевской и Восточного переулка (Сельхозпоселок). А родился я в Киргизии, в городе Фрунзе (сейчас – Бишкек). Когда мне исполнился год, семья переехала в Сталинабад (сейчас – Душанбе), а оттуда - в Минск.

-        Твои родители были связаны с искусством?

-        Нет. Моя мама – медработник, всю жизнь работала в лаборатории, брала анализы крови. Папа заочно окончил Московскую сельхозакадемию имени Тимирязева. В Минске он работал начальником отдела в Белкоопсоюзе.

-        Ты знаешь происхождение своей фамилии? К наркому Лазарю Моисеевичу имеешь какое-нибудь отношение?

-        Это был первый вопрос, который мне задали в Нью-Йорке на “Davidzon Radio”. Отвечаю – нет. Насколько я знаю, в городе Речица Гомельской области была улица, на которой жило очень много Кагановичей. Когда у меня в Минске был концертный кооператив, я занимался организацией выступления группы “Кино” на стадионе “Динамо”. Директором группы тогда был Семен Михайлович Каганович. Перед тем, как встречать его (ребята приезжали позже), я спросил: “Как я вас узнаю?” Директор ответил вопросом на вопрос: “Разве один Каганович не узнает другого Кагановича?”. Потом он приехал в Минск с Игорем Тальковым, пришел к нам домой и с папой, за рюмкой коньяка, они стали выяснять, кто откуда и как... Оказалось, оба могли сидеть в одной песочнице. Одногодки, оба из Речицы, и оба – Кагановичи. Но Лазарь Моисеевич не оттуда, он из других Кагановичей. (Смеется.)

О школе, первой любви и прогулке по Парижу

 

-        Я учился в Двадцатой французской школе на улице Якуба Коласа. Когда я ее заканчивал, свободно говорил по-французски. Я был лучшим учеником класса. Моей первой любовью была учительница французского языка Людмила Станиславовна. Отсюда такие успехи в языке.

-        А сейчас как у тебя с французским?

-        Все забыл.

-        А если во Франции окажешься – вспомнишь?

-        Как-то мы с женой поехали в Париж. У нас был удивительный гид – француз русско-еврейского происхождения Джозеф Спекулянт. Он родился и всю жизнь прожил в Париже, влюблен в этот город. Сохранил прекрасный русский язык - спасибо родителям из Одессы. Он сразу сказал нам: “Я покажу вам мой Париж”. И вот мы, как в песне Высоцкого, “гуляем по Парижу”, и из меня вдруг начинают “выскакивать” названия улиц. Хорошо нас все-таки учили в советской школе! Мы изучали карту Парижа, но я не думал, что это мне когда-нибудь пригодится. И вдруг я говорю: “Мы сейчас повернем и выйдем к Дому Инвалидов”. Гид удивился: “Откуда ты знаешь?” Вокруг звучала французская речь, и я стал вспоминать сначала слова, потом - фразы. Спекулянт зауважал меня еще больше: “У тебя прекрасное произношение”. И тут я начал петь по-французски. Жена смотрела на меня широко открытыми глазами. Это было необъяснимо!

О первых театральных впечатлениях, Дольском и Товстоногове

-        Летом родители отправляли меня к дедушке, бабушке и тете Белле в городок Никольский, под Москвой. В мой первый приезд тетя Белла повела меня во МХАТ на “Синюю птицу” Мориса Метерлинка. Мое первое театральное впечатление – деревья в синем цвете, белый огромный Хлеб и загадочная фамилия автора.

Первый человек, к которому после концерта отважился подойти Слава, был Александр Александрович Дольский. С этого началось их знакомство: “Я много раз был в его питерской квартире, он гостил у меня в Минске, был моим первым гостем в Чикаго. Мы только приехали, жили на съемной квартире, и он спал на матрасе”.

Слава привез из Минска машинописные экземпляры трех своих сольных программ: “Современная авторская песня”, “Творчество Сергея Никитина”, “Творчество Александра Дольского”. Сверху на каждой бумаге стоит печать Управления культуры Мингорисполкома “Разрешено к исполнению”. На программе песен Дольского рукой Александра Александровича написано: “Слава! Успехов Вам! Много нового есть у меня для вас. Добавьте”.

