“Любовное письмо Шостаковича к своей юности”

14 апреля в Чикагском оперном театре состоится премьера оперетты Дмитрия Шостаковича “Москва, Черемушки” в камерной аранжировке английского композитора и музыковеда Джерарда Макберни. О неизвестном Шостаковиче и его единственной оперетте – в эксклюзивном интервью музыканта. В начале беседы я попросил Джерарда рассказать о главном музыкальном событии прошлого года – мировой премьере в Лос-Анджелесе незаконченной оперы Шостаковича “Оранго” в его аранжировке.

-        Премьера прошла очень хорошо. “Оранго” – это сорок минут жесткой музыки, в стиле музыки из третьего акта “Леди Макбет...”. В Лос-Анджелесе было концертное исполнение, но с элементами театрального представления: в костюмах, с декорациями, слайдами и кадрами из фильмов. Действие оперы происходит на лестнице у входа в несуществующий Дворец советов, главный герой – получеловек-полуобезьяна. Весь сюжет – это фантазия, утопия, абсурд. Но, как известно, все советские абсурдисты – на самом деле, реалисты, они описывали то, что видели. Режиссером представления был Питер Селларс. Он прекрасно уловил пародийность музыки Шостаковича. Селларс очень любит советский абсурд. Он учился на отделении русского языка Гарвардского университета и в мир оперы пришел через литературу. Его любимый автор – Маяковский, он обожает Мейерхольда. В двадцать лет поставил “Клопа”.

-        Близкий мир!

-        Да, “Оранго” близок “Клопу”, он весь оттуда. Я очень рад, что сделал эту работу. Вначале у меня были сомнения, но когда я сидел в зале и вместе со всеми слушал музыку, возникло ощущение, что это действительно очень интересный взгляд на художников того времени, в частности, на Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. На премьере была сделана запись оперы. Скоро она должна появиться в продаже. В следующем году состоится исполнение оперы в Лондоне. Может быть, когда-нибудь она прозвучит и в России.

-        А теперь давайте перейдем к совсем другой истории. Осталось меньше месяца до премьеры Чикагского оперного театра – оперетты Шостаковича “Москва, Черемушки”. Почему Чикагский театр решил обратиться к этому почти забытому сочинению Дмитрия Дмитриевича?

-        Как известно, несколько лет назад руководитель Чикагского театра Брайан Дики придумал программу “People’s Opera”. Каждый год зрителям предлагаются на выбор три оперы, и по итогам зрительского голосования опера-победитель ставится на сцене театра. Три года назад Дики предложил на выбор оперы Генделя, Россини и Шостаковича. С большим отрывом победил Шостакович.

-        Почему это сочинение почти не исполняется сегодня? Причем, это касается не только западных театров, но и российских.

-        Над опереттой “Москва, Черемушки” Шостакович работал в 1957-58 годах. Это – типичный продукт хрущевского времени. Какое-то время был популярным фильм Раппопорта, в котором играли известные советские актеры. Мои московские друзья рассказывали мне, что этот фильм показывали обычно на Новый год. Сегодня оперетта не совсем забыта, хотя ее давно не исполняют. Дело в том, что в Советском Союзе театры оперетты имели гигантские оркестры. В оркестре Московского театра оперетты, например, столько же музыкантов, что и в Чикагском симфоническом. На Западе это, конечно, невозможно. Содержать такие оркестры слишком дорого. В оперетте “Москва, Черемушки” шесть валторн – как в симфониях Малера. (Смеется.) Только в Советском Союзе была возможна такая роскошь. Какой еще театр может позволить себе содержать такой оркестр?!

-        Поэтому вас и попросили сделать камерную аранжировку?

-        Да, в 1994 году мне заказала аранжировку хозяйка камерной английской оперной компании. Она поняла, что спектакль надо делать не о конкретных героях, а о людях вообще. Тема ведь этой сатиры не такая далекая, как мы думаем. Здесь тоже очень много бедных людей, здесь тоже есть бездомные и коррупция в Чикаго и в Лондоне такая же, как в Москве. Знаменитый режисер Дэвид Паунтни, сделавший первый перевод “Москвы...”, сказал мне: “В Лондоне есть Ист-Энд – в чем разница? Нищета, вульгарность, убожество – все здесь”. Я загорелся идеей соединить музыку, написанную Шостаковичем на протяжении тридцати лет, соединить Шостаковича тридцатых и шестидесятых годов. Я больше всего люблю Шостаковича тридцатых годов, мне нравится Шостакович-карикатурист.

-        Тогда “Москва, Черемушки” – как раз для вас!

