В феврале на фестивале “Shakespeare 400 Chicago” был показан спектакль “Король Лир” Белорусского Свободного театра. В роли Шута в театре дебютировал выпускник Манхеттенской школы музыки, тромбонист, актер, руководитель театра KEF Элиас Файнгерш. В спектакле Шут неразговорчив - все слова заменяет Музыка. А в жизни Элиас - остроумный, живой, яркий собеседник. Разговаривать с ним – одно удовольствие. Перед вами - самое интересное из нашей беседы. О Свободном театре и театре вообще, о тромбоне и музыке, искусстве и жизни - без прикрас и купюр, в чикагском интерьере.
“С ними я могу пойти очень далеко”
- Как ты познакомился со Свободным театром?
- Свободный театр вошел в мою жизнь шесть лет назад вместе с моей будущей женой, драматургом и писателем Керен Климовски. Когда я с ней познакомился, она училась в Brown University и как раз заняла призовое место на Литературном конкурсе, проводимом под эгидой Свободного театра (Международный биеннале современной драматургии “Свободный театр”). За две недели до нашего знакомства театр гастролировал в Провиденсе, где Керен училась в докторантуре. Она встречалась с руководителями Николаем Халезиным и Натальей Колядой, а также с режиссером Владимиром Щербанем, который вручил ей диплом. На нашей первой встрече Керен взахлеб рассказывала про театр, повторяла: “Я очень хочу, чтобы вы познакомились. Я чувствую, что вы - одной группы крови”. Поэтому когда я прочитал сообщение, что для роли Шута в “Короле Лире” театру срочно нужен музыкант, имеющий сценический опыт, я не раздумывал ни минуты и послал в театр видео с фрагментами своих работ. Ребята посмотрели, им понравилось. К сожалению, тогда наши графики гастролей решительно не совпали. В спектакль вошел англоязычный шут Крис, а я написал Володе (режиссер Владимир Щербань) письмо, что в будущем, если получится, я бы очень хотел играть в спектакле... Первый раз я сыграл Шута в ноябре прошлого года в Лондоне на фестивале “Staging a Revolution”. В Чикаго впервые играл серьезный сет из десяти спектаклей.
- Как проходила у тебя притирка к актерам?
- Прекрасно. В Европе я с 1995 года играю в мюзиклах, читаю монологи, работаю с разными театрами: большими оперными и маленькими драматическими. У меня действительно богатый сценический опыт. Больше всего мне нравится работать как раз в стиле Белорусского Свободного театра. Это стиль, в котором театральная магия создается из ничего. Брезент и полведра воды – и вот вы видите бурю... Когда мы начали работать, я прекрасно понимал все метафоры, принимал все сценические приемы режиссера. Естественно, репетиции заняли у меня больше времени, чем у других актеров. Белорусский язык в меня как-то с трудом входил. Я знаю польский хорошо. Как только начинал говорить по-белорусски, из меня вылезали польские слова.
- В спектакле больше звуков тромбона, чем слов...
- Тем не менее. Я благодарен театру за терпение и мудрость. Актеры мне все спокойно показывали, дали возможность найти в тексте новые смыслы. В музыкальном плане мы достаточно много переделали, но все прошло бескровно, с большим энтузиазмом и помощью со стороны труппы.
- Ты считаешь себя приглашенным артистом или членом коллектива?
- Я считаю себя членом семьи под названием “Свободный театр”. Для меня это не разовый проект.
- Если позовут в новый, пойдешь?
- С удовольствием. Я бы очень хотел продолжать работать со Свободным театром. Я чувствую, что вместе мы сможем сделать еще многое. Мне настолько близок глубокий профессионализм того, что они делают, а также хулиганство и кураж, с которым это происходит, что с ними я могу пойти очень далеко. В мире я не знаю больше такой труппы. Совершенно уникальный художественный уровень! Я уже много лет очень избирателен в работе партнерами. Если есть кто-то, с кем бы я хотел поработать сегодня, то это они.