Еще одна примечательная встреча состоялась у Славы в Ленинграде.

-        Меня послали туда от завода на курсы повышения квалификации. Я месяц жил в Ленинграде, и каждый вечер ходил в театр. Мне посчастливилось попасть на встречу-лекцию с Георгием Александровичем Товстоноговым. Он сидел на сцене, перед ним стоял стол, пачка сигарет, пепельница. Он говорил, а люди в зале конспектировали. После окончания вечера я бросился к нему. “Георгий Александрович, я – инженер, к театру никакого отношения не имею. Играю в Народном театре Минского Дворца культуры профсоюзов. Я хочу вам задать глупый, дилетантский вопрос. Скажите, пожалуйста, вы не считаете, что то, чем мы занимаемся в народном театре, является вторжением дилетантов в область высокого искусства?” Он спросил: “А к вам люди ходят?” – “У нас почти всегда аншлаг.” – “Вот вам и ответ. Если то, что вы делаете, нужно людям и на ваши спектакли ходят, то не имеет значения то, как вы себя называете.” Я не помню, о чем дальше говорил Товстоногов. Сам звук его голоса производил на меня магическое впечатление. На следующий день я достал его книгу “Зеркало сцены”. К сожалению, было уже поздно и я не смог получить автограф у автора.

О Народном театре и чувстве “щенячьего восторга”

-        Впервые я вышел на сцену, когда учился в Белорусском политехническом институте (БПИ). На каждом факультете института был свой театр. Минчане, наверно, помнят знаменитый на всю страну театр строительного факультета БПИ “Колизей”. Мой друг Борис Горелик был руководителем этого театра. (Он сейчас живет в Миннеаполисе.) Был свой театр и на машиностроительном факультете, где я учился. Естественно, я туда пошел. Играл в этом театре, а на последних курсах, был его руководителем.

-        Напомни нашим читателям историю твоего прихода в Народный театр. Ты ее подробно рассказываешь в спектакле “Мой Горин”.

-        Дело было так. Мой друг Володя Райцин играл в Народном театре. Я в этот театр не ходил по той же самой снобистской причине, по которой здесь многие не ходят в местные театры. Мы перезванивались, он меня звал, а я все не шел и не шел. Как-то я ездил по туристической путевке в Ленинград и вечером попал на комедию Григория Горина “Феномены” в Академический театр имени Комиссаржевской. От этого спектакля у меня осталось очень негативное впечатление. До сих пор помню задник сцены в этом спектакле: облака и бутылка водки на крылышках. Было видно, что артистам играть это было скучно и неинтересно. Я приехал в Минск и по совету друга посмотрел “Феномены” в Народном театре. На этом спектакле произошло “обыкновенное чудо”. Я сидел с открытым ртом и не понимал, что происходит. Я видел тех же персонажей, что и два дня назад, произносящих тот же текст, но на сцене все происходило совершенно по-другому. Я попал на праздник, я испытал чувство “щенячьего восторга” – другой метафоры придумать не могу. Может быть, тогда я понял магию театра. Я понял, что на сцене возможно все!.. Так я пришел в Народный театр. Сначала – как зритель: в репертуаре театра было одиннадцать спектаклей! Потом стал приходить на репетиции, а вскоре режиссер театра Юрий Владимирович Степанов предложил мне роль в новом спектакле “Фальшивая монета” по пьесе Максима Горького.

-        Это был твой первый спектакль в Народном театре?

-        Нет. Так получилось, что заболел исполнитель роли Иванова в спектакле “Феномены”. Степанов думал отменять спектакль, а Володя Пекур предложил ввести меня. За неделю! На первой репетиции в понедельник мне дали текст и рассказали мизансцены. На второй день я ходил по сцене самостоятельно, на третий – делал что-то более-менее осознанное... В пятницу меня показали Степанову. Он посмотрел три картины и сказал: “В воскресенье - спектакль”. В воскресенье я вышел на сцену и с тех пор играл “Феномены” шесть лет.

-        А чикагские “Феномены” отличались от спектакля Степанова?