-        Либретто оперетты написано Владимиром Массом и Михаилом Червинским. Масс работал в театре Мейерхольда, вместе с Николаем Эрдманом и Григорием Александровым был соавтором сценариев фильмов “Веселые ребята” и “Волга-Волга”. Масс никогда не был близким другом Шостаковича, но их многое связывало: советский авангард, Эйзенштейн, Мейерхольд. Мне это время интересно.

-        Расскажите, пожалуйста, о музыке оперетты.

-        В партитуре “Москвы...” спрятано гигантское количество цитат из ранней музыки Шостаковича, например, из балета 1931 года “Болт”. Я хорошо знаю черновики потерянного сочинения “Условно убитый”, написанного к спектаклю Утесова в конце 1931 года. Я делал реконструкцию этого произведения за исключением партии для голоса, фрагмента Третьего акта с куплетами Мефистофеля в кабаре. Мефистофель поет песню-пародию на известную арию из оперы Шарля Гуно. Потом начинается целая серия пародийных плясок с неприличными цитатами и частушками – настоящий музыкальный капустник! Так вот, я обнаружил целый кусок неизвестной танцевальной музыки! Только я знаю об этом, потому что это никогда не было оркестровано. Когда я стал работать над “Москвой...”, я понял, что во втором акте, в сцене Бориса и Лидочки, когда они танцуют (пародия на “Князя Игоря” Бородина), Шостакович использовал музыку из “Условно убитого” с одним, очень интересным изменением. В кульминации плясок в “Условно убитом” главная тема – “Чижик-пыжик” (то же самое в “Оранго”). Такое впечатление, что в 1957 году Шостакович открыл шкаф, достал оттуда старую мелодию и переделал. Он сознательно вернулся к юности, только вместо “Чижика-пыжика” вставил тему песни “Цыпленок жареный”... “Москва, Черемушки” – любовное письмо Шостаковича к своей юности! Там есть цитаты из XIX века, современных Шостаковичу сочинений, связь с “Оранго”, о чем мы узнали совсем недавно, пародии на русскую классику: на “Евгения Онегина”, “Бориса Годунова”. Шостакович, как задиристый мальчишка, любил хохотать над “величием замысла”.

-        Как Синявский-Терц, в “Прогулках с Пушкиным” свободно гуляющий с Поэтом...

-        Главное для художника – желание Свободы. Отсюда “прогулки” с классиками. Есть более хитрые пародии на массовые песни. Главная тема оперетты взята Шостаковичем из музыки к фильму “Златые горы” - любимому фильму Сталина. Известно, что Сталин сказал Шостаковичу, что хотел бы, чтобы композитор продолжал работать в направлении киномузыки. Это “направление” появилось в “Москве...”, но, как все у Шостаковича, в карикатурном виде. Еще одна смешная пародия – на “Подмосковные вечера”. От Ростроповича мы знаем, что для Шостаковича Соловьев-Седой всегда был объектом иронии и насмешек... Почти в каждом такте оперетты можно отыскать пародии, цитаты и шутки: как очень ясные и прямые, так и завуалированные, только “для своих”... ДД с Ростроповичем всегда хохотали над песней “Купите бублики...”. Это ведь песня не о бубликах, а о проститутке. Шостакович, как шутку, включил напев этой песни в Первый виолончельный концерт для Ростроповича.

 Макберни артистично показывает, как выходит героиня оперетты Люся и, принимая позу проститутки, поет знаменитую песенку на стихи поэта Якова Ядова: “Ночь надвигается, Фонарь качается, И свет врывается В ночную мглу… А я, немытая,
Тряпьем покрытая, Стою, забытая, Здесь - на углу”...

-        В письме Шостаковича близкому другу Исааку Гликману от 19 декабря 1958 года есть такие строки: “Я аккуратно посещаю репетиции моей оперетты. Горю со стыда. Если ты думаешь приехать на премьеру, то советую тебе раздумать. Не стоит терять время для того, чтобы полюбоваться на мой позор. Скучно, бездарно, глупо. Вот все, что я могу тебе сказать по секрету”. Почему Шостакович так относился к этому сочинению?

-        Я думаю, это типичная реакция Шостаковича. Он часто был разочарован и неудовлетворен написанным, особенно киномузыкой, легкой музыкой, тем, что он писал по заказу. Это вообще характерно для крупных художников. После каждого сочинения Чайковский писал брату Модесту подобные письма. Я недавно был в Филадельфии и встречался со старым скрипачом, солистом Филадельфийского симфонического оркестра. Как-то во время войны он играл с Рахманиновым. После репетиции он подошел к великому композитору и выразил свой восторг, а Рахманинов ему ответил по-английски: “I think my music stinks” (“Мне кажется, моя музыка воняет”)... Один старый английский композитор как-то мне сказал: “Музыка, которую ты пишешь, не должна отличаться от той, которую ты услышал в душе. Поэтому каждое исполнение музыки - гигантское разочарование”. К тому же, как говорил Ростропович, оркестр Московского театра оперетты был не очень высокого уровня.