“Дунул раз и присосался”
- Элиас, как у ребенка из интеллигентной московской семьи возник интерес к музыке, я понимаю. Но почему тромбон?
- Расскажу с самого начала. В детском саду к нам пришла женщина и отобрала троих для прослушивания в музыкальную десятилетку. Так я попал в Хоровую капеллу мальчиков. Школа находилась и до сих пор находится на Пушкинской площади, а мы жили на Полежаевской. От нас до центра – почти час езды. Я ездил туда каждый день с дошкольного отделения, с пяти лет. Моя основная специальность была - дирижер-хоровик и фортепиано. Фортепиано я ненавидел всеми фибрами души. Теорию я знал прекрасно, любил сольфеджио, гармонию, историю музыки. Но вот пианино... В училище мне сказали: “Такой способный мальчик. Сел за рояль - тромбонист”... Человека, который выбирал духовой инструмент, освобождали от занятий на фортепиано. На нем надо было заниматься двадцать минут, а не два раза по часу в неделю... Как-то на лестнице в школе стоял мой друг и разыгрывался перед уроком на тромбоне. Я попросил: “Дай дунуть”. Дунул раз, дунул два... Мимо проходил его педагог-тромбонист. Подошел ко мне: “Ну-ка дунь еще”. Я дунул еще. “Пойдем ко мне в класс... Дунь здесь, Дунь тут... Подожди немного.” Пригласил других педагогов. Один из них сказал: “Это тромбонист от бога”. От начала “Дай дунуть” до этой фразы у меня прошло от силы полчаса. И я понял: теперь я знаю, что буду делать в жизни. Раз вы, педагоги, так считаете, значит, так и будет.
- Как быстро определяется специальность! С тех пор так и дуешь...
- У меня вышло так. Дунул раз и присосался...
После девятого класса Элиас поступил в училище при Московской консерватории. Не закончив его, в 1989 году переехал в Швецию и уже через месяц сдавал экзамен на шведском языке в консерватории Мальме. Но это было только начало...
- Я в России очень много занимался языками. В основном, английским и немецким. Занимался каторжно, сам, с утра до ночи, в течение нескольких лет. У меня выработалась система изучения языка, поэтому, когда приехал в Швецию и услышал шведский язык, быстро схватил его. Правда, вначале я должен был понять, что от меня хотят. Например, идет музыкальный диктант. “Напишите мелодию, которую вы слышите.” Слова “напишите” и “мелодия” я понимал. Я не понимал, что они от меня хотят с этой мелодией, поэтому писал все, что я в принципе знал и мог с ней сделать. Их это слегка поразило. Теоретическая основа советской/российской школы все-таки на порядок выше, чем в Швеции. Даже я, духовик, был там королем... Я отучился в Мальме год, а в 1991 году поступил в Джульярдскую школу. Мне дали полную стипендию (full scholarship), но это не спасало. Иногда хотелось еще есть, надо было где-то жить... В то время я не мог получить стипендию в Швеции, поскольку еще не стал гражданином этой страны. Родители – молодые эмигранты. Только приехали, и тут сын уезжает в Америку. А в Манхеттенской школе музыки мне предложили преподавать музыкальную литературу для тех, у кого английский - второй язык. В 1992 году я с радостью туда перешел. Получал я смешные гонорары, но для меня это было уже много. Манхеттенскую школу я закончил по специальности “Тромбон и композиция”.
“Я родился в театре”
- Любовь к театру у тебя с детства?