-        Практически нет. Та же музыка, те же декорации... Так что первым спектаклем в Народном театре были “Феномены”, а уже потом “Фальшивая монета”.

На этих словах Слава задумался и произнес:

-        Вот, кстати, интересно было бы в Чикаго показать Горького. “Фальшивая монета” - мощное произведение. Как говорил Андрей Тупиков: “Я Горького не люблю... Пока не начну читать”... В “Фальшивой монете” я играл Глинкина. А однажды... В пьесе есть один сумасшедший персонаж - Лузгин. Его играл Володя Пекур. Как-то он заболел, и Степанов предложил мне сыграть Лузгина. Я вскричал: “Как? С одной репетиции?” А у Степанова был на это один ответ: “Вы же у меня зубры!”.. Я жутко волновался. Перед самым спектаклем мне положили грим, я надел цилиндр, посмотрел на себя в зеркало, и дальше я не помню, что со мной происходило на сцене. Так я единственный раз в жизни сыграл сумасшедшего. После спектакля Степанов подошел и обнял меня. С тех пор перед каждым спектаклем я должен остаться один в гримерке и три-пять минут смотреть на себя в зеркало.

-        Так ты входишь в образ?

-        Не знаю, как это назвать. Я не вспоминаю роль – просто сижу, смотрю в зеркало и вижу перед собой другого человека... Для меня шесть лет в Народном театре были очень интересными. Мы работали с удивительным режиссером -  Юрием Степановым. Не могу сказать, что он делал из нас артистов, - мы об этом вообще не думали. Мы репетировали и играли с удовольствием. Со спектаклем “Адвечная песня” по Якубу Коласу мы заняли первое место на Всесоюзном конкурсе народных театров в Паневежисе, в здании театра Донатаса Баниониса. Мы играли на белорусском языке, композитором был Владимир Мулявин... В этом спектакле играла моя дочь Женечка. На нее, маленькую девочку, надели косынку и выпачкали лицо, чтобы она была похожа на деревенского ребенка... На следующий год на аналогичный конкурс в Тарту мы привезли “Фальшивую монету”. Я, помню, приставал к членам жюри с одним-единственным вопросом: “Скажите, когда вы оцениваете спектакль, вы делаете скидку на то, что перед вами - непрофессиональный коллектив?”

О “Вагончике”, гитаре и теплоходе “Корчагинец”

-        В подвале Белсовпрофа был Клуб авторской песни “Ветразь”. “Серьезные отношения” с клубом начались у меня после “Вагончика”. Этот спектакль по пьесе Павловой ставил в Народном театре режиссер Белорусского телевидения Бахтияр Бахтияров. (Сейчас он издает газету в Цинциннати.) Я был в роли журналиста Дебрина. Бахтияр знал, что я играю на гитаре, и включил в спектакль песни. Мы репетировали спектакль полгода, а сыграли три раза. Первый раз - на прогоне. Второй – перед приемной комиссией Управления культуры Мингорисполкома.

-        Ваши спектакли принимали, как в профессиональном театре?

-        Еще как. ЦК, горком, обком – все, как положено. После премьеры “Вагончика” они задумались. За это время мы успели еще раз сыграть этот спектакль в переполненном зале. А потом он был запрещен. Мне стало так обидно... Многие тогда ушли из театра, а я спустился вниз, в подвал и плавно “перетек” в “Ветразь”. Потом я привел туда мою Женечку. В шесть лет она стала лауреатом Республиканского конкурса авторской песни, и Александр Городницкий вручал ей приз – большого крокодила. Я стал выступать в “Ветразе”, пел дуэтом с Наташей Якутович. К сожалению, не смог выступить на знаменитом фестивале авторской песни 1986 года в Саратове, где лауреатами стали Алексей Иващенко и Георгий Васильев. Мы с Наташей готовили песню Володи Пекура “Луна” и песню “Да разве могут дети юга”. На “Луне” началось и закончилось мое композиторское творчество. Мы просидели двое суток в минском аэропорту. Была нелетная погода, и на саратовский фестиваль мы не попали. Зато с концертной бригадой ЦК комсомола Беларусии я выступал на Дальнем Востоке на агиттеплоходе “Корчагинец”. За двадцать восемь дней дал тридцать два сольных концерта...