-        А Шостакович, как известно, обладал абсолютным слухом!

-        Да, и плохое исполнение тоже не добавляло энтузиазма композитору. Хотя Шостакович хорошо знал, как играет этот оркестр. В Питере я познакомился с дочерью литературоведа Томашевского Зоей Борисовной. Ее отец после войны, как многие представители ленинградской интеллигенции, по желанию правительства переселился в Москву. (Похожая судьба была и у самого композитора.) Зоя Борисовна мне рассказывала, как они с подружкой каждую неделю ходили на оперетту и встречали в театре Шостаковича. Он приходил по четвергам, любил сидеть наверху... Шостакович обожал, прекрасно знал и помнил легкую музыку. Главный архивист, исследователь творчества Шостаковича, покойный Манашир Абрамович Якубов (он умер три месяца назад) полагает, что в тексте “Москвы...” еще сохранились неизвестные нам цитаты.

-        Если Шостакович так любил оперетты, почему все ограничилось одной? Почему он никогда больше не возвращался к этому жанру?

-        У него было желание пробовать себя в разных жанрах. Двадцать четыре прелюдии и фуги – тоже одно сочинение. Он не вернулся к опере после “Леди Макбет...”, хотя пробовал, после войны писал Первый акт “Игроков”. Шедевр музыки, жесткая, темная, трагическая картина! Как “Бесы” Достоевского. При Сталине этого нельзя было делать.

-        Одновременно с “Москвой...” Шостакович работал над Одиннадцатой симфонией. Как в нем уживались пародия, ирония “Москвы...” и монументальность Одиннадцатой..?

-        В пятидесятые годы каждое новое сочинение композитора “крутилось” вокруг уже существующего материала. Все они – от самых трагических до самых легких – “прогулки”, вариации на уже существующую тему. В те годы у Шостаковича был глубочайший внутренний кризис. Связан он не только с политикой, трагедией страны, но и личной трагедией – смертью жены Нины Васильевны. В то время он был очень одинок. Кроме того, он вступил в партию, что явилось тяжелым моментом не только для него, но и для его друзей. Покойный Альфред Гарриевич Шнитке и Софья Асгатовна Губайдулина рассказывали мне, что это было для них большим разочарованием. “Падал герой!” И сам ДД это чувствовал. Это было время глубочайшей неуверенности композитора в своем творчестве. Возможно, отсюда такая оценка оперетты в письме Гликману. У него начались большие периоды депрессии, он стал много пить. Было ощущение, что он потерял свою дорогу. Я помню рассказ моего учителя Эдисона Васильевича Денисова. Он есть и в прекрасной книге Элизабет Уилсон  “A Shostakovich Remembered”. (На русском языке эта книга под названием “Жизнь Шостаковича, рассказанная современниками” вышла в 2006 году в издательстве “Композитор – Санкт-Петербург”. Переводчик – Ольга Манулкина. – Прим. автора.) Это было до смерти Нины Васильевны. Денисов зашел домой к Шостаковичу на урок. Нина Васильевна открыла дверь и сказала: “Дмитрий Дмитриевич занимается. Пожалуйста, посидите у него в кабинете”. Эдисон Васильевич сидит тихо и смотрит, как композитор сосредоточенно пишет гигантские страницы оркестровой партитуры, потом рвет написанное, выбрасывает страницу, берет другую и делает то же самое. Так продолжалось шесть-семь раз. И вот, наконец, последняя страница. Шостакович поворачивается и говорит: “Эдик, что ты привез мне?” – “Дмитрий Дмитриевич, могу ли я спросить, что вы делаете? Я вижу, что вы пишете для оркестра, но все моментально уничтожаете.” Шостакович отвечает: “Это время, когда я никак не могу писать музыку. У меня нет настроения. Но я не могу терять технику. Поэтому каждый день я оркеструю романс Римского-Корсакова. Но это такая плохая музыка, что я не могу смотреть на нее”. Эдисон Васильевич спрашивает: “А где на письменном столе эти романсы?” – “Я их все помню с детства.”

-        У него была гениальная память.