- С рождения. Я родился в “Современнике”. У нас была квартира в здании театра. Так что музыка и театр идут у меня по жизни параллельно. Я практически не работал в симфонических оркестрах - попадал в оперные и духовые при театрах. Мой педагог по училищу работал тромбонистом в духовом оркестре Ленкома. Он меня позвал. Мне было шестнадцать лет, а тут – такой театр, такие актеры... Я играл в оркестре в спектаклях “Диктатура совести”, “Мудрец", был на репетициях “Поминальной молитвы”, работал с Леоновым, Абдуловым, Караченцевым, Янковским... В Нью-Йорке я играл в хороших оркестрах, в том числе – в оркестре Метрополитен-оперы. Первый раз – полный восторг. Я в лучшем оперном оркестре мира! Но потом я понял, что работа в оперном оркестре везде одинакова. Играешь музыку, и над собой слышишь топот ног. Музыканты смеются, говорят: “Под ногу играешь”. Да, с финансовой точки зрения – лучше работы не придумаешь. Оркестр гениальный, театр потрясающий. Все – чистая правда. Но лично мне это скучно. Я как представил себя сидящим на этом стуле через сорок лет, мне стало страшно, у меня наступила депрессия. Я люблю играть на тромбоне, мне нравится оркестр, но я не хочу в нем работать. Своими сомнениями я поделился с педагогом по композиции Дэвидом Нуном. Он спросил: “А что ты хочешь делать?” - “Я хочу играть на тромбоне свою музыку. Соло. Я чувствую, что это - мое”. Он говорит: “Ты готов жить в маленькой квартире, не пировать, но заниматься творчеством?” - “Легко!” – “Тогда возвращайся в Швецию. Сочиняй. Играй. Твори.” У меня отлегло от сердца. Значит, это возможно!? К тому времени я поступил в аспирантуру Йельского университета, но проучиться там не успел.
- Мир не дождался от тебя диссертации?
- И не дождется. Я приехал на первое занятие, а мне позвонили из Швеции и предложили театральную работу в Ланскруне. Я вернулся и стал заниматься любимым делом. С тех пор только этим и занимаюсь.
Элиасу удалось невероятное: он превратил тромбон в солирующий инструмент. Сделал он это с помощью театра.
- Меня просили сочинить музыку к спектаклю. Бюджет, как обычно, минимальный. Я понимал, что еще кого-то взять не смогу - денег не хватит. Всю музыку должен сделать я сам. Так родилась идея делать моноспектакли. Не от хорошей жизни. На тромбоне можно играть по-разному, чтобы было и театрально, и визуально интересно, а безденежье стимулирует творчество и приводит к неожиданным результатам!
- Ты помнишь свой первый спектакль?
- О, да. Я был большой частью одного большого проекта. В 2005 году в Копенгагене проходила череда мероприятий, посвященных двухсотлетию со дня рождения Ганса Христиана Андерсена. Это был самый главный фестиваль в истории Дании. Праздник открывался вечером в Королевском театре, где работал сам Ганс Христиан, в присутствии всех королевских особ мира и звезд уровня Барбары Стрейзанд и Гарри Белафонте. Я играл роль Гадкого утенка с тромбоном. Я начинал играть на мундштуке со струнными. Что-то у нас с ними не получалось, в дело вступали деревянные духовые, контрабас, ударные... Я написал партию тромбона, а музыку для оркестра - другой композитор. Вот тогда я понял: “Это мое. Я могу один с тромбоном рассказать любую историю”. После этого появился “Гамлет” с симфоническим оркестром. Над этим проектом я работал с Викой Борисовой-Оллас. Мы - близкие друзья, учились вместе в консерватории в Мальме. Сейчас она живет в Стокгольме. Известный композитор, член Шведской королевской академии музыки. Она делала заказ для Королевской оперы в Стокгольме, большие работы для Королевского театра в Лондоне. Гергиев часто исполняет ее музыку. Вот с ней мы и рассказываем историю Гамлета.
- Языком музыки или со словами?
- Есть слова, но их немного. У меня изначально возникла идея, что отношения Гамлета с семьей и его окружением можно передать как отношения солиста с оркестром. Королевский дом - оркестр, Офелия – флейта, Гертруда – виолончель, Фортинбрас и Горацио – тромбон и туба. Сцену мышеловки я рассказываю с тромбоном и двумя штативами... Премьера прошла в Мальме, мы играли этот спектакль в Норвегии, Швеции, Латвии. Летом сыграем в замке Гамлета Кронборг. Очень бы хотел показать спектакль в Чикаго.