О жене Лене, детях Евгении и Константине

-        Мы встретились с Леной в межвузовском профилактории. Ей было восемнадцать лет. Через год – в девятнадцать – она вышла замуж за меня, а еще через год родилась Женечка. Мы вместе всю жизнь... У нас двое детей. Женя начала петь раньше, чем разговаривать. Она пела абсолютно чисто. Мы с ней перепели весь никитинский детский репертуар. А когда она была в пятом классе, вдруг начала стесняться. Пошел “зажим”, пропала легкость, и она перестала выступать. Она вышла со мной на сцену уже здесь, в Чикаго, когда ей было девятнадцать.

-        Как сложилась ее жизнь в Чикаго?

-        Женя – очень серьезный и известный художник-ювелир по металлу. После университета в Шампейне она поступила в Нью-Йоркский университет. Сейчас она – профессор, работает в Peck School of the Arts в Милуоки, руководит пятью факультетами. Вышла замуж, но детей пока нет – с ее занятой жизнью внуков я не скоро дождусь. (Смеется.) Моего сына зовут Константин. Он - хороший музыкант, играет на гитаре и саксофоне. Спасибо Григорию Гутнику - удивительному человеку и совершенно фантастическому педагогу! Костя окончил Columbia College по специальности “инженер звукозаписи”. Он специализируется по “живым” шоу, работает с компьютерным оборудованием.

В американской жизни Слава Каганович - успешный, состоявшийся инженер – опять стал заниматься “прихотью”. И вот тогда появились Творческое объединение “Тема”, авторская программа на радио “Новая жизнь”, театр “Атриум”, Театральная студия... Он молод душой, по-прежнему азартен, энергичен и готов к новым достижениям. Удачи тебе, Слава, во всех твоих проектах и начинаниях. Без тебя жизнь в русском Чикаго была бы гораздо беднее. Твори, Подвижник, на радость себе и нам! С Днем рождения! До встречи на премьере.

Nota bene! 21 и 22 июля в помещении Northbrook Theatre по адресу 3323 Walters Avenue, Northbrook, IL 60062 состоится премьера моноспектакля “Голос” по мотивам одноименного рассказа Севера Гансовского. Автор инсценировки, режиссер и исполнитель роли Джулио Фератерра - Вячеслав Каганович. Билеты продаются в театральных кассах.

Фотографии к статье:

Фото 1-2. Вячеслав Каганович

Фото 3. С женой Леной

Фото 4. На вечере памяти В.Высоцкого

Фото 4-5. Евгения и Константин Кагановичи

О гастролях Чикагского симфонического оркестра в России и Италии

С 18 по 27 апреля Чикагский симфонический оркестр под управлением Риккардо Мути находился на гастролях в России и Италии. Впервые с 1990 года оркестр выступил в Москве и Санкт-Петербурге. Своими музыкальными (и не только) впечатлениями делится концертмейстер гобойной секции оркестра Евгений Изотов.

Евгений Изотов – коренной москвич. Он вырос в музыкальной семье. Отец – альтист, работал в Госоркестре Светланова (теперь – Государственный академический симфонический оркестр России имени Е.Светланова), дядя – пианист. Изотов закончил школу Гнесиных по классу известнейшего русского гобоиста, “папы русского гобоя”, профессора Ивана Федоровича Пушечникова. В 1990 году он стал лауреатом конкурса Всероссийских исполнителей игры на духовых инструментах в Ленинграде и в том же году был среди зрителей Большого зала Московской консерватории на концерте ЧСО под управлением сэра Георга Шолти. Тогда он даже не мог себе представить, что шестнадцать лет спустя станет полноправным участником прославленного оркестра, а еще через шесть лет выступит в его составе в Московской консерватории. Для Изотова поездка на Родину имела особое значение.