-        Да, и он помнил даже ту музыку, которую не любил... Оркестровка была для него “физическим” упражнением. Это много говорит о характере человека и отвечает на ваш вопрос, почему он не вернулся к оперетте. У него был беспокойный характер... В последний год своей жизни он серьезно думал об опере “Черный монах” по рассказу Чехова. Интересно, что об опере по этому рассказу думали два композитора: друг Чехова Рахманинов и Шостакович. В том же архиве Шостаковича, где Ольга Дигонская нашла “Оранго”, сохранилась одна страница “Черного монаха”. Расшифровать ее очень тяжело. После болезни композитор писал левой рукой. Его почерк никогда не был легким для расшифровки, а уж левой рукой – тем более. Я мечтаю написать сочинение по мотивам этого кусочка “Черного монаха”... Шостакович – великий композитор и очень сложный человек с трагической судьбой. Я иногда думаю, что в каком-то смысле его успех, как художника, связан со временем. Он – человек в правильном времени, в художественном смысле он попал туда, где должен быть. Он был тем Поэтом, который мог петь песни иронии и абсурда. Он понял пустоту советской жизни, и эта пустота слышна в его музыке.

-        И его оружие – смех! “Посмеемся, посмеемся [над историей забавной]...”, - как поется в “Оранго”. Но поймет ли оперетту современный западный зритель?

-        Я думал над этим вопросом, боялся, что все будет чужим. Но на самом деле оперетта очень понравилась английской публике. Единственные люди, которые были недовольны, - английские музыкальные критики. А публика пришла. Спектакль играли в полных залах в университетах Англии, он прошел с большим успехом в Австралии, Германии, Австрии. Я надеюсь, что в Чикаго зрители тоже не будут разочарованы. Моя аранжировка шла в Московском театре имени К.Станиславского и В.Немировича-Данченко.

-        Какова была реакция вдовы композитора Ирины Антоновны?

-        Очень хорошая. Она особенно ценит это сочинение. Она по образованию литературовед, работала в должности литературного редактора в издательстве “Советский композитор”. Она делала корректировку либретто оперетты, и так они познакомились.

-        Она приедет на премьеру?

-        К сожалению, нет: ни сейчас, ни летом. Маэстро Мути приглашал ее приехать в Чикаго в июне на исполнение Чикагским симфоническим оркестром Сюиты на слова Микеланджело Буонаротти. Это произведение Шостакович посвятил ей. Ей тяжело летать. Слишком далеко. Хотя она была в Лос-Анджелесе на “Оранго”.

Я спросил Джерарда, какие новые открытия он подарит миру. Меня поджидал сюрприз:

-        Есть такое интересное сочинение – Вторая джазовая сюита. Не та, которая была названа так по ошибке. Она должна была называться Сюитой для эстрадного оркестра, поскольку состояла из отрывков кино- и танцевальной музыки. А настоящая Вторая джазовая сюита была написана для Государственного джаз-оркестра СССР под управлением Кнушевицкого. Художественным руководителем оркестра был Матвей Блантер. Оркестр образовался в 1938 году и просуществовал до войны. Кнушевицкий и Блантер попросили Шостаковича написать веселое произведение для первого концерта. Когда мы встречались с Ростроповичем, он вспомнил его и напел. Потом сочинение исчезло. Кажется, в 1998 году Манашир Якубов нашел черновики, и они с Ириной Антоновной попросили меня сделать реставрацию этого произведения. Я сделал свой вариант, его несколько раз исполняли, в том числе – на фестивале “Proms” в Лондоне в 2000 году. Ирина Антоновна попросила меня сделать вариант Второй джазовой сюиты для фортепиано в четыре руки. Просто так, для домашнего музицирования. На предстоящих гастролях Чикагского симфонического оркестра в Москве в новом музее имени Чайковского состоится закрытый концерт для чикагских спонсоров. (Концерты ЧСО пройдут 18 и 19 апреля в Москве и 21 апреля в Санкт-Петербурге. – Прим.автора.) Устроители концерта пригласили меня прочитать короткую лекцию, после которой будут исполнены произведения Чайковского и... мой сюрприз – фортепианный вариант Второй джазовой сюиты. Я закончил это произведение неделю назад. Это - мой подарок Ирине Антоновне.

-        Вы уже знаете, кто будет исполнять ваш сюрприз?

-        Мои московские друзья, пианисты Катя и Дима (Владимир) Сканави.

Nota bene! Оперетта “Москва, Черемушки” идет 14, 20, 22 и 25 апреля 2012 года в помещении Harris Theater по адресу: 205 E. Randolph Drive, Chicago, IL 60601, справки и заказ билетов по телефону 312-704-8414 или на сайте www.ChicagoOperaTheater.org. Для новых подписчиков Чикагский оперный театр предлагает скидку 50%.

Интервью с Джерардом Макберни состоялось 18 марта 2012 года в Чикаго

Фотографии к статье:

Фото 1. Джерард Макберни. Фото Тодда Розенберга
Фото 2-3. Дмитрий Шостакович (Начало тридцатых годов XX века. Фотографии из Архива Шостаковича любезно предоставлены Ириной Антоновной Шостакович)