Устроители Чикагского шекспировского фестиваля - вы слышите? Моноспектакль Элиаса “Гамлет” идеально вписывается в программу смотра. Фестиваль идет весь год, так что у вас еще есть шанс... Вообще, Элиас неравнодушен к Шекспиру. Гамлета в одиночку играет, а Шута - в ансамбле. Даже в двух. Кроме Свободного театра - в Московском театре “Эрмитаж” в постановке Михаила Левитина.
- Это получилось совершенно случайно и одновременно. Мы давно знакомы с Левитиным. Когда он взялся за “Короля Лира”, сказал: “Давай сделаем Шута-музыканта”. Я согласился, и мы начали работать. Репетировали долго, месяцев девять. Премьера состоялась в 2013 году. Музыка вся моя и ее много. Играю с электроникой. “Король Лир” - репертуарный спектакль театра “Эрмитаж”. Он идет каждый месяц на разных сценах. Сейчас – на Арбате, где раньше была Геликон-опера.
- Они разные - московский и белорусский “Короли...”?
- Абсолютно разные. Их в принципе нельзя сравнивать ни с какой стороны, кроме одной - и там, и там я играю на тромбоне.
- Шуту Шекспир подарил много замечательных монологов. В белорусском спектакле их нет. Ты говоришь музыкой. В Москве тоже так?
- В этом была вся идея. Дело в том, что Шута не понимает никто. Его не слушают, его перебивают, ему говорят: “Что ты несешь, дурак” и идут дальше. В то же время Шут – единственный голос разума в этой пьесе. Он пропадает без объяснений, просто исчезает во время бури. Когда Лир прозревает, Шут не нужен.
Все проекты последнего времени Элиас делает со своей женой Керен Климовски. Вместе они основали театр KEF, выиграли несколько театральных конкурсов, сочинили спектакли “Саундтрек моей жизни”, Соло из ямы: голос второго тромбона”...
- Керен написала тексты ко всем моим спектаклям. В том числе - к спектаклю “Дедушки”, за который мы получили приз зрительских симпатий на фестивале “Балтийский дом” в Санкт-Петербурге. Это была наша совместная работа с другим театром в Мальме. Актера Матиаса Торбьорнссона, с которым я играю, я знаю много лет. Как-то мы разговорились. Я ему сказал, что мой дед во время войны служил на Северном флоте. Отслужил всю войну, вернулся домой. Пока он был на войне, у него родилась дочка – моя мама. У нее родился я... У Матиаса дед тоже был на войне. Служил на немецкой стороне и погиб под Минском. У него тоже родилась дочь – его мама. Я предложил сделать спектакль о нас, наших родителях, наших дедах. Он про своего деда знает очень мало, я – намного больше. Но у него сохранились письма, документы, свидетельство о переводе в другой гарнизон, похоронка. Он все это использовал в спектакле “Дедушки”... Спектакль интерактивен. Публика - на сцене, мы с ней в постоянном контакте.
- Как вы делаете все вдвоем? Свет, звук, декорации..?
- Театр KEF - это Керен, я и люди, которых мы (в зависимости от потребностей) привлекаем к сотрудничеству. У нас нет своего помещения – я не хочу этого. Мы стараемся во всем быть как можно мобильней.
“Играет не инструмент, а музыкант”
- На каком тромбоне ты играешь? Это какой-то особенный инструмент?
- Уникальный. Меня много лет назад спонсировал один человек в Германии. Уникальность тромбона состоит в том, что у него два раструба: один – большой, второй (сверху) - маленький...
- Давай проведем небольшой ликбез и расскажем о строении тромбона.