-        Не хочу показаться сентиментальным, но когда мы с женой приземлились в “Домодедово” и я увидел березовый лес, у меня защемило сердце. Настолько все родное, до боли... Я был искренне рад выступать на той сцене, где выступал мой отец, - в Большом зале Московской консерватории. Я, можно сказать, вырос в этом зале. Здесь в исполнении Госоркестра Светланова я впервые услышал Пятую симфонию Шостаковича. Большой зал выглядит блестяще, и звук в нем просто феноменальный. Это отметили все! Я помню этот звук с детства. В Большом зале музыканты могут по-настоящему понять, чего ожидал Чайковский от звука piano. Слышно все: каждый оттенок любого инструмента! За двадцать два года я играл на многих сценах мира и могу с уверенностью сказать, что Большой зал Московской консерватории – уникальный зал. Это один из самых главных музыкальных и духовных символов России. Играть в этом зале – огромная ответственность. Мои чувства трудно выразить словами – легче музыкой.

-        Удалось походить, погулять, встретиться с друзьями, подойти к родному дому?

-        На все вопросы могу ответить: “Да”. Несмотря на нехватку времени, все удалось, но, конечно, не получилось встретиться со всеми друзьями. У меня два родных дома: дом, где я жил, и школа Гнесиных. И там, и там я, конечно, побывал. Можно говорить очень много о том, как изменилась Россия. Потрясающе выглядят храмы: не только заново построенный Храм Христа Спасителя, но и маленькие церквушки. Независимо от вероисповедания это приятно видеть. Но, к сожалению, при этом за двадцать лет не смогли восстановить один великий храм: школу Гнесиных. Мне было больно смотреть на это. Неужели при наличии “золотого нефтяного дождя” нет возможности отремонтировать одно здание?! Слава Богу, что Валерий Абисалович Гергиев делает необыкновенные вещи для развития музыки в России, но даже он не может все делать сам! Это к вопросу о приоритетах. Что в данный момент важнее: музыкальная школа или бизнес-центр?.. Будем надеяться, что господин Путин в свой очередной президентский срок обратит внимание на это.

-        А где же учатся гнесинцы?

-        В самом здании школы ничего нет. Там сплошные руины – иначе никак не скажешь. Бедные гнесинцы ездят из одного конца города в другой. Эта ситуация совершенно недопустима… А что касается друзей, была расписана буквально каждая минута – хотелось встретиться со всеми. За все эти годы я был в Москве один раз шесть дней в качестве туриста. В качестве музыканта это был мой первый приезд за двадцать два года. Иногда просто не верится, что это случилось: настолько все было насыщено впечатлениями.

Наряду с маэстро Мути, Евгений Изотов был одной из главных звезд чикагского оркестра в Москве и Санкт-Петербурге. Только за два дня он дал интервью каналам “Культура”, РЕН-ТВ и радиостанции “Голос Америки”, участвовал в пресс-конференции ИТАР-ТАСС и в программе “Вести” канала “Россия”. Изотов был нарасхват: давал интервью, выступал и даже говорил со сцены (в Чикаго этим охотно пользуются только дирижеры). Он рассказал публике одну историю, после которой оркестр заиграл “бис” – Ноктюрн Джузеппе Мартуччи для оркестра. Я попросил музыканта пересказать ее.

-        Как известно, маэстро Мути - до мозга костей итальянец. Он себя считает “italiano vero” - истинным итальянцем. Ему не нравится, когда, говоря об Италии, люди пользуются стереотипами и вспоминают моцареллу, пиццу и Андреа Бочелли. Пользуясь своим великим статусом в музыкальном мире, он пропагандирует лучшие достижения настоящей итальянской культуры. Мути – большой поклонник итальянского композитора, пианиста и дирижера Джузеппе Мартуччи. В антракте московского концерта, в котором мы играли Пятую симфонию Шостаковича, он позвал меня и стал рассказывать о символическом значении нашего “биса” – Ноктюрна для оркестра Мартуччи.

Как только Мути узнал, что Изотов неплохо говорит по-итальянски, он с ним общается исключительно на своем языке. Евгений шутит: “Моя фамилия, если читать ее наоборот, - Votozi. Настоящая итальянская фамилия”. Но вернемся к рассказу музыканта.