- Каждый тромбон состоит из раструба, раздвижного механизма и мундштука. Раструб – конусообразная трубка, откуда выходит звук. Мундштук – то, куда я дую. Раздвижной механизм - пространство, где гуляет воздух перед тем, как пойдет в раструб. Труба, валторна, туба, корнет – у всех этих инструментов есть кнопки. Они регулируют путь звукового столба. Нажимаешь на кнопки, и воздух пошел чуть длиннее, прежде чем выйти в раструб... В тромбоне все делается механически. Есть кулиса. Выдул чуть-чуть – она стала длиннее, выдул еще – еще длиннее. Раструб очень сильно определяет качество звука. У меня их два. Один – большой, другой – маленький, почти как труба. И звук получается почти как у трубы. Уникальность моего тромбона состоит в том, что одним легким нажатием кнопки я могу между раструбами переключаться, могу сам себе аккомпанировать. (Элиас напевает две мелодии, показывая звуки двух раструбов.) Получается стереоэффект, как будто играют два инструмента. Для сольных выступлений это очень полезно.
- Прямо человек-оркестр! А мундштуки сам делаешь или покупаешь?
- Покупаю. Одного мундштука хватает надолго.
- Тебе приходилось играть на плохих инструментах?
- Конечно. Но чем больше я живу, тем больше понимаю, что играет не инструмент, а музыкант.
- Ты хочешь сказать, что не бывает плохих инструментов – бывают плохие музыканты?
- Боюсь, что да. Но, конечно, есть какой-то определенный уровень, ниже которого нельзя...
- Как тебе кажется, почему композиторы не замечают тромбона? Почему не писали и не пишут концертов для тромбона с оркестром?
- Из больших композиторов я могу вспомнить Концерт для тромбона с оркестром Римского-Корсакова, Зимнее концертино для тромбона с оркестром Дариюса Мийо, Концерт для тромбона с оркестром учителя Бетховена Иоганна Альбрехтсбергера. Из титанов мало кто писал для тромбона. Современной музыки для тромбона много, но зачастую музыкальный уровень написанного оставляет желать лучшего. И если даже кто-то напишет новый концерт для тромбона, премьера не вызовет никакого ажиотажа. Так было всегда. Тромбон – достаточно скучный инструмент. Играют трезвучиями, достаточно примитивная музыка... То же самое со всей духовой музыкой. Но это уже особенности инструментов.
- Какие имена в духовой музыке являются для тебя непререкаемыми авторитетами?
- Школа медных духовых инструментов в бывшем СССР была намного слабее американской, английской, шведской. Но там были звезды. Одним из таких звезд был трубач Тимофей Докшицер. Мы с ним общались, дружили, я к нему домой приезжал, он у нас дома был. Совершенно уникальный артист, музыкант и очень скромный человек в жизни. Такой величины в нашем “медном” мире больше нет. Его ученик, соратник, “брат по оружию” - трубач Сергей Накоряков из Нижнего Новгорода. Один из лучших трубачей-солистов мира. Уникальный талант! Как он играет виолончельные концерты Дворжака в собственном переложении - это просто невероятно! И еще я бы назвал валторниста Аркадия Шилклопера. Он - лучший в мире игрок на альпийском роге, для него все концерты пишут. Аркадий закончил Гнесинский институт, много лет работал в Большом театре, потом - в Московской филармонии, а потом с ним произошло то же самое, что и со мной, - он сказал: “Все, я так больше не могу”. Сейчас он в “свободном плавании”. Мы с ним недавно играли концерт в Москве, в первых числах апреля предстоит совместный концерт в Берлинской филармонии.
- Ты сочиняешь музыку только для тромбона?
- Я просто сочиняю музыку. Я этим занимался очень много лет. Работал с оркестрами, камерными ансамблями, джазовыми группами. Последние лет десять пишу только для себя. Исполняю исключительно свою музыку и музыку моих друзей. Вот сейчас намечается проект с нью-йоркским композитором Джином Притскером. Он написал музыку к фильмам “Парфюмер” и “Бархатный атлас”, с Кристьяном Ярви (сыном Неэми и братом Пааво Ярви) организовал Absolute Ensemble. Я был первым членом ансамбля, первый концерт мы играли вместе.