-        В середине XIX века основатель Московской консерватории Николай Рубинштейн путешествовал по Европе. Он был поражен высочайшим уровнем игры на фортепиано в Италии. В Неаполе он познакомился с молодым тогда композитором Джузеппе Мартуччи, взял у него несколько партитур и решил исполнить их в России. Среди них был Первый си-бемоль минорный концерт для фортепиано с оркестром. Российская премьера Концерта состоялась в Московской консерватории в 1866 году. Мути попросил меня рассказать об этом. Он хотел сыграть Ноктюрн именно после Пятой симфонии Шостаковича.  Дело в том, что в симфонической музыке есть два произведения, которые полны совершенно беспросветного отчаяния: Шестая симфония Чайковского и Пятая симфония Шостаковича. Однажды Госоркестр под управлением Светланова на гастролях в Японии исполнял Шестую симфонию Чайковского. После концерта для музыкантов была организована вечеринка. Накрыли столы, все было дружелюбно, замечательно, и над столом японские спонсоры гастролей повесили огромный плакат: “Спасибо за веселый вечер!”. (Смеется.) Мути решил закончить московский концерт со знаком “плюс”, перенесясь из сталинских времен прошлого века на юг Италии века девятнадцатого, в солнечный Неаполь. И вот – второе отделение. Мы играем Шостаковича, и после девятого или десятого поклона Мути делает мне жест, как будто поднимает солиста, останавливает аплодисменты, и я рассказываю зрителям примерно то, что вы только что слышали.

-        Вашу историю “слышал” сам Николай Рубинштейн. Ведь его барельеф находится в Большом зале!

-        Да, там находятся барельефы четырнадцати великих композиторов и музыкальных деятелей, без которых нельзя представить историю музыки, особенно в России.

-        Я перечитал, наверно, все рецензии, которые вышли в дни ваших гастролей. Реакция критиков была неоднозначной. Претензии были по сути дела к каждому произведению, но особенно – к Пятой симфонии Шостаковича. Писали, что в ней уничтожен заложенный Шостаковичем подтекст. Вам не кажется, что критики не всегда были справедливы к оркестру?

-        Я не считаю, что все критики обладают достаточным уровнем таланта и музыкальной эрудиции, чтобы иметь право что-то писать. Мути вначале не думал привозить Шостаковича в Москву. Он говорил: “Зачем везти в Россию пусть даже самый гениальный американский оркестр с итальянским дирижером и играть русское произведение?” Я помню мой разговор с ним. Я был одним из тех, кто высказал маэстро предложение сыграть Шостаковича в России. Что касается исполнения... В музыке не всегда можно объективно сказать, какое исполнение лучше, какое – хуже, и это прекрасно. Все мы помним, как играл Шостаковича оркестр Мравинского. Кстати, Мравинский - один из самых больших кумиров Мути. С Риккардо Мути наш оркестр играет по-другому, но я бы очень поспорил, что его интерпретация не содержала в себе двойного смысла. Я считаю, что одним из определяющих качеств музыки Шостаковича, в особенности Пятой симфонии, является образ огня, замороженного во льду. Эта симфония выразила все то, что не могли передать словами миллионы людей за десятилетия советского режима. Именно такого Шостаковича мы привезли в Москву. Я думаю, что слезы наших слушателей были искреннее, чем рецензии некоторых российских газет.

-        К вопросу о рецензиях. В первой же рецензии в газете “Известия” вас назвали кларнетистом.

-        Это мне очень польстили. Значит, у меня красивое piano. А милая девушка на одном телевизионном канале очень вежливо взяла у меня интервью буквально за тридцать секунд до начала второго отделения. В нем я был назван “концертмейстером” Чикагского симфонического оркестра. Я уже наметил встречу с менеджером, чтобы говорить о повышении зарплаты. (Смеется.) Конечно, можно шутить на эту тему, но главное для меня – эмоции зрителя. Мути как-то сказал: “Слова виновны во всем, что случилось в истории”. Я полностью согласен с ним. Наша программа была разношерстная, “бисы” необычные. Кроме Пятой симфонии Шостаковича в Москве были исполнены “Космическая одиссея” Д.Смирнова, музыка Нино Рота к кинофильму Лукино Висконти “Леопард”, Симфоническая поэма “Смерть и просветление” Р.Штрауса, Симфония ре минор С.Франка. В единственном концерте в Санкт-Петербурге мы играли произведения Д.Смирнова, Р.Штрауса и С.Франка. Мы показали лучшее, на что способны. Но при этом у меня возникают другие мысли, не имеющие прямого отношения к музыке. Не будем забывать, что пресса в России несвободна и зависит от общей политической направленности страны. К сожалению, наш визит нельзя рассматривать только с музыкальной точки зрения. Мы живем в мире, в котором политика определяет почти все.

Гастроли ЧСО были частью “Американских сезонов” в России. По аналогии с Сергеем Дягилевым и его “Русскими сезонами в Париже”, “Американские сезоны” задуманы с целью знакомства российских зрителей с современной культурой США. Среди участников Сезонов - Американский театр танца Элвина Эйли, американские художники, фотограф Анни Лейбовиц (в Музее изобразительных искусств имени Пушкина прошла ее персональная выставка). Программа “Американские сезоны” проходит под эгидой Двусторонней комиссии президентов России и США. Евгений Изотов рассказывает:

-        Я очень рад, что в “Американские сезоны” не вошел Голливуд, поскольку он (за редким исключением) не представляет лучшее в американской культуре. Зато у российского зрителя была возможность увидеть один из самых лучших, самых ярких оркестров США. Я уверен, что своим визитом мы внесли скромную лепту в разрушение стереотипов об Америке, которые есть у людей, смотрящих только Первый канал... Мы исполняем музыку. Везде – в Китае, Париже, там, где есть демократия и там, где ее нет, – значение имеет только музыка, и мы стараемся донести ее до слушателя. Нам слова не нужны. Мы говорим на универсальном языке, который понятен всем. Все, что нам нужно, - открытые уши и сердца слушателей.

-        А как вас принимали? Удалось “достучаться” до сердец?

-        Принимали нас замечательно. Было очень много настоящих любителей музыки, и я до сих пор получаю из России благодарственные письма. Люди плакали, в зале были эмоции. Это – самая лучшая награда для музыканта. Значит, мы приехали не зря. В этом - смысл того, что мы делаем и в России, и в Америке, и в других странах. С другой стороны, для части публики важнее было не послушать музыку, а, как говорится, “проветрить бриллианты”. Поразило, что сотовые телефоны звонили порой не реже, чем соло духовиков. Хлопали практически после каждой части, в том числе – в Симфонии Шостаковича. Мы, конечно, всегда рады аплодисментам, но их хотелось бы слышать после окончания всего произведения. Этого никогда не было в той Московской консерватории, которую я помню. Все-таки публика по той или иной причине была другая. Может быть, из-за стоимости билетов. Насколько я знаю, их стали продавать только за две недели до концерта... Я считаю, это были исторические гастроли и для оркестра, и, думаю, для российских слушателей. Все прошло на высочайшем уровне. Уверен, отпечаток этих концертов остался в памяти не только так называемой элиты, но и обычных слушателей. Это для нас самое важное. Мы приехали не для того, чтобы что-то доказывать зрителям из Газпрома. Я надеюсь, те люди, которые пришли смотреть и слушать нас, получили огромную радость. Можно спорить о трактовке того или иного произведения, но качество игры оркестра бесспорно. ЧСО во главе со своим лидером маэстро Мути находится сегодня на необычайно высоком уровне.

-        Каковы впечатления ваших коллег-музыкантов?

-        Мы жили в хорошем номере в самой лучшей гостинице Москвы Ritz Carlton, у нас была приличная оплата и даже немного свободного времени... При таких условиях впечатления не могут быть плохими. Москва и Санкт-Петербург – совершенно феноменальные города. В оркестре было много музыкантов (как минимум – треть), которые участвовали в прошлых гастролях. Они увидели совершенно другую страну. В прошлый раз ЧСО привозил с собой не только своего повара и свою воду, но и туалетную бумагу. Мы с вами оба выросли в СССР и прекрасно помним те времена. Когда мы видели очередь, сначала в нее становились, а потом спрашивали, что дают. Сейчас все изменилось. Москва – европейская столица с огромным количеством людей, чудовищным потоком машин, пробками. Путь из “Домодедова” до гостиницы занял у нас три с половиной часа. На вертолете было бы гораздо проще. Но это нормально для любого большого города.