“Инструмент сам находит человека”
Наша встреча с Элиасом состоялась в его гостиничном номере, на семнадцатом этаже одного из чикагских небоскребов. Был солнечный, морозный день. Вид - потрясающий. Весь город - как на ладони. Я спросил, нравится ли ему Чикаго. Элиас ответил:
- Очень. Я первый раз в Чикаго. Влюбился сразу и навсегда.
- Лучше Нью-Йорка?
Это очень опасный вопрос, тем более для газеты. У меня в Нью-Йорке друзья, но я изменяю ему с Чикаго и получаю от этого колоссальное удовольствие. В Чикаго больше качества во всем. Чище, меньше народа, дышится лучше... В Чикаго работают уникальные звезды.
- На скольких языках ты говоришь?
- Свободно – на шести. Кроме русского, это шведский, английский, немецкий, польский, иврит.
- После “Короля Лира” к этим языкам можно прибавить белорусский?
- К сожалению, нет. Мне тяжело дались те десять фраз, которые я говорю в спектакле. Мой Лир Олег Сидорчик - просто святой. Мы сидели и разбирали с ним по Skype каждый слог. Олег мне очень помог. Когда я приехал из Лондона, сын сказал мне: “Я яму нешта даў”. Запомнил папины репетиции...
- Расскажи о своих детях.
- Старшему сыну Шимону - пятнадцать лет. Младшему Йосефу (мы его Йоськой зовем) - три. Старший от моей первой жены. Живет в Швеции. Иногда с нами, иногда – с ней, иногда с моими родителями. Он вырос в трех домах.
- Как ты думаешь, дети пойдут по твоим стопам?
- Старший - вряд ли, младший – не знаю. Младший явно показывает способности. Когда я начинаю играть, он закрывает глаза и начинает танцевать. Чувак в трансе! Подходит к маме: “Папа играет. Что ты делаешь там? Иди сюда”. Мама садится рядом, а он ходит, танцует, подпевает... Весь в музыке, весь чувствует ее. И поет чисто.
- Если Йоська спросит, на каком инструменте ты посоветуешь учиться, что ты ответишь?
- Мне кажется, инструмент сам находит человека. Инструмент может быть любой. Если Йоська почувствует, что это - его, что ему хорошо с инструментом - пусть учится, пусть играет.
- Что для тебя важнее: музыка или театр?
- Меня интересует не музыка и не театр сами по себе, а то, что происходит между артистом и публикой. Артист может играть, танцевать, рисовать - неважно. Важнее всего контакт со зрителем.
- Ты его чувствуешь - этот контакт? Видишь глаза зрителя?
- Конечно. Я вижу и чувствую их спиной, волосами и чем угодно.
- Что ты делаешь, если публика тебя отторгает?
- Шучу. Если это правильная шутка в правильное время, лед тает моментально. Недавно у меня был такой случай. Я выступал в Челябинске. Зал был полон. Зрителей намного больше, чем мог вместить зал. Я начал с того, что рассказал одну шведскую пословицу. В переводе она звучит примерно так: “Если есть место для сердца, то место для попы найдется”. Зал рассмеялся. Вдруг – крик сверху: “Ты - ненастоящий швед”. Я перехожу на шведский. “Я с удовольствием буду работать с вами на шведском языке.” – “А по-немецки можешь?” – “Конечно, могу.” Перехожу на немецкий. “А по-польски?” В итоге я им сказал: “Ребята, мы сейчас будем с вами все языки перебирать? Давайте лучше слушать “Валенки”. Зал взорвался аплодисментами, и все пошло хорошо. Вот что значит удачная шутка. Конечно, это стоит седых волос и нескольких капель холодного пота.
- Я желаю тебе удачи и поменьше седых волос!
- А я хочу “закольцевать” наш разговор и искренне пожелать удачи Свободному театру! Это уникальная команда, которая должна жить и творить!
(Фотографии к статье из личного архива Элиаса Файнгерша)
Комментариев нет:
Отправить комментарий