-        После Москвы и Санкт-Петербурга вы выступали в Италии. Про итальянских оперных зрителей ходят легенды. А что собой представляют итальянцы – любители классической музыки?

-        Я никогда не видел такой реакции публики, как в Неаполе – родном городе Мути. Обычно, когда маэстро Мути говорит с дирижерского пульта (а мы все знаем, какой он великолепный рассказчик), зрители слушают его. В Неаполе зрители были не только слушателями, но и полноправными участниками разговора. После Пятой симфонии Шостаковича и многочисленных поклонов Мути остановил аплодисменты и сказал примерно следующее: “Перед вами – блестящий оркестр. К сожалению, в Неаполе в настоящее время оркестра такого высокого уровня нет. Это не потому, что в Неаполе люди менее талантливые. Я очень горжусь тем, что я из Неаполя”. В этом месте из зала наряду с “Viva Italia” и “Viva Napoli” раздается женский голос: “Но мы же знаем, что ваша мама из Пулии. Разве вы не гордитесь, что вы наполовину пулиец?” Как в анекдоте про еврейскую маму. С галерки, перебивая Мути, раздается еще один женский голос: “Нам не слышно, но скажите, как ваше здоровье?” Я почувствовал себя дома. (Смеется.) Южный темперамент дает о себе знать. На “бис” в Италии мы играли Увертюру Верди к опере “Сила судьбы”... Возможность Мути перенести нас из мира Шостаковича в мир Верди заслуживает преклонения. Это две равномощные, но абсолютно разные стихии. Нужно создать абсолютно другие тона, выражения, краски, интенсивность звука. Это очень тяжело сделать не только с точки зрения исполнительского искусства, но и эмоционально. Но благодаря дирижеру мы справились.

-        В Италии всегда были великие дирижеры, но никогда не было великих оркестров. А как обстоят дела с акустикой в итальянских залах?

-        Вы правы, в Италии опера преобладает над симфоническим искусством. Залы в Италии необычайно красивые, а звучание очень спорное, потому что залы эти оперные. Голос несется, а инструменты слышны хуже, потому что инструменты обычно внизу, в яме. Это, кстати, еще одна из преград, которую нам нужно было все время преодолевать. Но так всегда бывает на гастролях. Особенность ЧСО – мы не полагаемся целиком на зал, чтобы создать звук. В родном зале безусловно легче играть. Есть оркестры, которые, покидая родной зал, теряют часть себя, а ЧСО приносит всюду СВОЙ звук. Со своим звуком нам не страшны любые оперные залы. Это даже интересно. Я даю “ля”,  и за минуту мы должны понять звучание инструмента в зале, где мы находимся. Три секции оркестра – струнные, медные и деревянные духовые – настраиваются, и мы начинаем.

-        Гастроли закончены. Что дальше?

-        Дальше – новые концерты, выступления, гастроли. Мне было очень приятно быть в моем родном городе, и я буду рад снова вернуться в Москву. Денис Мацуев два раза звал меня на свой фестиваль “Крещендо”. К сожалению, пока приехать не получилось. Надеюсь, в будущем такая поездка состоится.

-        Я желаю вам лично и всему оркестру, чтобы такие поездки проходили чаще. Все-таки, двадцать два года – слишком большой срок.

-        Будем надеяться, что в следующий раз это произойдет быстрее. С Риккардо Мути у нас очень большие планы на ближайшее будущее. Впереди – открытие сезона в Карнеги-холл в Нью-Йорке, выступления в Мексике, гастроли в Китае, Корее, Гонконге, Тайване. Как говорит маэстро Мути: “Мы должны увидеть мир и дать миру возможность увидеть и услышать нас”.

Фотографии к статье:

Фото 1. Евгений Изотов и Риккардо Мути в Равенне после последнего концерта

Фото 2. Дом Евгения Изотова в Москве

Фото 3. Вид на Кремль

Фото 4. Школа Гнесиных

Фото 5. Афиша ЧСО в Москве

Фото 6. Перед репетицией в Большом зале Московской консерватории

Фото 7. С Риккардо Мути в Большом зале Московской консерватории

(Все фотографии сделаны во время гастрольного турне ЧСО в апреле 2012 года)